Красноармеец.

Армию Михайлов принял ещё летом, в июле, после гибели прежнего командующего, Бабкина кажется, с тех пор бессменно и командует. Судя по новому ордену Боевого Красного Знамени, вполне неплохо. Да и в звании подрос. Генерал ранее со мной немало общался и знал, как со мной говорить. Всех командиров (он частично перетащил штабных из бригады в штаб армии, меня хорошо встретили) он отправил прочь. И вот когда мы устроились за хорошо сервированным столом, выпили и закусили, генерал и объяснил ситуацию.

В общем, плохо идёт армия. Немцы за каждую пядь земли цепляются. Потери бесят. Разведка у него есть, работает, в принципе, неплохо, но если со мной сравнить – небо и земля. Сейчас армия наступает от Сталинграда на Донбасс. Поэтому, узнав, что я жив, генерал тут же придумал комбинацию, чтобы сманить меня к себе. Договорился с командующим Крымским фронтом (они хорошими приятелями были), и вот я уже с ним пью и закусываю.

– Предлагаю место в моём разведотделе, во втором отделении.

– Товарищ генерал… – вздохнув, начал было я.

Но генерал меня перебил:

– Знаю, что просить будешь: возвращения звания капитана и восстановления наград. Не получится. Я лично к товарищу Сталину вчера обращался. Тот сказал, что если суд так решил, он ничего изменить не может. Каждый своим делом должен заниматься.

– Понимаю, товарищ генерал, но я не об этом. С потерями по вине суда (пусть это и судебная ошибка, невиновного осудили) я уже смирился. Тем более награды при мне, я их не сдавал и сдавать не собираюсь, как ни требовали: они честно заработаны. Я о другом. Не хотелось бы снова попасть в такую ситуацию.

– Я не понял: ты не убивал тех семерых? Да, я ознакомился с постановлением суда.

– Убил, но я защищался. Для меня это всё равно, как если бы я убил семерых немцев. Мне без разницы, наши они или немцы, они пытались меня убить, а я защищался, и за это наш родной военный суд отправил меня в колонию. Эта подлость советской правовой системы повергла меня в шок. Я не хотел бы повторения подобного. Поэтому предлагаю так: я работаю не на штаб армии или кого-то ещё, я работаю на вас лично. Устройте меня куда-нибудь, да вон хоть снайпером при штабе. Будете давать задания, выдавать командировочные, и я буду добывать всю необходимую вам информацию. И немцы, и наши будут искать этот источник информации, то есть меня. Нужно постараться скрыть его.

Впрочем, убедить Михайлова мне не удалось, тот отмахнулся: мол, всё будет в порядке. Так что меня официально ввели в штаб второго разведывательного отделения, информационного, причём в звании младшего лейтенанта – Михайлов своей властью утвердил, имел право, до старшего лейтенанта включительно, дальше уже уровень штаба фронта требовался. Впрочем, я всё так же ходил в старой командирской форме, выданной мне на складе. Новая поступала маленькими партиями, но часть офицеров, из модников и франтов, уже переоделись, в том числе и Михайлов.

Не понимаю, чего командарм жаловался? Армия наступала, и довольно активно. Уже, окружив, брали Сталино и шли дальше, к Днепру. Тут нас, правда, притормозили в марте, так что встали в оборону, тылы подтягивали. Соседи тоже встали, занимаясь немцами в своих тылах, их там из окруженцев довольно много шастало.

Я летал на самолёте по передовой, проводил воздушный осмотр. Мы садились в тылу разных частей, я незаметно поднимал по ночам дрон, составлял карты разных участков, которые довольно оперативно поступали в штаб армии. В результате немцы несли большие потери в артиллерии и складах, да и штабы их подвергались артналётам, их методично выбивали.

Но самое главное, что я смог выбить у Михайлова и свой интерес. Лётчики связной авиаэскадрильи (там шесть самолётов), приписанной к штабу армии, обучали меня полётам на своих По-2. Месяц уже обучали – часть февраля и марта. Причём на захваченном немецком аэродроме среди разного побитого и подавленного танковыми гусеницами хлама нашёлся «шторьх». Он был слегка повреждён, но механики вернули его в строй, и на нём меня также учили летать.

Научился я быстро, на машине сложнее было. Самое сложное – это ночные полёты и ночное ориентирование, плюс посадка и взлёт с любых площадок разного размера, тут порой требуется ювелирная точность. В этом я пока лажал, но обучали. Горючее из трофеев им на это выделили. У каждой дивизии или бригады нашей армии была своя подготовленная полоса для связных самолётов, там и садились.

Я держал слово, армии действительно стало куда легче с оперативно добытой информацией, потери в людях и технике резко снизились. В то же время и я сам получал то, что хотел. В середине марта мне дали орден Красной Звезды. До этого у меня на груди были только медали (а я тоже получил уже форму офицера, с погонами, парадную и полевую), и вот теперь первый орден. Правда, представляли меня к ордену Ленина, но сверху спустили до Звезды. Михайлов был зол: это было его личное представление. Хотя он отыгрался в звании: я получил лейтенанта.

Благодаря добытой мной информации удалось окружить две немецкие дивизии – пехотную и моторизованную. За восемь дней, отбив три попытки немцев деблокировать своих, мы склонили их к сдаче. Сдалось тогда пятнадцать тысяч офицеров и солдат, мы взяли кучу техники и вооружения, тыловики до сих пор собирают и подсчитывают. А мы укрепили и расширили наши позиции почти на тридцать километров вглубь территорий противника – выступ такой. За это я и получил звание и орден.

В принципе, я доволен. На передовой бываю пусть и часто, но по ночам, заодно нарабатывая опыт пилотирования самолётов в ночное время. Тут как раз и «шторьх» восстановленный в руки попал, на нём и летал. Хотя считалось, что пилотировал лётчик, а я числился пассажиром, на самом деле пилотировал я сам, под его присмотром, лично доставляя информацию в штаб армии.

Вообще, для экономии времени можно было бы использовать два самолёта. На одном я бы облетал передовую, собирая статистку и нанося на карту, потом передавал бы её посыльному-командиру, и тот на втором самолёте оперативно доставлял бы её в штаб армии, пока я собираю очередную информацию. Впрочем, как двинем дальше, так и будем поступать, а пока я летал сам, нарабатывая опыт ночных полётов.

Вся эта идиллия длилась до середины апреля. Я уже два месяца в шестой армии, мы взяли Днепропетровск и встали на берегу Днепра: развезло всё, грязь, так что ждали окончания весенней распутицы. Хотя один плацдарм на вражеском берегу создали и усиливали его: я показал, где можно удачно его создать и где сил у немцев мало. Указал и где находятся силы, которые немцы могут оперативно использовать, подсказал, как их можно перехватить. Там авиация поработала.

Да, Днепропетровск не мы брали, мы севернее наступали, а брала его тридцать седьмая армия. Так что даже расширили плацдарм на глубину двадцати двух километров и на ширину пятнадцати. Туда переправили две дивизии; пока шли позиционные бои. К нам перебрасывали резервную армию, уж больно удачен плацдарм для летнего наступления. Все ждали, когда всё подсохнет, да и немцы тоже понимали, что мы двинем дальше и усиленно окапывались.

Резервная армия на подходе, её сразу на плацдарм, и у нас, похоже, начнётся летнее наступление. Две дивизии, усиленные танковой бригадой, не углубляли плацдарм, а окапывались, чтобы удержать захваченное. Танки закапывали по самые башни. Понтонный мост действовал, и немцы знали, что утром мы его разбираем и прячем, маскируя, а ночью собираем и он действует. Вот и подразделения резервной армии перекинем ночью.

У нас на плацдарме уже и «тридцатьчетвёрки» есть, даже несколько редких тяжёлых ИС, плюс КВ из отдельного тяжёлого танкового батальона. Бои предстоят серьёзные. Но я, похоже, этого не увижу. Причина банальна: меня выкрали.