Страница 78 из 88
Наконец, появился Иваницкий, о котором не было ни слуху ни духу и никакой весточки. Сразу зато
ропил:
— Собирайся, капитан, закончился твой санаторий. Подробности по дороге расскажу.
Даже не дал душевно попрощаться с Семеном Михайловичем и Дарьей Григорьевной, которые долго еще стояли возле оградки своего домика и смотрели вслед старому «уазику», за рулем которого сидел сам Иваницкий. Заговорил он, когда отъехали от хутора, непривычно виновато:
— Прости, капитан, так получилось, что я тебя без тебя женил. Ситуация такая: от прокуратуры удалось отвертеться, помогли хорошие мужики, но другого выхода не маячило, как уходить нам с тобой из легендарной Советской армии на гражданку. Понимаю, что сначала поговорить надо бы с тобой, в известность поставить, но времени в обрез, скорей-скорей, пока не передумали. Так что едем в славный город Ростов, который на Дону, а завтра рубим строевым в штаб округа. Ну и заодно штатский костюмчик тебе купим, белую рубаху и галстук синий.
— Почему синий? — спросил Богатырев, еще не до конца осознав услышанные слова.
— Тогда красный, если синий не нравится. — Иваницкий сбился с балагурного тона, закашлялся и вдруг загромыхал в полный голос таким заковыристо-витиеватым матом, что перекрыл даже шум мотора старенького уазика.
«Икарусы», набитые людьми под самую завязку, плотно шли друг за другом и над каждым автобусом на палке, торчавшей из кабины, трепыхались белые полотнища, как знаки неизбывной беды. Шли они из Тирасполя в сторону Одессы, а Иваницкий и Богатырев двигались им навстречу. Таксист, с которым они едва сторговались в аэропорту, потому что тот задирал немыслимую цену, рассказывал, что беженцев вывозят еще и в товарных вагонах.
— Все бросают, даже квартиры не нужны — война не тетка. Боятся, что румыны[10] придут — и всем русским хана будет. А вы-то зачем туда едете? Добровольцы? На защиту Приднестровья?
— Пива попить, — зло отозвался Иваницкий. — Ты на дорогу смотри.
— Да не боись, не расшибу! В сохранности довезу и в целости, если хохлы не тормознут.
Как накаркал. Уперлись в шлагбаум, перекрывавший дорогу, по бокам которой стояли два БТРа, и украинский пограничник, еще в зеленой, советской, фуражке, но уже с трезубцем на околыше, властно махнул рукой, подавая знак — отъезжай в сторону, на площадку. Долго проверял документы Иваницкого и Богатырева, затем поманил пальцем таксиста, и тот с показной готовностью выскочил из кабины. Они отошли за дощатое, наскоро сколоченное строение, которое, видимо, служило КПП, недолго там побыли, и таксист вернулся, понурив голову, как на похоронах.
Шлагбаум медленно, рывками, поднялся вверх, открывая свободный проезд. Таксист со скрежетом включил скорость, и украинская граница осталась позади. А по бокам дороги, по обеим ее сторонам, цвела и благоухала в самом начале юного лета благодатная и плодородная земля, точно такая же, как и до границы, — неотличимо.
— И сколько здесь за проезд берут? — не удержался и съехидничал Иваницкий, которому таксист определенно не нравился: скользкий какой-то.
— Дофига берут! А вы в аэропорту еще торговались — дорого, дорого! Накинь к этому расходу, на хохлов, еще бензин — и получается, что я с голым интересом остаюсь. А ребятишек у меня двое, плюс теща старая, вот и кручусь, как на сковородке, босыми пятками. Не спрыгнешь и не убежишь.
— Ты поплачь еще, — посоветовал Иваницкий. — И слезу пусти для эффекта. Если бы ты с одним голым интересом оставался, тебя бы под наганом никто в эту тачку не загнал! Правильно говорю? Только честно, не крутись, как на сковородке.
Таксист ничего не ответил. Замолчал, как захлопнулся. Иваницкий тоже больше его не трогал, смотрел на зеленые поля, проплывающие мимо, на отцветающие деревья, которые пылили лепестками, как снегом, и на скулах у него ходили крутые желваки.
Богатырев в разговор Иваницкого и таксиста не вмешивался. Его не покидало ощущение, что он видит дурной сон, пытается проснуться, выскочить из него и — не получается. Автобусы с белыми флагами, шлагбаум, бэтээры, зеленые пограничные фуражки с трезубцем — все казалось нереальным. Возникло это ощущение не сейчас, а там, еще в далеком отсюда военном городке, где положение было аховое и где он впервые почувствовал, что прежняя жизнь, простая и ясная, бесследно исчезла, оставшись только в памяти, а на смену ей явилась иная, настолько дикая, что казалась дурным сном,
И все-таки это была реальность,
В Тирасполе таксист остановился на первой же троллейбусной остановке, получил свои деньги и на прощание не выронил ни слова.
— Сучонок! — сказал ему вслед, как сплюнул, Иваницкий.
На остановке стояли женщины с сумками, переговаривались и сетовали друг другу, что троллейбусы теперь совсем сбились с расписания и лучше, наверное, не ждать, а идти пешком.
Вместо троллейбуса выскочил из-за поворота трактор «Владимирец». Растрепанный мужик в безрукавой тельняшке, сидевший за рулем, притормозил на остановке и хриплым, сорванным голосом крикнул:
— Где тут морг?
В маленьком деревянном кузовке «Владимирца» тесно, прижимаясь друг к другу, лежали двое убитых. В щели между досками на асфальт скупо, по капелькам, беззвучно капала кровь. Женщины принялись показывать дорогу до морга, при этом плакали, а мужик в тельняшке слушал их и пытался прикурить, ломая спички. Так и не прикурил. Тракторишка сдернулся с места и покатил в сторону морга, а женщины, вытирая слезы и всхлипывая, пошли пешком. Остались на асфальте только кровяные капельки.
И закружилась, завертелась, не давая возможности остановиться, перевести дух и оглядеться, новая спираль судьбы бывшего капитана Богатырева. Не прошло и четырех суток, как он бежал в предрассветной темноте по кривым улочкам городка на Днестре, перескакивая через какие-то заборы и постоянно оглядываясь — не отстал ли его напарник, совсем молоденький местный паренек Юрка? Нет, не отставал, бежал лихо. Над головами, прошивая темноту, густо обозначались трассирующие пули. Гулко, с тяжелым уханьем, рвали землю мины, и поднималось над городом, где-то на окраине, густо-багровое пламя пожара, раздирая темный ночной покров. Беспрерывный треск автоматных очередей нарастал, сливаясь в один сплошной звук, который накатывался неумолимо, быстро продвигаясь вперед.
Румыны обрушились на ночной город, когда стемнело, и двинулись, безжалостно давя слабые и разрозненные сопротивления приднестровских гвардейцев, почти без задержек, выставив перед собой настоящий огненный вал, Богатырев, только что получивший под свое командование взвод, который должен был вести разведку, словно предчувствовал: надо проверить окраины города. Взвод, собранный из местных, вчерашних токарей и слесарей, выводить не стал — слишком уж невоенными показались ему мужики, вырванные из мирной жизни. Не сомневался, что воевать они еще научатся, но для этого потребуется время, а сейчас этого времени не было. Взял с собой лишь одного Юрку, который заверил, что все здесь знает, как свои пять пальцев. До окраины они дойти не успели, сразу напоролись на опоновцев[11], и те погнали их, будто зайцев на веселой охоте.
Еще один заборчик, какой-то сад, летят сверху ветки, срубленные пулями, снова заборчик, и большая асфальтированная площадка, тускло освещенная одним, чудом уцелевшим, фонарем. А посредине площадки — цветущая клумба с черной воронкой от мины. Срубленные и выброшенные на асфальт цветы валялись рядом с отсеченной ниже колена человеческой ногой. Сахарно белела кость, а на ступне, не слетев, уцелела белая туфелька, испятнанная лишь чуть-чуть земляными крошками.
«Юрка же говорил — выпускной сегодня», — вспомнилось Богатыреву. Мельком глянул вокруг — пусто. Значит, хозяйку туфельки унесли. Бог даст, может, и жива останется.
Сзади загремела новая автоматная очередь, пули, высекая искры из асфальта, с визгом уходили рикошетом. Богатырев, пригнувшись, рывком пересек освещенную площадку, кинулся в сторону, под защиту кирпичного столба, и уже оттуда, прицельно, ударил по смутным теням, мелькавшим в садике. В ответ взвился дикий предсмертный крик.
10
Румыны — так в Приднестровье называли военных Молдавии.
11
ОПОН — отряд полиции особого назначения.