Валентина

– Я знала, что ты явишься за мной, – прошептала она. – Ты моя смерть. От тебя не скрыться.

Сарацин внимательно вглядывался девушке в лицо, но оно оставалось непроницаемо.

Короткий путь в Яффу показался им обоим вечностью. Молчание пленницы сводило Паксона с ума. Хоть что-нибудь сказала бы! Пока еще жива! Подобный взгляд он видел на лицах людей перед боем: пугающая решимость, примирение с неизбежностью и судьбой. Мужчины с таким взглядом храбро сражались и отважно встречали смерть. Они всегда погибали. Никто из тех, у кого перед боем становился подобным взгляд, не возвращался живым… А может… эта женщина затевает какую-то новую хитрость? Обман – ее вторая натура!

Добравшись до Яффы, Паксон спешился и помог Валентине спуститься с коня, с трудом подавив желание прижать ее к себе и вкусить сладость поцелуя этой женщины. Его глаза искали ее взгляда, но Валентина упорно отводила глаза, она, безусловно, ждала смерти, но… чьей: его или своей?

В предрассветные часы город оставался спокойным. Никто не вышел, чтобы заняться их лошадьми, и султану пришлось самому отвести жеребцов к желобу для стока воды, чтобы напоить уставших животных.

– Жди меня здесь, – приказал он Валентине, хорошо понимая, что она и не попытается бежать.

Он услышал ее легкие шаги и, обернувшись, увидел, что пленница поднимается по каменным ступеням, ведущим на площадку боковой башни, откуда виден внутренний двор. Сейчас в подвальных помещениях не содержались захваченные в боях христиане, но во дворе еще оставались страшные следы казней. В колоду, где столько голов отсекалось от тела, впиталась кровь. На копьях с насаженными головами сохранились лишь голые черепа, так хорошо потрудились стервятники. Орудия пыток и заржавленные наручники висели на каменных стенах. А в центре двора стоял крест.

Но если Паксон надеялся, что Валентина испугается и забьется в истерике, то он здорово просчитался. Его надежды не оправдались: и при виде всех этих ужасов пленница отказывалась просить у него пощады. И никогда она ни о чем его не попросит! Султану приходилось выбирать между жаждой возмездия и желанием обладать этой женщиной.

Ярость с новой силой вскипела в его душе, когда он понял, что собирается сделать Валентина. Три дня назад, когда мусульманские войска обрушились на Яффу, флаг христиан был сорван. Теперь же, спустив развевавшийся над городом желто-черный флаг войск Саладина, она собиралась поднять штандарт Ричарда Львиное Сердце!

Паксон едва подавил в себе вопль: знамя Малика эн-Насра упало на землю. Забыв обо всем на свете, султан одним прыжком преодолел каменные ступени и схватил Валентину за плечи.

– Я убью тебя сейчас! – прорычал он. – Мне хотелось пощадить тебя и увезти с собой в Джакард, но ты решила снова посмеяться надо мной, подняв над Яффой штандарт английского короля, и ты немедленно умрешь за это!

Теперь Паксон знал наверняка, что никогда эта женщина не будет принадлежать ему по своей воле. Она по-прежнему любила Менгиса.

В порыве клокочущей ярости султан швырнул пленницу к тяжелому деревянному кресту. Острые щепки вонзились в ее тело. Безжалостно привязал он руки и ноги Валентины к кресту, но девушка не издала ни звука.

Паксон отступил и заглянул ей в глаза, крепко сжав зубы. Он оставит ее висеть на кресте и медленно умирать! Султан поторопился сорвать проклятый штандарт Ричарда Львиное Сердце, чтобы не развевался над Яффой флаг христиан.

– Паксон!

Сарацин очнулся от своих мыслей, услышав, как Валентина тихо произнесла его имя. Ему пришлось напрячь слух, чтобы расслышать, что она говорит. Голубизна неба отражалась в глазах его пленницы. Паксон давно заметил, что в моменты тревоги и волнения глаза Валентины становились зеленоватыми, но сейчас почему-то они были сапфирово-голубыми! Не искала ли она сама смерти, мучимая чувством вины, возникшим в душе после того, как он заставил ее пройти среди мертвых тел, оставленных незахороненными на месте побоища, устроенного христианами при захвате каравана у колодцев Эль Хувиельфы?

– Неужели ты уедешь, оставив меня медленно умирать на кресте? Знай, федаины снимут меня с креста, как только ты уйдешь. Ты должен остаться, чтоб увериться в моей смерти. Ты должен увидеть, как солнце выжжет мне глазницы и как язык мой распухнет от жажды и удушья. Не лишай же себя удовольствия лицезреть эту восхитительную смерть. Останься… и смотри!

Паксон свирепо затянул потуже веревку у нее на щиколотках. Глаза султан сощурил, то ли от гнева, то ли от яркого солнца. Заговорил же он небрежным тоном, словно ведя светскую беседу:

– Федаины давно покинули тебя. Неужели ты решила, что я не подумал о них? Однако, посуди сама: если б они по-прежнему тебе покровительствовали, почему же тогда не напали на меня, когда я привязывал тебя к кресту? Зачем им понадобилось бы ждать, чтоб я уехал? Не обманывай себя, Валентина! Здесь никого, кроме нас с тобой, нет, и я уйду через несколько минут. Ты ошибаешься, полагая, что мне доставит удовольствие смотреть, как стервятники станут отрывать куска мяса от твоих костей.

– Ты лжешь! – хриплым шепотом возразила Валентина. – Федаины никогда не покинут меня!

В глубине сердца она знала: Паксон сказал ей правду, и ни малейшей надежды остаться в живых у нее нет, но в любом случае не могла же она с ним согласиться!

– Даже если их сейчас и нет поблизости, все равно они скоро вернутся за мной.

– Чепуха! Ты умрешь, – бессердечно заявил Паксон. – Два часа на этом обжигающем солнце – и дух покинет твое тело. Нет, Валентина, федаины не спасут тебя, только я в состоянии это сделать.

Слезы жгли пленнице глаза, горло сжималось от едва сдерживаемых рыданий, разум отказывал в ответе на вопрос: почему же федаины покинули ее? Не отправились ли они предупредить Менгиса о затеваемой его братом расправе? Валентина резко вскинула голову. Конечно же! Как же раньше она не подумала об этом! Федаины защищали ее ото всех бед, потому что им то приказывал Менгис, а раз сейчас они оставили ее, значит, он… больше не шейх аль-Джебал! О, Менгис!..

Но Паксон неверно истолковал, почему федаины лишили Валентину своего покровительства. Иначе он ни за что не оставил бы ее одну.