Красноармеец.

– Недели через две, максимум три немцы возьмут Мценск, – сказал я уверенным тоном, но больше наугад. – Приказа принимать бой у меня нет, моя задача – не дать противнику взять мост. Немцы, будучи убеждены, что мост мы взорвать не сможем, попытаются сбить нас наскоком. Так что когда увидим немцев и убедимся, что это они, отбиваем атаку с максимальными для противника потерями, а затем подрываем мост и уходим. Терять своих людей я не собираюсь.

Сержанты покивали и отбыли отдыхать: они не на дежурстве. А я немного поработал, дождался возвращения дежурного – командира третьего отделения – и тоже отправился отдыхать.

Потянулись осенние дни. Я нёс службу как полагается, нареканий ко мне не было. Утром, когда светало, перед завтраком, я час занимался зарядкой вместе со всеми, только часовые были этого лишены. Тело постепенно окрепло. Я и бегом занимался, нарезая круги вокруг посадок, но стараясь не теряться из виду часовых, выносливость так нарабатывал.

Кроме того, я смог придумать, как незаметно заряжать дрон, всё же каждую ночь один-два раза проводил разведку. В землянке генератор не запустишь, шумит, а электричества тоже нет, лампами керосиновыми пользуемся. Но в поле, в трёхстах метрах от моста, я нашёл глубокую яму, поставил туда генератор и дрон, и шум до наших уже не доносился. Прямо днём заряжал, но этого никто не видел и не слышал.

Ещё я принёс немецкий карабин, МП и один МГ и обучал бойцов и командиров пользоваться трофейным оружием, чтобы все бойцы, не только моего взвода, но и пулемётчики с зенитчиками, знали от и до слабые и сильные стороны этого оружия. И дело двигалось, за десять дней освоили.

Хотел и ручные гранаты показать, теорию использования дать, но в тех ящиках, что я спёр из кузова грузовика на улочке Владимира-Волынского (вот и до них дело дошло), гранат не оказалось: я ошибся, это были осветительные ракеты. Но выдал их часовым и в дотах сложил запас, теорию использования дал. Если что-то ночью потребуется рассмотреть, можно использовать. И пару раз действительно использовали, заметив тени. Это оказались беженцы, мы их не пропускали, запрещено, отправляли к автомобильным мостам.

Я вошёл в конфронтацию с командиром роты и политруком. Да потому что идиоты. Не стали они передавать информацию в НКВД: мол, шпионы и диверсанты – это их тема. То есть информацию телеграммой передали, но уже когда сами ушли брать противника. Один взвод под командованием ротного штурмовал дом, где засели диверсанты, и одно отделение под руководством политрука брало наблюдателей у моста. Нас, охрану моста, не трогали, и хорошо.

Как я понял, на награды надеялись. Чёрт, да даже наблюдатели и те нанесли нам потери, что уж про дом говорить, где пулемётчик-диверсант из окна хорошо побил наших из первого взвода. Был убит командир взвода, а ротный ранен – скользящее ранение в руку. Пять бойцов погибли у дома, восемь ранены. А дом сгорел, диверсантов живыми взять не смогли. У наблюдателей один погиб, трое раненых, их тоже завалили всех.

Ох, как зол был сотрудник НКВД, числившийся за Мценском. Он прибыл, когда уже всё закончилось. Всех опросил, в том числе и меня, и вежливо попросил в следующий раз первым ставить в известность его, а не командиров своих. В общем, обмишулилось командование роты. Впрочем, их не сняли, но по линии НКВД выговор влепили. А награждать даже и не думали, на что те втайне надеялись: враг же уничтожен.

А тут я ещё с уроками по трофейному оружию – как раз обучал пользоваться бронеружьём. Политрук у нас бывал хотя бы раз в два дня – проводил политзанятия. Вот он и узнал об этом. Вскоре примчался ротный и приказал оружие сдать. Ага, это моё, сначала найдите. Не нашли, конечно: я всё держу в хранилище. После этого меня окончательно невзлюбили. Ну, я и не цветок, чтобы всем нравиться. Переживу.

О том, что немцы взяли Орёл, мы узнали от беженцев, некоторые сами видели немцев. Было пятое октября. А потом загрохотало, причём по флангам, и канонада начала сдвигаться в тыл. Я отправил посыльного в комендатуру, а там пусто, всё брошено, он ещё и мародёра вспугнул. Тогда я отправил трёх разведчиков, и выяснилось, что наши ушли, бросив нас. Причём на одном мосту отделение стоит, охраняет, а на втором охраны нет. Видать, те, кто за этот мост отвечали, ушли и забрали охрану, а остальных бросили.

Неприятно, показательно, но что делать, служба есть служба. Я на второй пост отправил своего зама с отделением бойцов. Взрывать мосты пока нельзя: там толпы беженцев, воинские подразделения идут. Вот когда появятся немцы, тогда и можно. Объяснил, что немцы могут быть в нашей форме, поэтому стоит это учитывать и быть осторожными. Велел Арбузову повыдёргивать из отступающих колонн сапёров, чтобы проверили, всё ли работает и можно ли подорвать мост. Ну, и чтобы показали ему, как это сделать. После этого можно их отпустить.

Так как я остался старшим, то третье отделение третьего взвода, охранявшее второй мост, перешло под моё командование. Я сам поговорил с его командиром, ставя задачи.

Питание из заводской столовой продолжало поступать ещё два дня, пока и там не эвакуировались. Потом мы перешли на сухпай. Воду для чая грели на костре.

Стоит также сказать, что в тот день, когда узнал, что наши сбежали, я побывал на телеграфе (он ещё работал) и отправил телефонограмму в Генштаб. А чего мелочиться? Они же меня сюда направили. Уверен, командование роты будет топить меня, а я лично сказал правду. Мол, командир взвода такой-то, охраняю то-то и там-то; обнаружил, что были брошены, взял на себя охрану трёх важных объектов: одного железнодорожного моста и двух автомобильных; противника в городе нет и пока не было. Пусть теперь кто что скажет.

Мост, находившийся под моей охраной, был двухпролётный, с железными фермами. Так я наверху фермы (там был сколочен скворечник из досок) посадил бойца, и тот в бинокль осматривал окрестности. Оба автомобильных моста он тоже видел – один, который ближе, полностью, второй частично. Наблюдатели менялись каждые два часа.

Было восьмое октября, и уже три дня как эшелоны через нас не ходили. Позабыты, позаброшены… И вот под грохот недалёкого взрыва наблюдатель с фермы прокричал, что видит уничтожение ближайшего моста. Этот мост охранял Арбузов. Да я и сам видел облако пыли и дыма и слышал взрыв, потому что стоял у дота с северной стороны и наблюдал, как по просёлочной дороге рядом с путями к нам двигаются два пушечных броневика и три грузовика. Всё советское, в кузовах – бойцы-красноармейцы, блестят штыки винтовок.

Я каждую ночь гонял дрон на двадцать пять километров, дальше не стоило, и вполне осознавал, что мы находимся в окружении. Я видел, что среди немецких колонн была отдельная, включающая два советских пушечных броневика и четыре грузовика, полные диверсантов в нашей форме. Я также видел, что двигались они к Мценску – видимо, по нашу душу. Где-то задержались и вот нагоняли график. Правда, в этой колонне не хватает одного из грузовиков. Уж не к Арбузову ли он подъехал, вынудив моего зама подорвать мост? Похоже, что так.

Диверсанты приближались. Как только наблюдатель сообщил о колонне, я сразу вызвал всех командиров, пулемётчиков, зенитчиков своих отделений и сообщил, что к нам двигаются немецкие диверсанты в нашей форме и на нашей технике. Объяснил своё знание тем, что получил информацию от отступающих бойцов: я иногда с ними общался. Приказал незаметно занять оборону и готовиться открыть огонь. Пленных не брать, всех уничтожить. На зенитчиках уничтожение обоих броневиков, их подстраховывает боец с немецким бронебойным ружьём, я ему ещё и напарника выдал. Из дота, рядом с которым я стоял, уже достали «максим» (он тылы стерёг) и разместили в открытом окопе, расчёт готовился открыть огонь и поддержать собрата на другом берегу.