Страница 58 из 64
— Интуиция?
— Звонил один синоптик… сам решает уравнения, машинам не доверяет.
— Посмотрим. Коли так — Берег Солнца под угрозой. Новости есть?
— Метеорит шлепнулся. В нем нашли сто девять алмазов.
— Естественно. Давление, температура. Если графит буксировать сначала на орбиту, а потом сбрасывать вниз, алмазы только подбирай! Был такой проект. Нужны капсулы, присадки, немного топлива, ракеты, ну и сам графит, разумеется, только очень чистый.
— А я не слышал об этом.
— Нет, Андрей, не уважаешь ты жанр научного предвидения. Тебе бы в физики ненадолго податься. Образование пополнить.
— Смеешься?
— Нет. Хотел, да вдруг раздумал. Какая от этого мне корысть?
— Ну то-то. А то бы не сказал…
— Не удержался бы!
— Ей-богу, не сказал бы. Промолчал.
— Все зависит от того, что ты собирался сказать. Если про «Гондвану», то поздно, я сам знаю. Молчи себе на здоровье.
— Знаешь, да не все. К тебе тут приходили.
— Кто?
— Старичище один.
— Энно, значит. Куда они теперь?
— Пока стоят здесь. Говорит, скоро к Берегу Солнца.
— Пойду с ними. Похлопочи, чтоб отпустили.
— Ты уж совсем туда перебирайся, что ли.
— Это мысль. Ты иногда рассуждаешь, как взрослый.
— Это лучше убеждает таких, как ты.
— Ты на настоящем корабле плавал?
— Зачем? Есть эли и полная связь.
— Да. О вкусах не спорят… Я пошел.
— На «Гондвану»?
— Нет. Сегодня на ночь забегу дамой, а завтра — в редакцию.
— Тогда до встречи.
— До завтра.
Было тихо, хорошо, солнечно. Близился вечер. Я вспомнил прошлогодние прогулки и улетел в тайгу. За тридевять земель. На это ушло полчаса. Забрался в незнакомое место, искупался в озере. Поспевали ягоды, было много грибов, плескалась рыба. На песчаном плесе по щекам мягко били плюшевые верхушки рогоза. В широкий ручей зашла стая форели, я гонялся за рыбой. Стало весело. Как рукой сняло усталость. Для того и жить теперь, чтобы забывать, что было раньше, — и от этой мысли меня не покоробило. Память — это след огня на стекле эля, но не сам огонь.
Под рифмы стихов и звон ветра я побежал на вершину холма. Строчки путались в голове, я захлебывался ими и начинал другие, новые, чтобы и их отвергнуть через минуту.
Незабываемо солнце, если оно висит над холмом — большой красный шар. Теплый-теплый. Лучше, чтобы на вершине была редкая трава, сухая земля, чтобы бегали муравьи и стрекотали серые кузнечики. Тогда один час стоит целого дня.
На этот раз мое желание исполнилось. Холм был именно таким.
Я наблюдал, как опускался желтый лучистый шар, и подставлял ему ладони, и чувствовал, как тепло пронизывает меня. Вокруг сияние, даже под ногами. Золотые и серебряные нити паутины и сухой травы, вдали зеркало воды, гранитная влажная скала у ручья, брызги.
Я лежал на спине. Трава не закрывала меня от лучей. Они все равно грели лицо и руки. Иногда тревожил тишину несказанного вечера смятый крыльями птиц воздух — слышалось как будто бы движение спешившего зверя, его частые хищные вздохи — это крылья быстрых стрижей на поворотах резали предзакатную синь. Я уснул.
Какая-то тревога разбудила меня. Я спохватился: не потерял ли я подаренный Валентиной приемник — вещицу совсем крохотную, которую я носил вместо брелока? Прямо перед мной, над самым горизонтом, горело красное солнце. Пылающий тревожный закат… От солнца исходило последнее слабое тепло, впервые видел его таким большим… как будто расстояние до него сократилось, и потому даже остывающий шар еще грел. Я встал на колени и шарил в траве. Темнело. Тревога не покидала меня. «Жаль, — думал я, — как же так получилось?»
Я разворошил муравейник у старого пня, где муравьи прорыли ходы среди сухих корней… Напрасно.
Я беспомощно озирался по сторонам. Спустился в лощину, стараясь идти той же дорогой, какой шел сюда. Перебирал звонкие трубки камыша у студеного ручья, резал руки осокой. Подарок Валентины исчез. Солнце закатилось. Я умылся. Холм стал сумрачным, я еще различал то место с примятой травой, где лежал. Побрел к элю широкой просекой, открывшейся среди деревьев. Нашел эль, добрался домой. На столе увидел брелок, подаренный Валентиной. Я забыл его утром взять с собой.
ЗДРАВСТВУЙ, «ГОНДВАНА»!
Полдень. Солнце. В километре от меня покачивалась «Гондвана». Но так лишь казалось — ленивые пологие волны обтекали ее борта, теплое марево укачивало ее, и глаза мои беспомощно искали точку опоры у зыбкого окоема.
Я ждал Энно. Мы договорились встретиться в полдень, но он опаздывал, и я поглядывал в ту сторону, где высился над водой корабль. Наконец черная точка… Лодка, шлюпка, каноэ, проа, плот, индейская пирога или долбленка. Только не эль. Я успокоился: все было в порядке. Вошел в воду и лег на спину. У меня еще было время.
Пассажирский терраплан с выпуклыми стеклами бежал над морским берегом на фоне сосен и пихт. И в это мгновение запомнились: спокойные волны, аромат смол, серая галька, тишина.
…Мы обнялись. Я оделся и забрался в каноэ. Традиционная морская прогулка, и вот — «Гондвана».
У самого борта стоит и улыбается Соолли.
В прошлом году на Байкале она встретила Янкова. И теперь он прилетал сюда на эле, как когда-то я. Она верила, что он скоро переберется на корабль. Навсегда. Я не стал ее разочаровывать.
Что она делала на Байкале?.. О, это интересно. Что я знаю о живой воде?.. Все. Пусть поверит мне или проверит. Последнее?.. Ну что ж, я могу правдиво, без преувеличений рассказать, как все произошло…
Есть такая история. С начала рождения Земли никто не видел и не пробовал живой воды. Но о ней шла молва. Не добыть ее ни мечом булатным, ни стрелой острой. Только мудрым откроется тайник. Кому удастся приметить, как солнце расплетает на закате свои косы-лучи, какое плечо оно опускает ниже, тот найдет верную дорогу. Пошел герой легенды искать живую воду, вязал плоты и плыл по рекам и озерам, шел через пороги на лодчонках-калданках, бежал на лыжах, подбитых мехом, скакал на оленях.
Семь раз скрывалось солнце за вершиной земли и наступала долгая ночь, семь раз наступало светлое-пресветлое лето. А он шел и шел, летел, спешил. Встречь солнцу. В дальнюю страну, что широко и привольно раскинулась на юге, где играло великое озеро зеленовато-огненными волнами, где заросли тальника примяты ногами великанов точно трава.
Стоят стражи у озера, стерегут непокорных, тех, что случайно прослышали о живой воде и пришли сюда. По левую руку от каждого — гора белых костей. Ни капли целебной воды не дали они. Никому.
И вот крылатый олень с золотыми рогами пробежал по берегу. Затаился человек, понял, что силой не отнять клада у великанов. Слезло солнце с оленя, распустило свои косы и вошло в воду. Засверкала вода, засияла. Купается в озере солнце, набирается новых сил: завтра снова скакать на золоторогом олене, обогревать мир людей. Приугасла вечерняя заря, над землей заструился серебристый туман, замерцало озеро на прощанье, в последний раз вспыхнули зеленые волны, улеглись на покой. Скрылось солнце, ушло до утра в подземный замок, где вечно гудит огонь, клокочет жидкое пламя, где текут черные реки и карлики стучат молотками — куют сабли и мечи героям, ладят подковы их коням, нанизывают бусины на золотые нити для сказочных принцесс.
В ночном сумраке, таясь, как дикий зверь, подполз человек к озеру и наполнил живой водой мешочек из стерляжьей кожи. И подарила она молодость маленькой, высохшей как мумия старухе, что сидела у потухшего чувала, той самой старухе, что потом рассказывала легенду об этой воде, не таясь, своим потомкам, и глаза ее блестели, лучились, а слова не иссякали.
Я закончил рассказ. («Вот и все».)
Но что дальше, удалось ли ей найти это озеро, попробовать живой воды, увидеть крылатого оленя, великанов, искупаться в озере? Мой вопрос был таким же непосредственным, каким был и мой рассказ.
Она сухо ответила:
— Мы нашли живую воду. В источниках на дне Байкала. Потом нашли ее в вулканических трещинах. Собирали по каплям. И поняли, что строение самого простого, всем известного вещества может быть бесконечно разнообразным. Молекулы могут объединяться в нити, заряженные на концах или нейтральные, даже в тончайшие пленки жидких кристаллов. Особые добавки, примеси так изменяют строение, свойства, что невольно поверишь легенде. Но чаще всего необыкновенное проявляется после контакта с подземным огнем, когда невиданные давления выстраивают частички вещества так, что получаются узоры, тонкая филигрань их прозрачна, незаметна и все же достойна удивления…