Страница 5 из 10
Впереди, за узлом разбитых временем дорог, находилась автобусная остановка, а к ней прижималась будка с вывеской «Касса» под крышей. Черные буквы на белом фоне можно было разглядеть издалека. Автовокзал, сердце любого города, с ненасытным аппетитом пожирал заблудшие души и с неохотой отпускал живчиков, стремившихся обрести покой в чужой колыбели. Днем у станции сбрасывали свой балласт автобусы, следующие из Козельска и Калуги. Люди растекались по уличным жилам, терялись в дремоте улиц. Ночью здесь все выглядело чахлым, и даже тишина, будто навеянная кладбищенским ветром, в эти минуты не тревожилась.
Мирон и Леся остановились по центру дороги, возникнув из ниоткуда. Они замерли потерянными силуэтами и боялись шевельнуться, смотря остекленелыми глазами в неизвестность городских пустот. Замутненный взгляд обоих пал на длинноволосую фигуру, неспешно пересекавшую темную улицу. Человек выглядел высоким и объемным из-за длинного плаща, развевавшегося как мантия. Он подошел к остановке, покопошился в грузной сумке, висевшей на правом плече, а после, пришлепнув к стене что-то прямоугольное, похожее на объявление, последовал дальше. Мирон в содрогании оглянулся в глубокую тьму, из которой они с Лесей с титаническим трудом выбрались.
– Постойте! – вдруг закричала Леся.
– Ты что делаешь, дура?!
– Ищу помощь, – ответила она и скорым шагом пошла за человеком.
– Это небезопасно, – произнес Мирон вдогонку.
– Мне уже все равно! – отозвалась она и снова крикнула: – Постойте, прошу вас!
Высокий человек остановился у продуктового, как гласила проржавелая вывеска на здании из красного кирпича. С двух сторон от массивной железной двери пустовали зарешеченные окна, покрытые слоем пыли. Магазин, судя по внешнему облику, давно не работал. Его стены были измалеваны причудливыми символами и низменными словечками, что изрекает детвора в стороне от глаз родителей. Въедливая краска из баллончиков сохранилась жирной росписью моветона, что в любом городе оставляют заклейменные бескультурьем прослойки общества. Слева от бывшего входа на стене не было чистого места. Она пестрила обрывками объявлений, листовками распродаж и услуг любой категории. Издали здание походило на инсталляцию эпохи разрушения, однако вблизи скрашивало собой блеклый отпечаток некогда цветущего прошлого.
Мужчина достал из широкой сумки листовку, другой рукой в спешке отчертил на ее обратной стороне крест клеем из тюбика, приготовленного заранее, прилепил бумажку к десяткам похожих клочков рядом с дверью и поспешно устремился вглубь улицы. Он шел без оглядки на девушку, тенью следовавшую за ним, будто мечтал затеряться во дворах, умерших на закате прошлого дня. Подол его кожаного плаща волнился над землей, а длинные черные как ночь волосы пружинили от спины с каждым его тяжелым шагом.
– Помоги! – крикнула ему в спину Леся.
– Не к-курю! – заикнулся мужчина и ускорил ход, придерживая сумку. – И денег у м-меня нет! – добавил он, едва не задыхаясь от волнения.
Леся нагнала его. Обойдя верзилу, она встала перед ним, сложила на груди руки и властно, точно собственной вещи, скомандовала:
– Ты нам поможешь!
– Т-там, за перекрестком, дежурный участок, – голос незнакомца колебался, а глаза увлажнились, как только он увидел еще одного человека, идущего к нему. – К-крикну, и прибежит-то помощь! Ага, – он помахал пальцем, нервно бегая глазами, – точно вам говорю, лучше н-не лезьте ко мне!
Ушаков подошел и встал рядом с Лесей, измученное лицо которой верно намекало на то, что им нужна помощь. Мирон выглядел несколько хуже. В опустелых глазах не читалась жизнь. Она словно умерла в них после особого случая. Так бывает с наркоманами или отчаявшимися личностями, упавшими на слякотное дно могилы. Одежда Мирона лохмотьями висела на его тщедушном теле, обрывками цветастых тканей колыхалась на морозном ветру. Если в тоне Леси еще слышались нотки сахарной свободы, то голос Мирона звучал набатом.
– Пойдем, – сказал Ушаков, дернув ее за руку.
Он сам не понимал, где пребывал, или не верил в настоящее, живя в испепеляющем аду. Мирон чурался взгляда незнакомца, терялся в памяти, окрученной кошмаром, и дрожал птенцом, впервые вкусившим воздух.
– Извини, – Леся в робости отступила. Она посмотрела на здоровяка, чьи губы надулись в детской злобе, а редкие брови нахмурились так, что вот-вот взорвутся.
Мужчина вынул из кармана плаща хлопковую резинку и собрал в нее пышный хвост волос. Запихнув его под воротник, он исподлобья посмотрел на Мирона, едва живого на морозе ноября, и спросил:
– Т-так лучше?
– Что? – прохрипел Ушаков.
– Вам же м-мешают мои волосы. Я спрятал их.
– Да плевали мы на твои патлы! – разошлась Леся. – За кого ты нас принимаешь!
– А вы за кого меня д-держите?! – поднял тон мужчина. – Думаете, я не смогу за себя п-постоять?
Леся приблизилась к нему. Незнакомец принял оборонительную позу, выставил кулаки вперед. Он насупился и зафырчал как еж, но отстранялся, понимая, что не готов обрушиться на слабый пол. Мирон снова отдернул Лесю и сказал затухающим голосом:
– Брось!
– Чего вы х-хотите? – внезапный вопрос упал с губ незнакомца.
Леся, одержимая страхом, огляделась и прошептала голосом, наполненным ледяным ужасом:
– Мы заблудились.
Человек вдруг отпрянул, едва не споткнувшись. Он уперся спиной в столб фонаря, чашей голубого света освещавшего троицу. Его губы содрогнулись, а руки потянулись к лицу. Почесав щетинистый подбородок, мужчина спросил:
– Заблудились?
– Да, – ответила Леся.
– Не в Чертовом ли?
– Именно. А ты как угадал?
Лицо мужчины озарилось некоей радостью. Он тут же достал из кармана плаща пачку сигарет. Заметив, с каким голодом на нее смотрят заблудшие чудаки, предложил закурить. Леся вытянула сигарету, а Мирон, глядя осоловелыми глазами на пачку, все же отказался. Мужчина закурил, подал огоньку Лесе и заговорил:
– Эн, эн… Как же фамилия?! Помню, распространенная.
– Чья фамилия? – спросила Леся.
– В-ваша, – улыбнулся мужчина. – Не моя же.
– Назарова, – затягиваясь, прохрипела она.
– Вот! Назарова, т-точно! – он указал на Мирона и добавил: – И этого вспомнил.
– Ты ничего не путаешь? – проскрежетал Ушаков.
– Точно нет, – сказал мужчина, прикуривая новую сигарету от окурка старой. – Ушаков же? Это я з-запомнил! У меня знакомая живет в Москве на б-бульваре Ушакова.
– И с чего бы вдруг мы такие известные? – спросила Леся.
– Как с чего? Вас весь г-город искал! Калужские волонтеры приезжали. Где вы бродили-то столько времени?
– Долго объяснять, – поникшим голосом ответил Мирон.
– Я живу н-недалеко. Пойдем… все продрогли, н-на хрен!
Длинноволосый человек шел немного впереди. Его размашистые шаги вывели Мирона с Лесей от изб старого поселка, прожженных печным угаром, в микрорайон с многоэтажками, что бледными костями домино стояли друг за другом. Дворы, стесненные высокими домами, рыдали кошачьими сюитами и голосами пьянствующих кутил, не усыхающих до самого рассвета. У дальней девятиэтажки, за которой вязкими верхушками на ветру рыхлился лес, мужчина вдруг остановился. Он примкнул к торцу здания, облепленному рекламными листовками, оглянулся на новых знакомых и сказал:
– П-почти пришли.
Вынув из прямоугольной сумки лист бумаги, он измазал обратную сторону клеем и неопрятно прилепил его поверх такого же, но выцветшего объявления, на котором был изображен компьютер и мелким, едва различимым шрифтом написан в три абзаца текст. После этого мужчина зашел за угол дома и остановился у ближайшего подъезда. Открыв дверь магнитным ключом, он пропустил вперед гостей и вошел за ними следом.
Подниматься им пришлось до самого конца. Мирону этажи давались через силу. Он шоркал по ступеням, хрипя и кривясь от неодолимой ноши собственного тела. Как только был одержан верх над всеми девятью этажами, Ушаков поставил руки на колени и с триумфом выдохнул, едва не завалившись на пол. Леся выглядела ненамного лучше. Она оперлась о стену подъезда и простонала бессвязный набор букв, из которых, должно быть, хотела собрать матерное выражение.