Рука Москвы

«— Да, можно. Сейчас для меня наступает самая трудная часть рассказа. Я знал, что мне придется все тебе рассказать. Я представлял себе, как это сделаю. Я понял, что нужно рассказывать так, как было. Так я и буду рассказывать. В феврале сорок восьмого года пастор сельской церкви, где я иногда играл на органе, передал мне странное письмо. На конверте было написано: „А. Ребане от М.М.“ В конверте была фотография девочки примерно семи-восьми лет. Что это за девочка, я понятия не имел. Было ясно одно — это весточка из той жизни Альфонса Ребане, о которой я ничего не знал. В показаниях Ребане упоминалась его дочь. Но он был уверен, что она погибла в гетто вместе с родителями Агнии. Такие письма для законспирированного агента — сигнал тревоги. Я переслал его в Москву и одновременно проинформировал о нем моего лондонского куратора. В СИС это вызвало панику. В Москве шок. С Лубянки поступил приказ прекратить всякую деятельность и связь с центром. Только через полтора месяца ситуация прояснилась. В Москве арестовали молодого сотрудника МГБ Эстонии Матти Мюйра…

— О Господи! Матти Мюйр!

— Вы знали его?

— Да. Он умер несколько дней назад.

— Он был влюблен в Агнию. Он выяснил, что дочь Агнии и Альфонса Ребане жива. Ты, Роза. Он хотел использовать тебя, чтобы завербовать начальника разведшколы Альфонса Ребане. Меня.

— Господи Боже!

— Его посадили, чтобы он ненароком меня не расшифровал. Проблему сняли, но этот пробел в моей легенде был очень опасным. В Москве провели дополнительные допросы Альфонса Ребане. Для него было большим потрясением узнать, что ты жива. Он рассказал о своем романе с Агнией. Его показания переслали мне. Так моя легенда стала для меня оживать. Но пока я видел Агнию только глазами твоего отца. Он ее любил, Роза. Твоя мать несла на себе какой-то знак. Она не кружила головы. Она сводила с ума. Почти буквально. Я был последним, кого она свела с ума. Уже после своей смерти…

— Не нужно, Альгирис. Вам слишком трудно дается рассказ.

— Его нельзя откладывать, Роза. Я и так откладывал его слишком долго. Так вот. В одном из протоколов допросов Альфонса Ребане упоминалось письмо Агнии. Всю войну она писала ему письма, но не отправляла, так как ничего не знала о нем. Ни где он, ни что с ним. Это письмо в начале мая сорок пятого года Агния передала подосланному к ней советскому разведчику. Чтобы дать знать Альфонсу Ребане, что она жива. Я отправил запрос своему лондонскому куратору об этих письмах. Я не рассчитывал, что они сохранились. Но они сохранились. Они были в архиве СИС.

— В архиве разведки? Как они могли там оказаться?

— Агния была лейтенантом британской армии. Обстоятельствами ее смерти занималась военная контрразведка. Так ее письма попали в архив СИС. Мне привезли их на базу разведшколы в Йоркшире. За четыре года войны она написала Альфонсу Ребане двести шесть писем. Я читал и перечитывал их двое суток. Я читал их так, будто они адресованы мне. Я понял, что пропал. Я понял, что в моей жизни никогда не было ничего подобного. И больше уже никогда не будет. Теперь ты поняла, почему я всю жизнь мечтал, чтобы ты называла меня отцом?

— Вы были для меня отцом, Альгирис. Вы были для меня самым лучшим отцом. Не нужно плакать, отец.

— Это не слезы, Роза. Когда человеку восемьдесят семь лет, это вода. Первый раз я прочитал письма Агнии, когда мне было тридцать шесть лет. Вот то были слезы!

— Какова судьба этих писем?

— Да, судьба. У них тоже была судьба. Не торопи меня. Я буду рассказывать по порядку. Я не вернул письма в архив СИС. Да их и не требовали. Но я не мог взять их с собой в Аугсбург. Они могли пропасть при эксфильтрации. А если бы не пропали, их изъяли бы у меня в Москве. Я не мог этого допустить. Я нашел способ переправить письма в Союз. Это была моя лучшая операция. Я готовил ее полгода. Эти письма в Таллин доставил диверсант, подготовленный в моей разведшколе. Он был единственным из выпускников Йоркшира, который побывал в Эстонии и вернулся. Единственным, о ком советская госбезопасность ничего не узнала. Он спрятал письма на старом маяке, где перед войной скрывался Альфонс Ребане. Он спрятал их в тайнике в дымоходе. Там, где Альфонс Ребане спрятал купчие на свою недвижимость. Я знал об этом тайнике из протоколов допросов Мюйра. Туда я и приказал диверсанту положить письма.

— Они пропали?

— Нет, Роза. Они не пропали. Там я их и нашел, когда переехал в Союз. Не торопи меня. Дальше события развивались по сценарию, которого не мог предугадать никто. После моей эксфильтрации в Советский Союз Альфонс Ребане стал не нужен. По всей логике его должны были ликвидировать. Но тут на Лубянке сцепились скорпионы. Посадили министра госбезопасности генерал-полковника Абакумова, он потянул за собой других. Им шили заговор с целью захвата власти, шпионаж в пользу британской разведки и все прочее. Альфонс Ребане стал ценным свидетелем. Я читал протоколы его допросов. Роза. Он никого не оговаривал. Он давал правдивые показания, но они были убийственными для обвиняемых. Полковника Трофимова обвинили в том, что он вел с арестованным Ребане антисоветские разговоры. Его начальника обвинили, что он покрывает полковника Трофимова. А всех вместе обвинили в том, что они готовили побег Альфонса Ребане и переброску его в Лондон, чтобы расшифровать нашего разведчика. То есть, меня. Потом посадили тех следователей, которые вели их дело, и все пошло по новому кругу. Начались аресты в руководстве Первого Главного Управления МГБ, оно ведало внешней разведкой. Я чувствовал, что вот-вот заберут и меня. Но тут умер Сталин, арестовали и расстреляли Берию, потом расстреляли Абакумова. Обо мне забыли. Мне казалось, что забыли и об Альфонсе Ребане. Но это было не так. Он сидел в Лефортово, его не вызывали на допросы, но о нем не забыли. В конце шестидесятого года его судили и дали десять лет лагерей.

— Всего-то?

— Да, всего. Но самое поразительное не это. Самое поразительное, что информация об этом заседании Военной коллегии Верховного Суда СССР была опубликована в зарубежных выпусках ТАСС. Всего три строчки: за военные преступления на десять лет лишения свободы осужден командир 20-й Эстонской дивизии СС штандартенфюрер СС Альфонс Ребане. У твоего отца, Роза, была потрясающая способность попадать под все колеса истории. Но на этот раз ему повезло. Хрущев попытался слегка раздвинуть „железный занавес“. И столкнулся с очень неприятными вопросами. Расстрел органами НКВД польских офицеров в Катыни. Судьба шведского дипломата Рауля Валленберга. Советы, разумеется, все категорически отрицали. На Западе шли разговоры и о судьбе Эстонской дивизии. Не слишком активные. Кого там интересовали какие-то эстонцы? Но шли. И тогда в Москве сделали сильный пропагандистский ход: судили Ребане и дали ему десять лет.

— Что свидетельствовало о гуманности советского правосудия.

— Нет, Роза. Смысл был в другом. Смысл был такой. Реакционные круги Запада пытаются грязными инсинуациями дискредитировать СССР в глазах мировой общественности. Муссируются клеветнические слухи о якобы расстреле польских офицеров в Катыни якобы органами НКВД, распускается клевета о расстреле Эстонской дивизии. Но, господа: командир дивизии осужден всего на десять лет. А если не расстрелян командир дивизии, о каком тотальном уничтожении дивизии может идти речь? Слухи о якобы расстреле эстонцев не имеют под собой никаких оснований, как и все остальные слухи, которые распространяют враги СССР. Вот так Альфонс Ребане оказался на Колыме. Тебе интересно то, что я рассказываю?

— Как мне это может быть не интересно? Вы рассказываете о той стороне моей жизни, о которой я даже не подозревала.

— Тогда слушай дальше. Я потерял его из виду. И узнал о нем только в семьдесят пятом году. Дело было так. Тем летом в Магаданской области работал студенческий стройотряд Таллинского политехнического института. Строили то ли склады, то ли коровники. Комиссар отряда познакомился там с человеком, который жил на положении спецпоселенца. Без права выезда за пределы населенного пункта. Прозвище у него было Костыль. Он был эстонцем, сильно пил, но когда не пил, был очень хорошим плотником.

— Это был — он?

— Да. Перед отъездом стройотряда он попросил комиссара найти в Таллине его дочь и сообщить ему ее адрес. Твой адрес, Роза. За это он дал ему золотой самородок. Комиссар сначала взялся выполнить поручение, но потом его одолели сомнения. Самородок он каким-то образом сумел провезти. Жадность боролась в нем со страхом, но в конце концов благоразумие победило. Он пришел в Большой дом и сдал самородок. Этот эпизод попал в аналитический отчет Эстонского КГБ. Я знакомился с этими отчетами, меня интересовало все, что происходит в Эстонии. Так я узнал, что Альфонс Ребане жив и находится на поселении в поселке Усть-Омчуг Тенькинского района Магаданской области. Той же осенью я полетел в Магадан. Я встретился с Альфонсом Ребане и отдал ему письма Агнии.

— Вы с ума сошли! Зачем?!

— Ты не понимаешь?

— Понимаю.

— Они были написаны ему, Роза. Ему, а не мне. Они шли к нему тридцать лет. Он должен был их получить. Он их получил.

— Вы даже копий не сняли?

— Нет.

— Но почему? Почему?!

— Не понимаешь?

— Понимаю.

— Да, Роза. Эти письма нельзя копировать. Они могут существовать только в подлиннике. Или не существовать вообще. Последнее письмо, двести шестое, начиналось так: „Любимый мой, мир сошел с ума. Любимый мой, в этом мире есть только наша любовь. Любимый мой, я пишу тебе из Освенцима…“

— Он прочитал эти письма?

— Да.

— При вас?

— Нет. Я разговаривал с ним недолго. Я рассказал ему, как погибла Агния. Я рассказал ему, что ты защитила диссертацию и стала самым молодым доктором наук в Эстонии. Потом отдал ему письма и улетел.

— Вы сказали ему, кто вы?

— Нет. Но он, мне кажется, понял.

— Вы сказали, что стали для меня отцом?

— Нет. Но это он тоже понял.

— Расскажите о нем.

— Высокий, худой. Жилистый. Совершенно лысый. Без зубов. Ходил, не сгибая коленей. Поэтому у него была кличка Костыль. На обеих ногах у него были перерезаны сухожилия.

— Матерь Божья! Чтобы он не сбежал?!

— Да.

— Как жалко, что мы сейчас в храме! Как жалко, что мы сейчас в храме! Я иногда ненавижу наше время. Всю его мерзость. Всю его тупость, пошлость. Сейчас я говорю: в какое прекрасное время мы живем! В какое прекрасное!

— Оно понравится тебе еще больше, когда ты дослушаешь меня.

— Я слушаю вас, отец.

— Мне осталось сказать немного. Но это самое трудное. Летом семьдесят шестого года я получил бандероль из Магаданской области, из поселка Усть-Омчуг. К бандероли было приложено письмо. Писал плотник, с которым Альфонс Ребане вместе работал. Человек, судя по письму, не слишком грамотный. В письме было вот что. После моего отъезда из поселка Костыль пошел к нотариусу и сделал завещание. Над ним смеялись, потому что никакого имущества у него не было. Но потом перестали смеяться, потому что он завязал. Бросил пить, стал копить деньги. Все эти деньги он отдал одному корешу, который собрался в отпуск на материк. Он должен был поехать в Таллин, найти дочь Костыля, передать ей на словах привет от родителя и отдать завещание. Из отпуска он вернулся в начале марта. Аккурат на женский день. Рассказал Костылю, что в Таллине был, дочерь нашел, привет передал, но она вызвала ментовку и его замели…

— Я помню этот случай. Вечером позвонил в дверь какой-то совершенно пьяный мужик, нес что-то невразумительное про привет с Колымы. Пел песню о том, как вставал на пути Магадан, столица Колымского края. Я выпроводила его и захлопнула дверь. Он звонил, стучал, потом стал ломиться. Все это с матом. Я позвонила в милицию. Господи милосердный, так это был посланец Альфонса Ребане!

— Да, Роза, это был он. Сначала его сунули в вытрезвитель, потом внимательно посмотрели документы и передали в КГБ, так как он сидел по пятьдесят восьмой статье. В КГБ его допросили, конверт с завещанием отобрали и приказали убираться из Таллина. Об этом он и сообщил Костылю. О том, как встретила его привет его дочерь. Костыль не расстроился, а даже как бы и засмеялся. Потом ушел к себе в балок, принес оттуда пакет с какими-то бумагами и отдал этот пакет автору письма. На пакете был адрес москвича, который прошлой осенью прилетал к Костылю. Мой адрес. Этот адрес и фамилию Костыль узнал у администраторши гостиницы, где я ночевал. Костыль попросил автора письма переслать этот пакет в Москву, если что. После этого выставил компании три бутылки спирта, а четвертую зажал. Выпил со всеми стакан за женский день и сразу ушел, хотя на улице было под тридцать и задувало. Нашли его в июне, когда сошел снег. Его нашли в десяти километрах от поселка. При нем была пустая бутылка из-под спирта. Ты понимаешь, Роза, почему я так подробно пересказываю это письмо?

— Да.

— Похоронили его всем миром, а на кресте написали, что помер он восьмого марта, так как решили, что тогда он и забрел в тундру, хватанув лишку. Забрел в тундру. На десять километров.

— На ногах с перерезанными сухожилиями.

— Да. После поминок автор письма вспомнил про пакет и переслал его мне простой бандеролью. В бандероли были двести шесть писем Агнии Альфонсу Ребане. Он завещал тебе не недвижимость, Роза. Она завещал тебе самое дорогое, что у него было. Письма твоей матери.

— Эти письма…

— Да, Роза. Они у меня. Они были у меня все эти годы. Я не решался отдать их тебе, потому что мне пришлось бы рассказать все. Теперь отдам.

— Потому что теперь вы рассказали все?

— Это еще не все. Я не рассказал тебе, как погибла Агния.

— Я знаю, как она погибла. Она приехала из Освенцима в Аугсбург и там узнала, кем был ее любимый. Она застрелилась. Я не пойму только одного. Эти британские джентльмены — они что, не знали, кем был Альфонс Ребане?

— Знали.

— Так почему же они не сказали ей?! Для чего нужно было обрушивать на ее голову эту адскую правду?!

— Потому что она выехала в Аугсбург десятого мая сорок пятого года. А девятого мая гросс-адмирал Карл Дениц вручил Альфонсу Ребане Рыцарский крест с дубовыми листьями. Вручил мне. Встречи Агнии со мной нельзя было допустить. Ее и не допустили… „Любимый мой, мир сошел с ума. Любимый мой, в этом мире есть только наша любовь. Любимый мой, я пишу тебе из Освенцима…“ Теперь я рассказал тебе все.

— Господи! Господи! Прости и помилуй нас, грешных!

— А сейчас я поиграю тебе. Пройди в зал, а я поднимусь к органу. Дай мне эту розу. Я положу ее на пюпитр. Я буду играть „Пассакалью“ Баха. Ты знаешь, что такое пассакалья? Это песня провожания по улице.»