Страница 3 из 3
С другими оказывалось тяжелее, и даже его товарищ, кто освободил его из тюрьмы, после отзывался, что, если это повторится, то он не поверит в сказки о его неучастии. Вернувшись после разлуки, он подарил мне бусы, как у Одри, а населению мира новый потоп.
С каждым днём я ненавидела себя сильнее.
Когда я была в сознании и не вытворяла сумасбродства, в попытках лишиться его внимания, я грелась в его любви, уподобляя её солнцу. Я теплилась, находила его самым лучшим, что у меня есть, и смеялась.
Я любила нас такими. Мы оба любили нас такими.
Таких вечеров у нас было много, до того, как он сделал мне второе предложение.
А после куда больше стало вечеров, когда он прикладывал лёд или мазал очередные кровавые раны.
Своими повторяющимися предложениями он пытался донести до меня мысль, что мы идём вперёд. Да, не ступаем на тот шаг, какого я боюсь, калеча себя, но идём вперёд.
Он происходил опять, а я по-прежнему не была готова.
Последние два визита в травмпункт я умоляла его не заходить в отделение. Я чуть ли не привязала его к сиденью, прося не появляться там, и он, только ради меня, послушался.
Происходящее не имело уже никаких здоровых границ. Это не слабые ожоги и открытые окна, это — попытки самоубийства и повторяющиеся переломы.
Дело походило на настоящее безумство, и ещё более сумасшедшим грезилось, что мы продолжаем в этом вариться, но мы не могли иначе.
Мы никак не могли расстаться, потому что это уничтожило бы нас обоих. Мы были страшно несчастливы друг без друга, что понимали в каждой длительной разлуке, и менять роли тоже не могли. При четвёртом переломе мы пытались притворяться друзьями, но я полезла целоваться.
Я нуждалась во всём, точно, как и он.
Подобное уже ни в какую не принимал наш психолог, какой оказался так затруднён моим случаем, что собрал коллоквиум…
Они не дали ответа.
Мы были несчастливы друг с другом, каждый раз, когда я вытворяла нечто опасное для здоровья, но, будучи разделены, мы были бы ещё больше несчастливы.
Мои подруги хотели ему поклоняться, восхваляя его настойчивость, и они верили, что третье предложение сумеет пройти спокойно.
Я держалась почти две недели, но, в итоге, разбила нос ещё до заветных слов.
Когда я только услышала диалог, я хотела расцарапать себе глотку, а, увидев кольца, мечтала их проглотить и тем самым задохнуться.
Без понятия, хороша в этом случае дверь или нет.
Сидя в постели сегодня, я молчала, не находя ответов, потому что я страшно измучилась и устала.
Сегодня исполнился ровно год с первого предложения.
Год, как я начала издеваться над собой, прибегая к сборникам пыточных.
Год, как я надела кандалы на человека, какой добровольно оставался в них.
Но он оставался в них только потому, что в них рядом пленилась я.
Закончив медицинские процедуры, он попросил меня держаться из всевозможных сил, а я, воспользовавшись уже бесконечной фразой «ради тебя», сжала руки, боясь ужасного.
Передо мной мелькнула та самая коробочка, какая не успела явить себя сегодня во всей красе. Держа меня за руку, позволяя мне плакать, он её открыл, являя третье кольцо и завершая эпопею повторения Одри Хепберн.
Я начала прямо при нём расчёсывать колени до крови.
Взяв меня за ту ладонь, где уже красовались два других, я ужасно боялась, что он наденет ещё на одно.
Мозг утверждал, что, если это произойдёт, завтра я точно не проснусь.
Но он сделал иное.
Подвинув сегодняшний подарок, он разместил в коробочку его собратьев, снятых с моих пальцев, и, закрыв её, убрал на комод. Усевшись рядом опять, он погладил моё поражённое лицо.
— Ты можешь пробыть моей невестой или девушкой всю свою жизнь, если тебе так будет легче, — сообщил он, чмокнув меня в уже протоптанные пути для рыданий.
Пискнув ему признание, я вжалась в человека, жалея тот плен, какой создала своим мировоззрением.
Он хотел верить, что мне будет легче. Что у нас будет вся жизнь.
В то, что я прекращу когда-то делать «это» сама с нами.