Крестные дети

Джеми и Сэффрон в наручниках доставили в отделение полиции, где заставили подписать признание. Офицер лениво поглядывал на Сэффрон, стоявшую в одних трусиках и коротенькой майке. У них отобрали паспорта, героин запечатали в коричневый конверт, который подписали все собравшиеся в участке.

Уже далеко за полночь их бросили в камеру грязную клетку с толстыми прутьями вместо стен. Там уже сидело около десятка людей, чьи лица показались Сэффрон безумными и злобными. Она была уверена, что их заперли вместе с убийцами, насильниками и бродягами. Все с интересом наблюдали за новичками и улыбались беззубыми ртами. Джеми и Сэффрон не смели поднять глаз на сокамерников, жадно пялившихся на полуобнаженную девушку. Наклонный пол их камеры опускался к отверстию, которое, судя по запаху, служило отхожим местом. Узники сидели, завернувшись в одеяла. Эффект героина начинал улетучиваться. Сэффрон примостилась на корточках рядом с Джеми, уныло бормотавшим:

— Господи, это какой-то кошмар, нас подставили… Сэфф, мы должны сказать, что нашли герыч в комнате и не знали, что это такое. Если мы оба будем утверждать одно и то же, у нас есть шанс. Они ничего не смогут с нам сделать.

Сэффрон не разделяла его оптимизма. Она чувствовала, что, если Джеми окажется в безвыходной ситуации, рассчитывать на него будет сложно.

Постепенно до них стал доходить ужас их теперешнего положения. Они были в индийской тюрьме! Их арестовали за наркотики! Как в Индии наказывают за героин? Двадцать лет? Пожизненное? Казнь? К ним приблизился человек с худощавым, суровым лицом и походкой макаки. Его голова напоминала грецкий орех. Из-под одежды он достал небольшой перочинный ножик с ржавым лезвием. Первой мыслью Сэффрон было, что индиец собирается зарезать их. Она посмотрела в сторону решетки — в коридоре не было ни одного полицейского. «Он убьет нас в этой клетке, — думала она, — и никто даже не узнает».

Человек показал им нож, провел своим толстым пальцем по его лезвию и, рассмеявшись, сел на место.

— Сэффрон Уивер! — позвал охранник. — Следуйте сюда.

Он открыл клетку. Сэффрон боялась представить, зачем ее ведут куда-то ночью.

Джеми, который вдохнул больше героина, чем Сэффрон, спал, привалившись к стене. Она попробовала разбудить его, но он не реагировал.

Охранник повел девушку по темным коридорам, вдоль мрачных стен, испачканным соком бетеля так же, как в их первой индийской гостинице в Дели. Она хотела бы, чтобы на ней была более подходящая одежда, а не только саронг и бусы. Сэффрон очень боялась, что сейчас попадет к офицеру, пристально рассматривавшему ее несколько часов назад. При одной мысли об этом ее бросало в дрожь.

Первым она увидела Дика Матиаса.

— Еще раз здравствуй, Сэффрон. Думаю, нам пора. У пристани ждет яхта.

Она не поверила своим глазам. Неужели она и вправду могла уйти?

— А как же Джеми?

— Его выпустят утром. Маркус сказал, что ему придется провести здесь одну ночь.

Дик Матиас пожал руки офицерам, которые выглядели очень довольными.

Молча они вернулись в «Лейк-Палас». По своему опыту Сэффрон знала, что Дик Матиас слов на ветер не бросал. Они вошли в гостиницу, и он повел девушку через длинные мраморные коридоры и внутренние дворики к комнате под названием «Номер Махарани».

Номер оказался невероятных размеров. Сэффрон застенчиво остановилась в углу комнаты, большую часть которой занимала огромная кровать с балдахином. За столом что-то писал Маркус.

— Я очень надеюсь, — сказал он, — что мои обязанности как твоего крестного отца не всегда будут сводиться к спасению тебя из передряг с наркотиками. Твое поведение уже стало предсказуемым, и мне это порядком надоело.

— Мне очень жаль, Маркус, — начала оправдываться Сэффрон, по пути пытаясь вспомнить историю, которую придумал Джеми, но так и не смогла продолжить, потому что ее разум кипел от ужаса тюрьмы и радости вновь обретенной свободы.

— Мне кажется, вполне понятно, что произошло, — сказал Маркус. Его голос был строгим, а глаза, когда он повернулся к ней, не выражали ни капли радости или снисхождения. — Разумеется, ты заслуживаешь, чтобы тебя как следует отшлепали. Я обдумываю и некоторые другие санкции. Если бы начальник городской полиции не был так любезен, тебе грозил бы срок от десяти до пятнадцати лет.

— Мне правда очень жаль, Маркус, — она заплакала.

— Прекрати хныкать. Я действительно ненавижу это дело. Мы сможем продолжить разговор утром, перед твоим вылетом в Англию — это было одним из условий моего соглашения с полицией. Сейчас мои люди ищут для вас с Джеми билеты. Однако, — неожиданно страстно продолжил он, прижимая Сэффрон к себе, — уже поздно. Пора отправляться в кроватку. Ты уже не та маленькая девочка, которой была в Нассау. Если ты достаточно повзрослела, чтобы поехать вместе с Джеми в Индию и так мило развлекаться с ним в баре этой гостиницы, то, мне кажется, ты могла бы вернуть своему крестному отцу часть долга, не так ли?

Мэри чувствовала себя самой счастливая женщиной в мире. Со дня свадьбы прошло уже восемь месяцев, но она по-прежнему просыпалась, благодаря Бога и Криспина за свое счастье. Чем лучше она узнавала мужа, тем больше восхищалась им. Они жили в небольшом бледно-голубом коттедже неподалеку от Стэндфордского моста в тупичке под названием Биллинг-роуд. У них было две спальни и гостиная с адамовским[18] камином. Все свое время Мэри тратила на то, чтобы сделать дом красивым и удобным. Кухонные шкафы были переполнены свадебными подарками: пароварками для спаржи, ярко-оранжевыми сотейниками «Ле Крюзе», белыми фарфоровыми баночками и соусницами с изображениями различных овощей. В гостиной расположилось несколько круглых столов, накрытых длинными скатертями, на них стояли свадебные фотографии в серебряных рамочках. Напротив дома красовался зеленый «эм-джи» с открытым верхом. Машина сначала казалась молодоженам непозволительной роскошью, но они очень скоро привыкли к тому, что могли не задумываясь отправиться куда угодно.

Каждый вечер Мэри готовила Криспину вкусный ужин, продукты для которого покупала во время обеденного перерыва. И каждый вечер он признавался жене:

— Мэри, я, должно быть, самый счастливый человек во всем Фулеме. Не думаю, что другим парням с работы жены готовят такие же вкусные обеды.

Иногда они устраивали небольшие званые обеды, чтобы похвастаться своим новым фарфором. Но больше всего они любили проводить вечера вдвоем, когда Криспин после долгого рабочего дня, проведенного в сельской местности, приезжал домой на «эм-джи» и они вместе садились за стол.

— Ты просто идеальная жена, — говорил Криспин, пока Мэри накладывала ему запеченного лосося с молодым картофелем и зеленым горошком. — Мы родим шестерых детей. У моей бабушки было пятеро братьев и сестер.

Мэри мило краснела:

— Что? Шестерых? И куда мы их всех положим, хотелось бы мне знать?

— Мы ведь не будем жить в Лондоне до конца наших дней, — отвечал Криспин. — Вокруг нашего имения в Норфолке продается много замечательных старинных домов.

Ночью, а иногда и утром они занимались любовью, что еще лучше скрепляло их нежные и искренние отношения. Через шесть месяцев они перестали предохраняться, предоставив природе право решать за них.

Мэри продолжала работать в кадровом агентстве на Нью-Бонд-стрит. Она понимала, что не останется там навсегда. Главной ее ценностью отныне были домик на Биллинг-роуд и Криспин.

Двадцать седьмого января в четыре часа двадцать пять минут пополудни раздался телефонный звонок, который навсегда изменил жизнь Мэри. В трубке зазвучал голос Сары: