Я — твоё солнце

— Ты её забрала? Всё хорошо?

— Она здесь, но она… странная.

— В каком смысле?

Я рассказала ему о перестановках в квартире, а главное — о человеческих обрезках.

Было уже поздно, сквер закрыли. Я сделала круг с Изидором, который с несчастным видом посматривал на кусты по ту сторону решётки.

— Придётся облегчиться здесь, дружок.

— Что?

— Извини, я уговариваю Изидора оставить свои подарочки на тротуаре, потому что сквер закрыт.

Виктор рассмеялся.

Я прижимала телефон к уху и представляла его глаза. Вдруг сама атмосфера Парижа этим февральским вечером потеплела, похорошела, я практически услышала пение воробьёв.

Чёрт-те что.

Воробьи сейчас спят.

— Может, твоя мама пытается расставить всё по местам, чтобы… ну чтобы образовалась связь между больницей и вашей квартирой, что-то типа соответствия, единения двух миров. Эта логика не кажется очень логичной, но она может так думать, типа продолжение. Я много читал об этом в интернете. Жизнь непроста в подобных заведениях.

— Думаю, лучше избавить меня от деталей.

Он много читал об этом в интернете? Из-за моей мамы?!

— Я и не собирался рассказывать, но просто доверься ей, — продолжил Виктор.

Я вздохнула:

— Я пытаюсь, но это тяжело.

— Представляю… Но ей нужна ты, твоё доверие, твоя любовь.

— А как ты? Как дела?

Что угодно, лишь бы не слушать его разглагольствования о любви. Даже дочерней.

Виктор умолк. А потом глубоко вздохнул.

Мир перевернулся.

— Я у тёти в Бургундии. Погода тут мерзкая.

— В Париже не лучше.

— И… я скучаю по тебе и Джамалю.

— Ну давай, просто признай, тебе там скучно.

— Нет, не скучно. Но мне вас не хватает. И я… думаю о нас, о наших вечеринках, занятиях… О тебе.

Я умерла.

И оказалась в раю.

Единственное разумное объяснение этой фразе.

Виктор думает обо мне.

— Я тоже о тебе думаю.

— Правда?

— Да, потому что я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю, Дебора.

Добрый день.

Сообщаем нашей достопочтенной публике, что последние четыре реплики принадлежат исключительно воображению Деборы Дантес. Этот разговор никогда не происходил в реальности.

Мы возобновляем повествование с того места, на котором его оборвали, и просим достопочтенную публику извинить нас за доставленные неудобства.

— Нет, не скучно. Но мне вас не хватает. И я… думаю о нас, о наших вечеринках, занятиях… О тебе.

Я умерла.

И оказалась в раю.

Единственное разумное объяснение этой фразе. Виктор думает обо мне.

Ни за что не отвечу, что тоже думаю о нём.

Я ЖЕ НЕ ДУРА.

— Ты когда вернёшься?

— В субботу вечером.

— Тогда до понедельника?

— Да, конечно. И если что-то понадобится, позвони мне, хорошо?

— Ок.

Тяни-толкай, тяни-толкай.

И вот!

Чувствую себя ничтожеством.

Полчаса спустя я вернулась домой.

Привыкая к новой гостиной, я думала о Викторе, который думает обо мне. Он думает обо мне, а значит, я должна меньше думать о нём, потому что иначе начну есть сырую брокколи и сушить волосы в посудомойке.

Мама разложила свои вырезки по большим картонным коробкам.

Получилось семь, наполненных до краев.

Но всё хорошо.

Мы набросились на пиццу.

Набивая живот, я рассказала маме о побеге Гертруды.

Она громко смеялась.

— А его тётя в курсе, что по её дому иногда свободно разгуливает тарантул?

— Нет.

— Эта Гертруда и вправду больше тарелки?

— Ага, а ещё она мохнатая и жуткая.

— В больнице была одна пациентка Жюстина. Неисправимая арахнофобка. Один раз она так орала — реально орала, — увидев паучка с миллиметр. Я обняла её и отвела в комнату. С тех пор Жюстина всё время называла меня Хозяйкой.

Я кивнула. А что вообще можно на такое ответить? Поддержать беседу? Сделать вид, что она говорит не о психбольнице, а о чём-то другом? Это сильнее меня, я начинаю панико…

— Дебора!

— Да?

— Давай учиним трущобы?

— Учиним трущобы?

Вы уже заметили, как систематически я повторяю фразы, когда теряюсь? Не правда ли, верх кретинизма? Или патетизма (да, это слово существует, оно в толковых словарях написано)?

«Учинить трущобы» — это мамино выражение, оно означает собрать все матрасы в доме и спать вместе в одной комнате. Когда я была маленькой, учинять трущобы всей семьёй было для меня счастьем в чистом виде. Мама помогала мне разложить матрас у них в комнате, мы вместе читали, а потом я засыпала, Пока мои родители продолжали читать. Ночью я иногда просыпалась и слушала их дыхание. Я была в самом центре жизни, всего самого важного и необходимого, под защитой, пока мы были не разлей вода. Магия.

Есть ли ограничения по возрасту для трущоб? — Окей! Но придётся смириться с рычанием и вонью Изидора… Без него трущоб не получится.

— Не проблема! — улыбнулась мама. — А, и вот ещё что: мне посоветовали заняться спортом. Я заметила, неподалёку дают уроки йоги. Не хочешь попробовать?

Я посмотрела на неё взглядом форели, щиплющей на дне реки водоросли.

— Это в пяти минутах отсюда.

— И они открыты на каникулах?

— Похоже, что да. Завтра позвоню им и узнаю. Мама только что предложила мне заниматься чем-то вместе.

Не могу прийти в себя.

В бесформенном спортивном костюме я шла по ледяному залу, где пахло пластиком и потом. Мне хотелось превратиться в лужу. Лужи никто не замечает. Тогда бы меня оставили в покое: никаких попыток суицида, Викторов — ничего. Мёртвая тишина.

Буль. Буль. Буль.

Мама вопросительно на меня взглянула, и я улыбнулась.

Я здесь, чтобы ей было спокойнее.

Гм.

Схватив первый попавшийся коврик, я села и стала ждать. Как же этот коврик воняет! От него отваливались синие кусочки, обнажая каучук внутри. Наверное, эта подстилка проглотила литры пота, а я тут укладываюсь. От всего этого меня затошнило.

Но по сравнению с остальным это была лишь малая доля неудобств.

Средний возраст здесь — лет семьдесят. Если повезёт, в конце занятия у кого-нибудь застрянет закинутая за ухо нога — вот будет потеха.

Пришёл преподаватель, и, как сказать… Я очутилась лицом клицу с хоббитом в приторно-розовых гетрах. Эдакий Фродо в парике и облегающем спортивном костюме.

И вперёд: вытяните ногу, просуньте её под подмышку, вытащите под подбородком, вдо-о-о-о-о-о-о-о-ох, вы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ыдох. И так далее: поза жирной цапли, распятой мыши, одноногого козла. Да, всё правильно, твои икры должны слиться с твоим разумом. Так лучше для кармы.

Я люблю маму и поэтому изо всех стараюсь сделать нормальное лицо с признаками воодушевления, но правда сурова: йога не мой конёк.

До конца занятия оставалось полчаса, а мне уже надоело вертеть позвоночником, принимая позу трупа. К тому же меня одолевали не самые буддистские образы: схватить хоббита и заставить его съесть собственные ступни. Одним махом.

В конце занятия розовый хоббит предложил лечь на спину, вытянуть ноги, поднять их, перевернуться и дотянуться каучуковыми на сто процентов ступнями до пола за головой. Так лучше для кармы. Держимся, держимся, держимся.

Инет.

Оказалось, кое-кто не выдержал. И даже полностью сдулся. И тут — распродажа, закрытие магазина, от всего нужно избавиться, неслыханные цены.

В тишине спортивного зала раздался анальный рёв.

Протяжный.

Долгий.

И никто не засмеялся.

Бабули стойко держались, хотя, уверена, эту сфинктерную симфонию в до мажоре слышали все.

Сохраняй достоинство.

Достоинство.

Боже.

Мне нужна помощь.

Я повернулась к маме и увидела, как она в другом конце зала корчится в странных конвульсиях, как меняется её зажатое телом лицо. Она содрогалась и багровела, превратившись в живое воплощение помидора.

Это конец.

Я потеряла контроль над собой и разразилась безумным хохотом. Задыхаясь, я выкрутилась из позы, хотя все остальные держались, и рухнула на пол, любуясь потолком в попытках перевести дух.