Страница 2 из 3
Вынуждая снова нырять в ту грань, где я верила в любовь и позволяла ей очень многое. Ближе к ночи пододвинувшись ко мне очень близко на кровати, он поцеловал мои синие впадины, очищенные от нанесённого сегодня макияжа. Сгустки крови проходили медленно, и он тревожился, что сегодняшняя рана добавит красок, но, к счастью, она ничего не сделала.
Достав крем для лучшего лечения, он ласково начал мазать раненную кожу, протирая вытекающую из глаз слезу.
Он сам сознался, что хотел сделать третье предложение, и повествовал, каким он его видел. Перейдя на руки, он продолжал говорить, шепча своим влюблённым баритоном то, что я слышала многократно.
Что всё пройдёт. Что надо время и всё обязательно будет легче, лучше. Что когда-то наступит счастье.
Он очень сильно верил, что мы поженимся, что будем жить счастливо, любуясь на картины Шагала, и пить дорогое вино.
Он верил в это будущее. Хотел верить в эту радость.
В то, что я прекращу делать это сама с собой.
Простиралось это так спокойно и благовидно. Жизнь грезилась сказкой, волшебной, потрясающей. Я чувствовала, что он действительно непохож на других, словно светлее и нежнее.
С ним я ощущала себя спокойно, как дома, и даже его немаленькая квартира не вызывала во мне опустошение.
Но когда всё стало серьёзнее, перейдя от болтовни к действиям, во мне взбунтовали эмоции, явно не жаждущие нового этапа.
Вначале я отказывалась от ночёвок, ссылаясь, то на тренировки, то на встречи с подругами, то на простуды.
Долгое время он действительно думал, что это всё происходит случайно, и встречи исчезают лишь из-за напасти, но ложь обязалась когда-то вскрыться.
Так, моя соседка случайно сболтнула, что я, жуткая мерзлячка, постоянно сплю зимой при открытом окне, добиваясь ангин. Как по пазлам остальные сдали, что я со своими хрупкими костями занимаюсь усиленными тренировками, когда колени становятся такими синими, будто я на них часами стояла, и что я не раз приходила к ним домой насильно, лишь бы они чуть-чуть посидели со мной.
Конечно, тогда у нас состоялся диалог, в каком я пыталась объяснить свои чувства и причины страшной душащей тревоги внутри меня.
В жуткой истерике, я призналась, что ужасно его боюсь. Что страшусь возможных предательств и объяснений, что пугаюсь будущих ссор и конфликтов, хотя единственная такая стычка у нас была из-за того, что же есть на ужин, и что невозможно боюсь того, чтобы быть с ним один на один.
Истории о насильниках и маньяках, примеры королей, что казнили и измывались над возлюбленными, заели в памяти жутких кошмаром, какой не сохранился на подкорке, а якобы стал ею.
Из-за этого я боялась человека, с кем в паре совершался лишь один удар.
И то мой, когда я толкнула его за плечо при первой встрече у картины знаменитого художника.
Смывая слёзы поцелуями, он, поражённый такими откровениями, всё равно меня успокаивал, обещая оплатить мне психолога для решения этих проблем, клянясь, что мы будем посещать его вместе.
На самом деле, ему за это стоило дать орден. Он столкнулся с жутко сумасшедшим человеком, наносящим себе боль от надуманных страхов, и не только не бросил меня, но и продвигался сквозь тернии вместе.
Только потом у него этих наград будет больше, чем у любого самого известного героя Второй мировой войны.
Некоторое время с психологом мне становилось легче, что я даже жила у него месяцами. Гуляла с собакой, а вечерами мы беседовали о жизни.
Где-то там появилась надежда на лучшее, которая раскрошилась предложением.
Кольцо оказалось на мне, и, меньше чем через неделю, он вернулся домой, отыскав меня с рукой, полностью покрытой волдырями.
Я засунула её в кипячённую воду.
Скорая, перевязка, мази.
Очередная встреча у врача, снова поток бесконечных слёз и утешения человека, какой верил в сказку.
Рука почти зажила, когда мы отправились в салон платьев. Психолог верила, что такой визит обязан мне сообщить о том, какая я счастливая и как рада очутиться на такой роли…
Красивые платья, сообщение о том, что он встретит меня у торгового центра, и я подгоняю подругу, какая слишком витает в фантазиях, бормоча о моей свадьбе.
Вне сомнения, она сама не поняла, что произошло, когда она заговорила о том, что мы будем вместе жить, как супруги, становясь друг для друга опорой и поддержкой, а стеклянная дверь на выходе из маркета разбилась.
Я влетела в неё с разлёту лицом, и меня вытаскивали из осколков. Когда он нёс меня до машины, я слышала, что он запыхается, почти задыхается, и тогда я страшно себя ненавидела. Он плакал у моей кровати, но не из-за сломанного носа и испорченного вида, а из-за того, что изощрения достигли этого.
Что я перешла на такой уровень, и он сел на колени вне предложения, моля меня объяснить, что же нужно ему сделать такого, чтобы это прошло.
Но я не знала что.
Тогда я впервые начала говорить вслух свои давно посаженные в голову мысли — он обязан со мной разойтись. Он слишком добр и мил, слишком хорош для своего статуса и этого мира в целом, чтобы возиться с психопаткой, какая получила золото и изничтожает себя из-за любви.
Предложив это, он покинул палату.
Я молилась, чтобы он не вернулся. Действительно молилась.
Жаждала, чтобы он написал, что привезёт мне вещи, что всё кончится, что «нас» больше не будет.
Что он будет свободен от того, кем его сделало его же руками подаренное кольцо, но на болтовню с богом у меня было чуть меньше часа.
Вернувшись, он пропустил в комнату вперёд себя огромный букет ландышей, принудив меня зарыдать опять.
Подвиг меня раздавил, а клятвы довели до истерики.
Он настаивал, что другой для него в мире нет, и что ему никто больше не нужен. Он встречал многих, но никто и никогда его так не понимал.
Он будет за меня бороться до последнего.
Судя по всему, где-то там моя необъяснимая психика решила, что он об этом страшно пожалеет.
В тот самый раз, когда его забрали из травмпункта в полицейский участок, он сгорел впервые. Он не мог выдать мои самобичевания, так как знал, что меня положат на принудительное лечение, и потому молчал на каждом допросе, ожидая адвоката.
После освобождения он не мог со мной говорить, и я его понимала. Я чувствовала себя жутко стыдно, тревожила его лишь одним звонком в сутки, на какой он в последний день лечения ответил.
— Во сколько тебя забрать?
На нём висело судебное дело, а он всё равно сказал, что приедет.
То, сколько я выплакала за этот год, не проплакали все невесты мира вместе взятые. Я рыдала от того, как травмирую его, от того, как сильно его люблю, от того, как сильно ненавижу себя.
В один раз у меня сел голос от того, как часто я плакала, но поток тупых поступков не останавливался.
Большая царапина на руке, попытка утопить себя в бассейне и запечь в бане.
Ни одно из таких действий я не могла объяснить, потому что наступало будто помутнение. Я оказывалась в опасном пространстве или при опасных условиях, и всё отключалось. Мелькала лишь затея, что сейчас я умру, и он найдёт другую, нормальную.
Она мне нравилась всегда, и я мечтала, чтобы она сбылась.
Когда он поймал меня у обрыва на Кавказе, об этом услышали, наверное, все посетители гор. Вопли умирающего, молящего его бросить, оставить, ради своего счастья.
Тогда он тоже заплакал и перегорел опять.
Часть отпуска мы провели порознь. На него глядели стыдя, и это уничтожало меня ещё больше.
За этот год только кто не посмотрел на него, как на гнусавого мучителя, каким он не являлся и на капельку. Все синяки наносила всегда себе я, из-за чего только мои друзья, лицезревшие мои проделки лично, относились к нему очень бережно и аккуратно.