Я знаю, что вы сделали прошлым летом

– Взрослый взрослому рознь. А твой Бад очень напоминает мне моего собственного дедушку. Мне почему-то кажется, что как только ты позволишь ему себя поцеловать, он тут же предложит тебе выйти за него замуж.

– Ты узнаешь об этом первая. Но до этого у нас еще дело не дошло.

Джулия стояла, прислонившись спиной к косяку, наблюдая за тем, как мать выкладывает буханку хлеба на тарелку. При ярком искусственном свете на ее волосах играли серебристые блики.

Надо же, это седина, изумленно подумала Джулия. Она седеет.

Эта мысль стала для нее столь великим потрясением, что она замерла на месте, как вкопанная, разглядывая волосы матери, всегда такие густые и темные. "Как вороново крыло", – однажды сказал ее отец, проводя рукой по густым локонам. Когда она начала седеть? Вчера? На прошлой неделе? В прошлом году? За всеми своими тревогами и проблемами Джулия даже не заметила этого.

Мать переложила хлеб на блюдо, и Джулия заметила, что сквозь кожу на тыльной стороне ее ладоней проступают голубоватые вены. Руки немолодой женщины.

– Мам. – Джулия говорила тихо, ее душу переполняла волна любви и нежности, граничившая с болью. – Мам, я тебя очень люблю.

– Да что с тобой, доченька?! – Мать изумленно взглянула на нее. – И я тебя тоже люблю. В чем дело? Что случилось?

В какой-то момент Джулия дрогнула, одолеваемая искушением броситься к матери в объятья и сквозь слезы рассказать ей всю ужасную историю. Каким облегчением это стало бы для нее! Уткнуться носом в ее плечо и заплакать: "Я совершила ужасный поступок! Это была нелепая случайность!" И спросить: "Мамочка, помоги мне! Скажи, как мне теперь быть!" В тот момент такой выход показался ей не иначе, как божественным избавлением.

Но она промолчала, пожалев мать и вовремя вспомнив об уговоре. На долю этой женщины и так выпало немало горя. А ответственность за содеянное полностью лежит на Джулии, и ее мать здесь совсем не при чем, и от того, что она разделит свою боль на двоих, эта боль не станет меньше.

А потому она просто сказала:

– Просто я очень устала. Все эти экзамены, хлопоты, а потом еще и радостные переживания по поводу того, что меня все-таки приняли в колледж Смита. Ну так что, будем готовить ужин? Ты, наверное, задумала приготовить что-нибудь вкусненькое?

– Я думала, что на ужин будет достаточно гамбургеров, – ответила миссис Джеймс.

Зазвонил телефон.

– Ты, наверное, полвечера проболтала с каким-то принцем, – раздался в трубке голос Бада. – Я названиваю тебе уже целый час, а у тебя все "занято".

– Наверное, это из-за каких-нибудь неполадок на линии, – ответила Джулия. – У нас иногда такое бывает. Пару месяцев назад у нас целях три дня не работал телефон, а мы даже не знали об этом.

– Ну что ж, я очень рад, что все-таки смог в конце концов до тебя дозвониться, – сказал Бад. – Может быть, сходим в кино завтра вечером. Ты слишком много занимаешься. Так что небольшой отдых тебе не повредит.

– Хорошо, но только пусть это будет комедия, – ответила Джулия. – Так, чтобы не давило на психику, хватит с меня драм и всего такого.

Они поговорили еще несколько минут, и Джулия согласилась встретиться вечером следующего дня. К тому времени, как она снова появилась в кухне, чтобы вынуть из холодильника мясной фарш, на душе у нее было хорошо и спокойно.

И хотя за ужином мать время от времени бросала на нее тревожные взгляды, разговор за столом шел на привычные темы, и в какой-то момент грустные воспоминания окончательно покинули ее.

Глава 13

Женщина в туго накрахмаленном белом халате поставила на подоконник вазу с гвоздиками и взглянула на прикрепленную к цветам записку.

– Это от Дебби, – сообщила она. – Она пишет: "Выздоравливай поскорее, без тебя здесь очень скучно". – Она оторвала взгляд от записки и обвела широким жестом многочисленные вазы с цветами, расставленные на подоконнике, на столике у кровати, а также выстроившиеся вдоль противоположной стены палаты.

– Пряма как в оранжерее. Интересно, сколько же у тебя подружек?

– Достаточно, – отрезал Барри.

Изо всех приходивших к нему медсестер он больше всех возненавидел именно эту. Она была совсем молоденькой, лишь ненамного старше его самого, и к тому же весьма симпатичной. За такой девушкой он мог бы и приударить, если бы им довелось встретиться где-нибудь в другом месте и при иных обстоятельствах. Вот тогда он предстал бы перед ней во всей красе, сразив ее наповал, ловко используя свой имидж прославленного футболиста. И то, что теперь он оказался полностью в ее власти, беспомощно лежащий бревном на кровати, злило его еще больше.

Он отвернулся и закрыл глаза, делая вид, что засыпает, и мгновение спустя, услышал, как она тихо вышла из палаты.

Была уже среда. Ему сказали об этом утром. Сначала он никак не мог поверить в это – а куда же, в таком случае, девался вторник? Но затем постепенно разрозненные фрагменты вторника начали постепенно всплывать в его памяти – вот его везут на каталке по длинному коридору, перекладывают на кровать, на которой он лежит и до сих пор, склонившееся над ним морщинистое лицо отца. Вечер вторника запомнился ему уже куда более отчетливо. Плачущая мать. Игла в руке. Игла в бедре. Седой врач. Врач с темными волосами.

И странное дело, он почти не помнил боли.

– Его накачали обезболивающими, – сказал темноволосый доктор, когда отец наклонился к нему, пытаясь задавать какие-то вопросы, однако, его рассудок был не настолько замутнен лекарствами, чтобы он не понимал, о чем его расспрашивают.

– Это была Хелен, – сказал он, и судя по всему, отец остался вполне удовлетворен этим ответом.

– Он говорит, что тот звонок был от Хелен, – сказал он, обращаясь к кому-то, стоявшему у него за спиной, и Барри услышал голос матери: – Ну, разумеется. Я знала, что от этой девчонки нам будут одни неприятности, с того самого момента, когда впервые увидела ее.

Этим утром сознание его заметно прояснилось, и он уже мог воспринимать окружающую его действительность – стопку открыток на столике у кровати, цветы на подоконнике и сменяющих друг друга на дежурстве медсестер. А еще он был очень слаб; он сделал это открытие, потянувшись за открыткой, лежавшей самой верхней в стоке: дрожь в руках была такой сильной, что он даже не сумел открыть конверт.

И все же боль оказалась куда меньше, чем он того ожидал, принимая во внимание, что пуля прошила его практически насквозь.

– Я совсем не чувствую ног, – сказал он как-то седому доктору, зашедшему к нему, чтобы сменить повязку.

– Они на месте, – сухо ответил врач. – Обе, как и полагается. Или, может, ты ожидал, что их у тебя станет три?

Хелен прислала букет роскошных роз. "С любовью", – было написано на карточке, а ниже подпись: "Хелли", – так он ее обычно называл. Эта надпись в точности повторяла ту, что красовалась на ее школьной фотокарточке, той самой, что теперь валялась перевернутой на его письменном столе в общежитии.

Он жалел только о том, что Хелен никак не может узнать о том, что он так обошелся с ее портретом. Ему очень хотелось, чтобы она узнала, что он бросил ее еще до того, как прогремел этот роковой выстрел.

Но одно дело самому принять решение порвать с надоевшей тебе девушкой. И совсем другое дело вдруг узнать, что такое решение принято за тебя кем-то другим, что девушка, вешавшаяся к тебе на шею и клявшаяся в любви и верности, на самом деле у тебя за спиной крутила роман на стороне.

– Хелен уже несколько раз звонила и спрашивала о тебе, – утром сказал ему отец.

– Она вместе с другом заходила в больницу в понедельник вечером, – добавила мать. – Потрясающая бесцеремонность. Они узнали о случившемся из теленовостей.

– Она была не одна? – переспросил Барри. – С Джулией?

– Нет, это был молодой человек. Темные волосы, невысокого роста. Она называла его Колли. Похоже, они очень близко знакомы.