Я — твоё солнце

— Окей. Но вряд ли это понадобится… Ну, я надеюсь.

— Может, и не понадобится. Это на случай, если тебе захочется позвонить.

Элоиза отправила мне фотографию кроличьих какашек: этот неприглядный розарий — бальзам на моё израненное сердце. Еле передвигая свинцовые ноги, я отправилась в путь.

Я только-только добралась до больницы, как какая-то женщина предупредила меня по телефону, что нас ожидает машина.

Синее небо давило.

Потом я увидела Её.

Накинув перуанское пальто поверх старого лилового платья, она сидела в зале ожидания с сумочкой и крохотным чемоданом, который привёз ей отец.

Едва заметив меня, она вскочила с места. Какая худенькая. В её чертах читалось беспокойство, широкое, как океан. Я улыбнулась, и её плечи расслабились.

Поднявшись по последним ступенькам, я бросилась к ней. Она прижала меня, но не так, как папа. Она стискивала меня, будто от этих объятий зависела вся её жизнь, и было так хорошо прикоснуться к ней, оказаться в её живых руках, вдыхать её запах, чувствовать гладившие спину ладони.

— Больше никогда, солнце мое, обещаю, — прошептала она. — Больше никогда.

В такси, наполненном синтетическим ароматом (что это? — гнилой лимон или подделка под апельсин?), мама молчала. Переплетя пальцы, мы держались за руки. И эта тишина меня устраивала.

Да и что сказать? Обвинять её, спрашивать почему? Что в данный момент могут изменить слова?

К тому же я её знаю. Она не ответит.

Далёкий остров. Навсегда.

Я смотрела на деревья и считала машины.

Если насчитаю тринадцать, всё будет хорошо.

Их оказалось десять.

Дурацкая игра.

Перед нашей лестницей я настаивала, что понесу чемодан. Мамины руки были тонкие, словно китайские палочки для еды, я боялась, что она сломается.

Едва я толкнула входную дверь, как Изидор заскулил, будто играл на тромбоне, и бросился к маме. Та потрепала его жирную тушку.

Окно в гостиной было приоткрыто. Тут может быть только одно объяснение: папа тайком вернулся и наконец-то заменил жалюзи, а заодно решил проветрить комнату. Мама всё время проветривает, иначе ей кажется, что она задыхается.

Но она ничего не заметит.

Думаю, это и называется изяществом.

Я боялась неизбежного момента, когда, поставив чемодан на пол, мы будем смотреть друг на друга без слов. Но, раздевшись, мама потёрла ладони.

— Ты не против, если я буду спать в гостиной?

Я ко всему была готова, но не к этому. Что она задумала на этот раз?

— Комната мне нужна, чтобы разложить там вещи. Я брала разные уроки и… — Она уставилась на меня.

Я уставилась в ответ:

— Ты будешь спать на диване?

— Мне бы хотелось перетащить сюда кровать…

— Если пообещаю, что не буду оставлять крошки, мы можем есть в твоей кровати?

Повисла тишина. Такая пузатая, до неприличия жирная, которая выветривается лет десять со скоростью слизня.

Мама принимает таблетки. Уже меньше, чем раньше, но всё равно принимает. Эти крохотные пилюльки сплетаются в колючую проволоку, выстраиваются в забор вокруг её психики — мало ли что. Я боялась, что вся эта химия превратит её в овощ, но рада признать, что это не так: она лишь мимоходом заглянула на кухню, но сразу уловила моё состояние.

Потому что да, я до сих пор ненавижу эту чёртову кухню.

Моя кровать станет нашим новым столом.

— Годится. Хочешь переехать прямо сейчас?

— А у тебя есть силы?

— Я сделала всю домашку, друзья разъехались на каникулы, а спорт никогда не повредит.

— Тогда начнём.

Я немного недооценила масштаб бедствия: мы провозились весь день. Рабочий стол из гостиной переехал в мамину комнату, как и кухонный, по дороге врезавшись раз десять во все возможные косяки. В итоге пришлось его разобрать. Я побежала в подвал за папиным ящиком с инструментами, бросив по пути «здрасте» консьержке, которая выползла из своего логова посмотреть, кто же осмелился потревожить её покой, — и в мгновение ока поднялась обратно, с трудом подавляя желание показать ей средний палец.

Посыпались бесконечные «блин», «стук», «чёрт» и «ай».

Диван мы передвинули к стене в гостиной, туда, где раньше стоял стол.

Понемногу мамина прежняя жизнь стиралась. И моя тоже. Я не заметила, но отец забрал одежду. Конечно, ещё кое-где оставались его вещи, но их было очень мало. Перевернув вверх дном квартиру, мама пыталась заново приручить это пространство и начать новую эпоху, которую мы построим вместе.

Мы прервались на перекус печеньем и бананами. Я теперь была в одной майке, а мама сменила платье на старую футболку и спортивные шорты.

Я начала выдвигать комод из его норы, но на паркете появились следы, и мама тут же в ужасе меня остановила. Что делать? Эта старинная деревянная мебель весит тонну, а я допивала уже вторую бутылку воды.

— А если мы ему на ножки натянем носки?

Мама захлопала в ладоши.

Два часа ушло на то, чтобы передвинуть корабль, именуемый кроватью.

Мама организовала лучшую из первых встреч: мы обе были заняты делом. Пришлось попотеть, сосредоточиться, искать решение в сложных ситуациях. Я то и дело говорила: «Передай молоток» или «Отойди на сантиметр влево». Просто, прагматично, очевидно.

Когда стемнело, квартира преобразилась, а я уже не чувствовала спины.

— Умираю с голоду, — простонала я, растянувшись на кровати, которая вызвала столько проблем.

— Я могу сделать бутер…

— А давай закажем пиццу! — тут же предложила я.

Я приняла заслуженный душ, проведя под водой несколько часов, чтобы расслабиться, оклематься и наконец почувствовать себя лучше. Пока мама занималась тем же, я перетащила чемодан в гостиную. Она уже достала кое-какие вещи, косметичку. Стоило расстегнуть молнию, как изнутри посыпались вырезанные картинки.

Море, море фотографий, улыбок, обиженных гримас, рук, ног — по одной или обе сразу, — светлых волос, зубов, лысин и глаз. Огромных, миндалевидных, голубых, карих, ошеломлённых, злых.

Я вздрогнула.

Такая россыпь частей тела и обрезков достойна одержимости серийного убийцы. Я тут же подумала о «Молчании ягнят».

Мама спятила. Отец прав, мама спятила.

— Я боялась, что ты выбросила мою коллекцию, поэтому начала всё сначала, — произнесла она за моей спиной так неожиданно, что я подпрыгнула. — Во время занятий делать было особо нечего, но мне разрешили пользоваться закруглёнными ножницами.

Она завернулась в мокрое банное полотенце.

— Для меня это важно. Вырезание позволило продержаться.

— Я… я не сомневаюсь, — промямлила я.

Эти кусочки человеческих тел в чемодане пугали меня. Нет, даже повергали в ужас.

Мне хотелось спросить маму, что она собирается делать со всем этим. Понять, что творится в её голове, не развился ли у неё сидром Диогена. Но я не смела.

Мама вздохнула и выжала волосы прямо на ковёр. Вода собралась в небольшой прудик, но она ничего не замечала, продолжая вытирать волосы.

— У меня есть одна идея. Я не могу тебе всего рассказать прямо сейчас, слишком рано, мне надо… столкнуться с ней, попробовать свои силы, смогу ли я на самом деле, понимаешь?

— Нет, мам, не очень.

Изидор встал и заковылял в мою сторону.

— Надо его выгулять, а то он так и будет лежать в углу.

Я уже собиралась выйти из квартиры, как мама меня остановила. На ней была пижама.

— Дебора!

Я втянула голову в плечи. Мама подошла ближе.

— Я сдержу обещание, хорошо? Я выберусь из всего этого, я приложу все свои силы.

Я кивнула. В горле стоял ком.

— Поторопись! Я заказываю пиццу!

В тот момент, когда я на грани панической атаки вышла на улицу, впившись в ладонь ногтями до кости, у меня зазвонил телефон.

Я подумала, что это папа, но нет.

Виктор.

— Хей…

Я не должна обмякнуть, как желе, от одного только «хей», не правда ли? Что ещё за реакция на уровне моллюска? Или камбалы, лежащей на дне морском.

— Привет.

Вот. Отстранённо. Хозяйка ситуации (мва-ха-ха ха, на помощь!).