Красноармеец.

А я переоделся в свою форму комсостава, сверху накинул шинель и рванул к хозяйке квартиры. Еле достучался, так крепко спала. Забрал оба тазика с холодцом, два раза бегал с ними, делая вид, что отношу в машину внизу. Хозяйку поблагодарил, чмокнув в щёку, и убежал. Кстати, у меня новенький патефон, у генералов взял, и запас пластинок изрядный, тут и разные заграничные исполнители, в том числе французские.

Вернувшись к танку, я освободил генерала от гранаты, потом достал красное полотнище и закрепил его на древке. Ну а спустя два часа после того, как рассвело, загрузил в танк генерала, запустил движок и нагло покатил в город. Пост на въезде проехал спокойно. Там, конечно, таращились на меня и даже попытались было остановить, но я и внимания не обратил на их знаки и приказы. Да и чем бы они могли остановить танк? Пушки у них не имелось.

Я подъехал на танке к зданию, где размещался штаб, по времени он уже должен был начать работать. И работал – все высыпали на улицу. Уф, я-то опасался, что отбыли на фронт. Тут и гражданские собирались, смотрю, и мои бойцы прибежали, старшина мелькнул в толпе.

Заглушив двигатель, я ловко выбрался, стараясь не испачкаться (танк весь в грязи был), и сказал комполка:

– Товарищ майор, вы просили вражеского генерала – генерал есть. Командир восемнадцатой танковой дивизии генерал Неринг. Принимайте.

Первым подскочил особист, помог вытащить из танка связанного генерала. Толпа загудела, рассматривая его. Бумаги и портфели, находившиеся в танке, особист лично принимал. Всё это срочно доставили в штаб. Вскоре приехали двое в высоких чинах из политуправления. И как мне удалось подслушать, комполка действовал не по своей инициативе. Ладно бы он, когда полк на передовой был, подначивал, отправив меня за генералом, а когда полк в глубоком тылу, как бы он это провернул? Это вне его компетенции. Я думаю, сотрудники политуправления, воспользовавшись травлей, просто заставили его так сделать. А может, и нет, я ведь только обрывок разговора подслушал, а остальное дофантазировал.

Однако у меня получилось, и все были довольны. А ведь меня чуть было дезертиром не объявили: сбежал, бумаги не оформил, а поди знай, куда я пропал, может, в тыл сбежал? В общем, по краешку прошёл.

Пока товарищи из политуправления разбирались с переводчиком в доставленных мной документах, я писал рапорт, при этом устно докладывая, как добыл вражеского офицера. Документы второго генерала я им тоже сдал. Причём тут всё решал особист. Он висел на телефонном проводе, а когда закончил, нас срочно дёрнули в Москву. Нас – это меня, комполка, особиста, генерала, обоих чинов из политуправления фронта и двух бойцов охраны. Посадили на мотодрезину – и в Москву. Дрезина внешним видом на трамвай похожа, но бегала шустро.

Куда после прибытия подевались остальные, не знаю, а меня встретили сотрудники НКВД. Особист легко им меня сдал, и меня доставили в здание на Лубянке. Там я увидел знакомое лицо – капитана, что автоматом «Вал» интересовался. А вот ромба у него не было.

Вот уже третий день шли довольно жёсткие допросы. Спецсредства применяли, и в холодной держали, где по колено холодная вода, и дуболомы работали, но профи: следов избиения не было. Я сам себе их оставлял, в карцере о стену бился, синяками разукрасил лицо: решил изгадить им малину, раз уж они так старались не оставлять следов. Капитан был очень зол.

О нет, пленение генерала их не интересовало. Им нужен был автомат. Этот альтернативно одарённый капитан покумекал и понял, что я их надурил. То, что я трофейщик, известный факт – вон, даже гильзы не выкинул. Выкинул бы я оружие, которое так мне понравилось? Да нет, конечно. Вот капитан и почувствовал себя ослом, рявкнул, ударил по столу. А я к тому времени уже за генералом ушёл.

Ну а когда вернулся, ему меня и отдали, а дальше он начал работу, выбивая из меня информацию и само оружие. Ага, хоть в котлету превратите, не отдам. Выкинул, и всё тут. Правда, границ они не переходили. Если бы я почувствовал, что меня инвалидом делают, просто уничтожил бы всё вокруг и сбежал, прорвался бы. Но пока терпимо, хотя работать умеют, этого у них не отнять.

Кстати, из моих вещей им ничего не досталось: я убрал в хранилище не только сидор, но и награды, и документы. Хрен я им что дам. Оформляли меня по справке от полкового особиста.

На третий день меня отправили не в карцер, а в камеру. Отработали перед этим серьёзно. Я зашёл скособоченный, на лице синяки, под глазом бланш, губа разбита, на скуле кровоподтёк, на подбородке синяк расплывался, на виске ссадина. На лице – это моя работа, а вот остальное – местных. Да, камера – это не карцер, где я две ночи провёл, сидя на корточках на стуле, а они думали, что в ледяной воде. Убирал стул, когда конвоир открывал дверь. Жутко хотелось спать, мысли плавали – этот капитан знал своё дело. Я дрожал, обхватив себя руками: в одной форме был, галифе закатаны до колен, сапоги сразу отобрали, как и шинель.

А камера с военными была. Четверо нар, по две с двух сторон, и всего шесть человек. Маловато. Интересно, кого из них ко мне подводят? Это же классика жанра. Или тут все агенты местных?

Как только дверь за мной захлопнулась, один из сидельцев сказал:

– Давай к нам, парень, ложись тут, я шинель дам.

А вот и человек спецслужб, доброту проявляет, подходы ищет. Впрочем, отказываться я не стал, в полы шинели замотал разбитые в кровь ноги: а походите по бетонному полу, запинаясь о ступеньки, также разобьёте. В общем, укутался, лежал и дрожал.

Один из сидельцев, с разбитым лицом (тут явно не сам, дуболомы работали), в чёрных петлицах по два ромба, кажется, инженер, прошепелявил вопрос:

– Кто работает?

– Гольцев.

– Ах, этот. Ну, он дотошный.

– Враг он, оказывается. Я в плен немецкого генерала взял, командира танковой дивизии, а второго убил: двух мне не унести было. Немцы на своих агентов вышли, узнали, кто генералов взял и одного убил, а другого нашим передал с кучей документов и карт, вот агенты и работают. Гольцеву, видимо, приказали от меня избавиться, он и старается. У-у-у, вражина. Не стесняясь рассказал всё. Сказал, даже если в камере расскажу, нестрашно: они все приговорённые.

– Да чего ты врёшь?! – возмутился тот, что шинелью поделился – судя по петлицам, капитан ВВС. – Не было такого!

– А ты в кабинете был, когда меня избивали?! – огрызнулся я. – Или ты стукач местных? А ведь точно стукач, я таких тварей за версту чую. Скольких уже сдал, падла?!

Остальные на него нехорошо посмотрели, видать, и сами подозревали. Двое встали, и «капитан» рванул к двери и заколотил в неё. Его выпустили. А вскоре и за мной пришли.

Ну, здравствуй, родной карцер. Как только звук шагов удалился, я достал стул, разложил, забрался на него, вытер ноги полотенцем. Потом телогрейку накинул, на ноги валенки надел, из котелка поел горячего куриного бульона с лапшой, а то уже носом шмыгаю и тело ломит – простудился. Ну а после задремал: хоть так, вприсядку, посплю, опыт уже есть. Просыпался часто, от любого шума, поэтому, когда часов через пять дверь открыли, я уже стоял по колено в воде, прислонившись к стене и делая вид, что дремлю.

– На выход, – с хмурым видом велел конвоир.

– Дверь закрой, холод выпускаешь, – схохмил я хриплым голосом, и меня тут же скрутил жуткий кашель.

Впрочем, конвоир ждать не стал, схватил меня за ворот, да так резко, что оторвал его. Вытащил меня из карцера и, поддерживая, повёл наверх.

Оказалось, всё, меня выпускают. Выдали всё, что забрали, когда меня принимали и составляли опись того, что при мне было. А потом бланк о неразглашении пододвинули, и капитан, всё тот же Гольцев, велел: