Корона Меднобородого

Здесь Ласка сильно преувеличил, но не соврал. Родители на самом деле не спрашивали его согласия на помолвку, но помолвка не клятва перед Господом, а договоренность о намерениях. Если бы он отказался жениться на Евдокии, родители точно не стали бы его принуждать. Хотя в других семьях могли и силой заставить.

— По-твоему, это нормально? — спросила Рафаэлла.

— Так устроен мир, — Ласка пожал плечами, — Надо чтить отца своего и мать свою. Правда, последнее слово всегда за нами. Мы сами можем открыто отказаться. Или сделать так, чтобы отказалась та сторона. Или пораскинуть мозгами, убедить родителей, что и для нас, и для семьи будет лучше другая партия. Они же тебя любят. Тебя сильно заставляют?

— Папа дал слово.

— Когда?

— Когда нас завалило. Сказал, что если Гаэтано найдет меня живую, то может на мне жениться. Позавчера была помолвка.

— Вас обвенчают?

— Духовник семьи Косса, который его крестил, исповедал, причащал и наставлял в вере. Он и обвенчает.

— И ты пойдешь на брачное ложе?

— Проклятья фей всегда сбываются. Он станет человеком. Другие могут не верить, а я знаю точно. Если фея сказала, что он доживет до свадьбы, то он не погибнет под лавиной, даже если фее самой придется лететь с лопатой в Альпы и копаться в снегу до кровавых мозолей.

— Не понял.

— Проклятье содержало четкое утверждение, что Гаэтано после свадьбы превратится в человека. То есть свадьба в его жизни неизбежна, и раньше свадьбы он умереть не может. На его месте я бы сто раз подумала перед тем, как жениться. Он выбирался из таких передряг, что легендарные рыцари бы не пережили.

— Поэтому он неуязвим для любого колдовства?

— И это тоже. Я говорила ему. Но он ответил, что обменял бы всю свою заколдованную жизнь на один день со мной.

— Тогда почему мы в одной постели, а моя рука у тебя на груди?

— Понимаешь, я папина дочка. Я повидала чудищ больше, чем Парацельс. В наших справочниках есть и мои странички. Нескольких нечистей убила вот этими руками. С другими играла в шахматы или в прятки. Я не побоюсь пойти к алтарю с добрым нестрашным хряком, который на самом деле человек, и лечь с ним на брачное ложе. Но мысль потерять девственность с хряком приводит меня в такой ужас, что я сбегу со свадьбы.

— А он не превратится раньше, чем пойдет на брачное ложе? Было бы справедливо, если бы он стал человеком после венчания.

— Откуда я знаю? Вдруг нет? Что считается свадьбой у фей, если они христианки, но не ходят в церковь? Я спрашивала Фьореллу, фею Службы Обеспечения, но она сказала, что сама не знает. Вдруг он не превратится, пока брак не будет консумирован, и сделает мне больно? Мне страшно. Я никогда раньше этого не делала.

— И ты выбрала меня?

— Конечно, тебя. Потому что ты уедешь и не вернешься, а мне не придется отводить глаза при встрече с тобой. И Гаэтано, если догадается, не поскачет в эту вашу Московию, чтобы съесть твое сердце. Мужчины еще больше не любят смотреть в глаза бывшим любовникам своих жен.

— Ты очень решительная и быстро соображаешь.

— Это тебя возбуждает?

— Да.

— У тебя ведь это будет не в первый раз?

— Даже не во второй, — гордо повторил Ласка, умолчав о том, что всего-то в третий. Хотя в плане опыта ту ночь с Оксаной можно было считать за много.

Он подумал, хорошо ли будет, если сын Рафаэллы и Гаэтано вырастет похожим не на отца. Но сразу же вспомнил, как Вольф говорил, что ведьма может понести или не понести по своему выбору. У Рафи, с ее осведомленностью о колдовском мире, наверняка есть средство от нежелательного зачатия. Тогда что? Рубашку долой и подушку под задницу. Но не прямо сразу.

По крыше ударили капли дождя. Последний осенний ливень. Под яростный стук капель Рафи сказала «сейчас». Удивительно вовремя прогремел гром и ударила первая молния. Когда девушка вскрикнула, ее заглушил второй раскат грома, а когда Ласка остановился, гром прогремел третий раз, и молния ударила в дерево за окошком.

— Что это было? — спросила Рафаэлла, — Гроза?

— Гроза, — подтвердил Ласка, — Ливень, громы и молнии.

— У меня прямо голова кружится. Ой, тут кровь!

— Надо было что-то подложить?

— Ага. Сходи за горничной. Тут ведь есть горничная?

Рафаэлла слезла с кровати и сунула руку в кошелек.

— Дай ей этот золотой флорин и скажи, что мы хотим новое постельное белье. И таз теплой воды. И кувшин самого лучшего вина, какое у них есть. И мяса. И твердого сыра. И нормальный подсвечник с хотя бы тремя большими свечами. И жаровню с углями.

Ласка совершенно не хотел никуда идти. Но он и сам не отказался бы от того, что перечислила Рафи. Не девушку же отправлять вниз.

Кровать стояла так, что ее не было видно через приоткрытую дверь. Рафи села на край и накинула на себя дорожный плащ. Золотой флорин — большие деньги. Деньги, которые творят чудеса. Ласка вернулся сразу с подсвечником, а все остальное за три захода принесли горничная и подсобный работник. В процессе несколько раз назвали его шановным паном и один раз ясновельможным. Наверное, потому что он говорил, смешивая польские слова с немецкими, и польские у него получались почти как у восточно-польского шляхтича, а немецкие точно не как у штирийца или баварца.

Жаровня с углями из печи наполнила комнатку теплом. Выпили, чокнувшись кружками, за не смогли сформулировать, что. Закусили.

— Я, кажется, что-то чувствую, — сказала Рафи.

— Ничего не болит? — забеспокоился Ласка.

— Нет. Голова кружится. Невинное дитя будет страдать, если примет силу сейчас. Пусть она примет силу после потери невинности.

— Что?

— Я вижу себя маленькую со стороны. И женщину, которая умирает, глядя на меня. Это ведьма, и она хочет передать свою силу. Я слишком маленькая, чтобы это помнить, мне, кажется, года четыре.

— Ведьма передала тебе силу?

— Получается, что да. И никто не заметил.

— А сейчас мы с тобой…

— Да. Сделали так, что я эту силу приняла по-настоящему.

— Ты стала ведьмой?

— Не знаю. Наверное, еще нет. Чтобы не стыдно было называться ведьмой, надо уметь колдовать, хоть немножко.

— Слава Богу!

— Почему?

— Я обещал не ложиться с ведьмами.

Рафи рассмеялась.

— А еще с кем? Можно услышать полный список?

— С девками латинскими, татарскими и жидовскими. И с ведьмами.

— Ну, я пока не совсем ведьма, значит, можем повторить. Сейчас только сыр доем. Ведьмы обожают сыр.

— Получается, у тебя всегда была сила, а ты не знала, и никто не заметил? — спросил Ласка, взяв кусок копченого мяса.

— Получается, так. В детстве я постоянно играла в ведьму. Сушила и заваривала какие-то травки, и мне ни разу не стало хуже. У меня сразу же стали получаться пироги. Тетя Маринелла, жена дяди Симона, нашего алхимика, сказала, что в алхимию мне рано, пока не натренируюсь на пирогах. В кулинарии как в алхимии. Надо смешивать компоненты и выдерживать в печке. Дядя Симон говорил, что я очень талантливая ученица. Дядя Мишель приглашал меня гадать, когда сомневался в своих гороскопах. Со мной никто не хотел играть в кости и в карты, только в шахматы, где нет места случайностям. Мне казалось, что я понимаю кошек и собак, только кошки хотели со мной дружить, а собаки — нет. Меня слушаются лошади. Даже вот Элефант. Все девочки мечтали о принцах, а я о драконах. Бедному папе я плешь проела с этими драконами. Он левой пяткой перекрестился, когда нашел огнедышащего коня.

— Твой лучший друг — обращенная свинья.

— Это тоже. Все думали, и я сама, что я папина дочка. Что мне нравится колдовство и алхимия, потому что этим занимается папа или его друзья. А сестры пошли в маму, им ничего такое не интересно. Только платья, мальчишки и счетные книги.

— Но у тебя дар.

— Да. Получается, меня тянуло к этому всему, потому что у меня с детства был скрытый дар. Как я скажу папе?