Красноармеец.

И вот, когда я отсыпался в землянке после ночной работы (а находился я не на передовой, а при штабе армии), меня срочно поднял дежурный. На ходу приводя форму в порядок, я поспешил за посыльным к штабу. Время час дня, тепло, почки набухают, стоят первые дни мая. Привычно козыряя офицерам штаба, я спустился в общий зал оперативного отдела, но меня дёрнули дальше. Оказалось, командарм находился, не у себя, а у особистов, это другая штабная землянка.

Войдя, я козырнул и скосил взгляд на знакомую личность. Похоже, из-за неё меня и вызвали.

– Ты её знаешь? – прямо спросил Михайлов.

– Да, товарищ генерал, вместе служили в одной из дивизий на Брянском фронте. Общались.

– Ясно. Поговорите, девушке есть что сказать.

На стуле сидела Анна, тот старший военфельдшер, с которой у нас были отношения и которую зимой сорок первого – сорок второго срочно куда-то перевели. Под ногами – большая корзина, прикрытая вышитым полотенцем. Она была в форме капитана медицинской службы, которая сидела на ней отлично, да и сама Анна красавицей была.

– Здравствуй, Анна, – поздоровался я.

А что, полтора года не виделись, считай, чужой человек.

Она так же спокойно поздоровалась:

– Здравствуй, Герман. Идём, прогуляемся.

Подхватив явно тяжёлую корзину, Анна направилась на выход, а при моей попытке помочь взглянула на меня так, что я отступил. Михайлов и начальник Особого отдела нашей армии с интересом следили за происходящим, но молчали.

Пройдя по тропинке мимо зениток, мы двинули дальше. Там медсанбат в пяти километрах, но до него мы не дошли. Анна вдруг остановилась, поставила корзину на землю и, откинув полотенце, достала из неё малыша в распашонке. Я во все глаза глядел на них, а Анна, баюкая захныкавшего младенца, двинула дальше. Очнувшись от ступора, я подхватил корзину и, догнав девушку, стал с подозрением вглядываться в лицо малыша. Подозрения перерастали в уверенность.

– Мой.

– Твой. Сашей назвала.

– Мальчик?

– Мальчик. Прошлой осенью родился, девятого числа. Восемь месяцев ему скоро будет. Ползает уже.

– Анна, что случилось? – прямо спросил я.

Она так крепко прижимала к себе малыша, словно боялась, что его отберут. Я был заинтригован.

– Муж мой вернулся. Зимой ещё бежал из плена. Плох он, медкомиссия списала подчистую, нужно ухаживать. Ребёнка он не принял. Меня простил, а его видеть не хочет. А я не могу его бросить.

– Кого?

– Обоих, – подумав, сказала она и вздохнула, садясь на скамейку. У нас эту скамейку Камчаткой прозвали, тут обычно парочки сидели.

Расстегнув форму, Анна стала кормить малыша грудью, а я стоял рядом, терпеливо ожидая ответа. Впрочем, я уже понимал, к чему дело идёт, иначе она бы тут не появилась.

– Я уже подала рапорт об уходе со службы, если не дадут, попробую перевестись в тыл, в какой-нибудь госпиталь, где смогу ухаживать за мужем. У него никого, кроме меня, нет, и у меня мама погибла прошлой зимой, одна я осталась. А у нашего сына есть ещё отец, это ты. Я хочу, чтобы он побыл у тебя, пока я с мужем, потом заберу его. Что скажешь?

Говорила она, не поднимая головы от ребёнка. Я с интересом наблюдал за кормлением и тем, как она прикрыла пальцем уголок губы малыша, чтобы он не всасывал воздух. Вообще, Анна стала ещё более ослепительной красоткой, грудь налилась, фигура стала обалденной. Но раз она приехала, значит, сделала свой выбор.

Впрочем, как женщина она меня не особо интересовала. Так, на прощание, я был не прочь с ней в палатке побывать, но вообще у меня есть с кем там бывать. Одна из двух врачей, вывезенных мной из немецкого тыла, эти три дня вполне охотно со мной встречалась, да и подарки мелкие любила. И пусть она уровнем пониже Анны, не такая красотка, но в постели – бомба, что даже лучше.

Я пребывал в сомнениях. Помнил историю из прошлой жизни, где женщина женила меня на себе, заявив, что беременна от меня, а позже оказалось, что всё ложь, ребёнок был чужой. Для меня это до сих пор открытая кровоточащая душевная рана. И не в том дело, что терпеть не могу чужих кукушат, а просто лохом не понравилось быть. Да и сына её, которого она мне принесла как якобы моего, после экспертизы я возненавидел. Тот ещё недоносок, раньше многое ему прощал, сын же, а тут пинками погнал ублюдка. А ведь малышом он на меня был похож, на меня того в прошлой жизни. И тут ситуация чем-то схожая.

Вздохнув, я сел рядом с Анной и сказал:

– Удивила. Ошарашила даже. Знаешь, я не против, раз уж другого выхода нет. Но что я тут с малышом делать буду?

– Генерал обещал помочь, – тихо сказала она.

– Хорошо, малыша я беру. Только уговор: тут не будет отдала-забрала. Раз уж отдаёшь, то всё, забудь. Договорились?

– Даже видеться не дашь? – Анна впервые подняла голову и прямо посмотрела на меня.

– Нет, ну это сколько угодно.

– Хорошо. Документы я оформила, тебя уже отцом вписала. Сейчас всё передам.

– Может, попрощаемся напоследок? Палатка недалеко.

Я сказал это неожиданно даже для самого себя. Анна возбуждала меня, даже просто сидя рядом. Она удивлённо посмотрела на меня и молча кивнула, снова уткнувшись лицом в малыша.

Ну и пообщались. Оказалось, муж её полностью несостоятелен как мужчина, а природа требует. В общем, решили напоследок пошалить, тем более малыш уснул после кормления и не мешал нам.

А потом Анна просто ушла, передав мне всё по малышу, торопливо, словно убегая. А я, свернув палатку и грустно вздохнув, направился обратно к штабу. В общем, подстава конкретная. До этого я был один как перст, только за себя отвечал, оттого и наглел – если не бессмертным себя чувствовал, то близко, – а теперь всё, притормозили.

Малыша быстро взяли на руки воркующие с ним связистки, а меня – к особистам, там и командарм был.

Полковник, начальник Особого отдела нашей шестой армии, вздохнув не менее печально, чем я, сказал мне:

– Одинцов, от тебя одни проблемы. То одна девка заявила, что у неё ребёнок от тебя, даже в суд написала заявление, чтобы признали отцовство. Хорошо расследование провели, беременна она оказалась от немецкого диверсанта, что тебя убивать шёл. Наказали её за попытку опорочить честь советского офицера. Тебе не говорили об этом, ни к чему было. Сильно наказывать молодую мать не стали, но внушение сделали. Теперь вот это.

Подивившись, что «красотуля» никак не уймётся, я только головой покачал. Ещё и залетела от убивца. Нет, она от меня не отстанет, надо найти и валить её, родственники малыша вырастят. Кивнув таким своим мыслям, я стал слушать командиров дальше. Часть внушения (ну, им по должности положено) я пропустил мимо ушей. А после узнал, что командарм даёт мне не отпуск по семейным обстоятельствам (кто же в преддверии наступления отпуск даст? они запрещены), а командировку в Горький, по хозяйственной части, на десять дней. Это максимум, поскольку командарм сам не знает, когда будет назначена дата общего наступления: секретность навели.

А то, что оно у нас будет, это понятно: плацдарм немцы так и не смогли сбить, но оборону вокруг построили серьёзную. Может, и не у нас двинут, а в другом месте. Хотя у нас переправа стоит, по ночам по-прежнему действует, так что у нас проще. Да и резервная армия подошла, плацдарм изрядно расширила, километров на сорок в глубину и почти на пятьдесят по сторонам, и тоже встала в оборону. Немцы кидали сюда все резервы.

Вообще, линия фронта была сильно искривлена. Моя армия стояла на берегу между Днепропетровском и Кременчугом. Полтаву взяли, но стояли под стенами Харькова и Белгорода. В остальном без изменений, Ленинград в блокаде, Крым освободили, к Николаеву подходят. Туда немало войск бросили, резервы и под Харьковом требовались.