Страница 59 из 64
— В метеоритах алмазы рождаются при столкновении с Землей. И тут то же самое — давления, температуры…
— Алмаз можно увидеть, его не спутаешь с графитом. Живую воду не заметишь. Прежде всего нужно знать, что ищешь. Это трудно. Мы пока не знаем. Догадываемся.
— Расскажи, что нашли еще!
— Пока только вот что: объяснили гигантизм растений вблизи от вулканов. На Курилах, например.
— А клетки?
— Клетки?
— Нестареющие крупинки. Те, что не гибнут после пятидесяти делений…
— Не знаю. Думаю, вода может все.
— Даже это?
— Увидим. Хочется верить. Будем искать и такую воду.
— Ее нужно поискать в этих клетках… Скоро прибавится хлопот, когда в океане станет светлее. Воду перемешаем с солнцем. Тогда пятая стихия восторжествует.
— Восторжествует.
Представить это нетрудно.
Фотосинтез: свет, тепло, хлорофилл, углекислота. Зернышки-клетки трепещут, пульсируют, как цветы на ковре под руками мастериц. По тысячам световодов бегут кванты, целый поток мерцающих блесток, они соединяются в светящиеся дорожки — будто рухнула горка из детских стеклышек. Зеленые спирали свиваются, захватывают энергию, постепенно меняя рисунок ковра — и тот растет, расцвечивается: светло-зеленая вода пронизана копьями лучей, тень отступила в холодные глубины.
Цепь жизни: одно звено нанизывается на другое, и вот вслед за водорослями спешат освоить новые горизонты другие организмы, разная мелочь — коловратки, инфузории, едва видимые невооруженным глазом рачки. Живность фильтрует воду, жадно поглощает зеленую массу и растет как на дрожжах. За ней охотятся мальки рыб.
Хорошо бы сделать так, чтобы плотность мельчайших существ была повыше, чтобы вода стала от них густой, как кисель. Попаслись мальки несколько дней и заметно подросли. Глотнул кит морского бульону раз-другой и сыт по горло.
— Природу не обманешь, — лукаво улыбнулась Соолли, — нельзя увеличивать плотность беспредельно, даже если дать солнечный свет в неограниченном количестве и добавить в воду азот, фосфор, бор, микроэлементы.
— Почему? Что мешает?
— В воду выделяются метаболиты, продукты обмена веществ. Они препятствуют росту живого. Но мы научились противодействовать им. Осталось главное…
— Последняя преграда?
— Что вы знаете о биополе?
— Ну… — замялся я, — то же, что и все. Что это излучения в широком спектре, что иногда это когерентные колебания.
— Биополе как раз и мешает распространению разных форм жизни. Оно может угнетать рост клеток.
— Кажется, я слышал об этом. Но есть, наверное, выход?
— Мы нашли вещество, молекулы которого поглощают самые сильные компоненты биополя. А потом излучают энергию, но уже в другом, совсем безобидном виде, на других частотах. Мы назвали его бионитом.
Я надолго погрузился в изучение фотографий, которые показывала Соолли: биополя фотографировались по старой методике в высокочастотном конденсаторе. Их светлые лучи причудливо расходились по радиусам. Но не только по радиусам. Они переламывались, давали ответвления, изгибались, правда, очень редко, как ветви дерева. И очень хорошо было видно, что две сблизившиеся клетки, два зеленых микроорганизма изменяли этот рисунок. Между ними линии сразу укорачивались, а снаружи биополе распространялось далеко, линии его были густыми, яркими.
Точно так же два дерева чувствуют тесноту: ветви их уклоняются наружу, а между кронами они редки, изогнуты, и порой стволы с этой стороны кажутся голыми. Береза, например, угнетает рост сосны, примостившейся у ее подножия. Хвоя, как от невидимого ветра, тянется прочь от березы. Иголки как бы убегают от слишком тесного соседства. Но это лишь внешняя картина. Ей соответствует внутренняя — картина биополя. Оно в точности такое, как крона, как ветви, как иголки на них. Только все начинается как раз с биополя. Это оно дает форму кроне, ветвям, зелени. Оно управляет ростом. Где линии своего поля гуще, ярче, с той стороны и размножаются клетки. А чужое поле может сдерживать их рост.
Значит, биополе побега — это модель его в будущем. Сняв, сфотографировав биополе, можно предсказать, каким будет взрослое растение.
Вместе с Соолли я пришел к любопытным выводам. Я понял, что и форма любого живого существа зависит от собственного его поля, что уже в одной-единственной клетке живет этот светлячок, посылающий кванты; и, поймав их, можно без ошибки предсказать, что же вырастет из нее.
Мне вспомнилось наше маленькое путешествие с Янковым. (Как ни странно, Соолли о нем не знала. Она с интересом слушала, как мы собирали коллекцию дальневосточных растений. Я понимал теперь, чувствовал, знал, почему из каждой клетки вырастает целое дерево, куст или цветок.)
Отсюда один только шаг к инопланетным формам жизни… Я спросил:
— А можно по форме поля одной клетки реконструировать инопланетный организм?
— Да. У нас есть таблицы. Но они верны только для известных, хорошо изученных видов.
— Вот оно в чем дело… Значит, никто не смог бы угадать, что выйдет из инопланетной кувшинки в фитотроне?
— Никто не смог бы этого сказать… И все же кое-что стало бы ясным. Особенно если бы успели изучить тонкую структуру генов. Или тонкий рисунок биополя.
Я понял еще одну любопытную вещь. На долгом пути жизнь проходит разные стадии, поднимаясь по эволюционной лестнице, но не зря же тратятся на это миллионы лет… Личинки и куколки байкальских бабочек, о которых рассказывал Янков, подсказывали вот какую мысль: в самой природе живого скрыта возможность удивительных метаморфоз. Нужно лишь научиться управлять ею. Я подумал о созвездии Близнецов. Аира знала этот секрет.
ТАЙФУН
Тайфун напоминает воронку. Или веретено. Конечно, если наблюдать со спутника. Веретено урагана раскручивается все стремительней, втягивая в свою орбиту тысячи тонн воды, пыли, воздуха. В центре тайфуна его ядро. Эта свободная от облаков зона пониженного давления так и называется «глаз бури». Облака стягиваются к нему быстрыми нитями, но не могут проникнуть внутрь, точно алмазная стена отделяет их от ядра. Вращение Земли отклоняет тайфун, заставляет его описывать пораболу. Постепенно в центр урагана проникают клочья тумана, море, исторгнув волны, точно вздохи, постепенно утихает. В конечном счете Солнце рождает тайфуны. И, рожденные Солнцем, они, быть может, лучшее свидетельство его неисчерпаемой мощи.
…Вечером 29 августа тайфун прошел Японские острова, опрокинул мост между Хонсю и Кюсю, вышел снова на просторы моря и продвигался к Берегу Солнца. Его воронка была небольшой, около двухсот километров, но скорость ветра у ядра превосходила все, что было известно до сих пор: никто не помнил такого урагана. Тайфун нарекли «Глория».
Я знал, что третья и четвертая ленты поглотителей тепла не готовы. Не хватило нескольких месяцев работы. Что теперь будет?
Мы с Энно склонились над картой. С точностью до часа он наметил движение тайфуна в Японском море. «Гондвана» снялась с якоря. Оставаться у берега было опасно. Энно вел корабль к югу, чтобы разминуться с ураганом. Выходило: он заденет нас краем.
«Что там происходит?» — думал я поминутно. Там — значит в районе Солнцеграда…
— Решено покинуть всем побережье, — пришла первая весть оттуда.
Через полчаса:
— Эвакуация окончена.
Старик оторвался от карты. Глаза усталые, лоб в глубоких морщинах, седые рассыпавшиеся волосы — как загнанный зверь… В глазах тот же вопрос: что будет?
Отражатель, собирающий лучи, унесет, сомнет ветром. Он похож на парус, на огромную бабочку. Волна, рожденная ураганом, накинется на берег, разрушит все на своем пути, дойдет до подножий сопок и успокоится. И схлынет в море, оставив пустынный, мертвый берег. Вот о чем мы думали.
Если бы готовы были охладители, тогда в считанные часы, сегодня или завтра на рассвете можно было провести эксперимент. Поймать солнечные лучи в ловушку. А теперь? Без охладителей Солнце сожжет берег. Камня на камне не останется. Это пострашней тайфуна. Из двух стихий Ольмин выбрал бы, бесспорно, ветер. Но не Солнце. Небесный огонь страшен, если им не управлять.