Вторжение

— Нельзя и ты об этом сам прекрасно знаешь.

— Не. Ну нормально. Мне так можно, а ему видите ли нельзя. Ты себя слышышь, дядя Коля?!

— Женя — вполголоса, ответили крикуну. — Ну я тебя, как человека прошу. Сходи. Сынок. А я тебе в конце месяца премию выпишу. Большую. А чтоб тебе сейчас не так обидно было, вот… Лично от меня, двадцать пять рублей.

— И чего мне с ними делать, завернуться?! На улице мороз и холодрыга, а у меня осеннее пальто!

— Свитер под низ оденешь. Я тебе свой отдам. А хочешь, у девчонок, шинель по росту подберём.

— Ага, с пуговицами на обратную сторону. Ты чё, совсем сдурел? Нет дядя Коля. И не проси. Не пойду. Вон, Рустику предложи. Он удавиться за червонец, а за четвертак хоть до Луны тебе дойдёт.

За стенкой громко хлопнули дверью и тут же резко открыли мою.

— Не спишь? — спросил меня, буквально залетевший в купе Женька.

— Нет — нейтрально ответил я ему.

— Значит слышал, как я там разорялся?

— Ну так… — коротко дёрнул я левым плечом.

— И что скажешь? Не прав?

— Не знаю. Я недавно проснулся, поэтому толком не понял, кто там у вас виноват.

— Счастливый. А мы давно тут, все на взводе — со смешком ответил мне, официант.

— А что у вас случилось? И, кстати, ты не знаешь, почему так долго стоим?

— Почему, почему! — зло бросил парень. — Хрен его знает, почему! Страна у нас такая! Поэтому и стоим!

Буфетчик вдохнул полной грудью, явно стараясь успокоиться. Потом, не выпуская воздух, плотно сжал губы и сильно выпучил глаза, словно перепуганная рыба, выброшенная удачливым рыболовом на лёд. Я терпеливо ждал, когда он закончит медитировать и скажет, что нибудь по существу. Но нас прервали. Дверь открылась и на пороге показался бригадир.

— Михалыч — на выдохе, просипел Женька и снова вдохнув, прокричал. — Я же сказал! Не пойду!

— Ты подожди, Евгений. Не торопись. А если мы его попросим? Вдвоём идти вам будет веселей — протянув свой тонкий, указательный палец в мою сторону, успокоил его командир.

Почти ничего не понимая в диалоге, происходящем между двумя работниками железной дороги, я резким рывком бросился вниз.

— Так, дорогие товарищи железнодорожники. Давайте не будем торопиться. Сядем и спокойно разберёмся. Куда идти. Зачем. И кому — тихо произнёс я, встав ногами на пол, а заметив, что мои слова не произвели на собеседников должного впечатления, очень громко проорал: — И для начала, разъяснит мне кто нибудь! Почему у вас поезд, в открытом поле стоит?!

Из сбивчивого доклада работника буфета и кратких реплик его основного начальника, выяснилось следующее: утренний инцидент, с остановкой локомотива у одиноко стоящего семафора, расположенного на нерегулируемом, автомобильном переезде, был только началом цепочки странных событий, произошедших потом. Погорев красным цветом, что то около четырёх с половиной часов, ограничитель проезда транспортных средств по рельсам, как то внезапно взял, да и совсем погас, предоставив машинисту самому решать, чего дальше с этим фокусом делать. Слава богу у того хватило ума не стоять, как вкопанный, на месте и интуиции, не гнать вперёд на всех парах, чтобы наверстать огромное отставание доверенного ему состава. Отдав команду «трогать», он предупредил своего молодого напарника о необходимости поспешать, но строго в рамках скоростного режима. Это им и позволило, уже через пару десятков километров благополучно затормозить на том самом месте, где мы и стоим, по сию самую минуту. Причём достаточно долго стоим и, по всей видимости, бесперспективно. Так как два пролёта, ничем не примечательного, железнодорожного полотна, как отсутствовали, на момент нашего подхода к этому аномальному месту, так и продолжают отсутствовать. Связаться с диспетчером ближайшей станции, ни у кого из ответственных лиц не получилось, ввиду полного отсутствия связи, как таковой. Ехать задом наперёд, машинисту инструкция не велит. Вот и уговаривает дядя Коля, буфетчика Женю, прогуляться пешком, по свежему воздуху, до ближайшего посёлка, виденного им невдалеке, оттого самого, проклятого переезда и уже там, с помощью обычной, проводной связи выяснять, как нам всем, дальше быть. По идее, топать было бы лучше вперёд, так как помощь должна будет прийти оттуда, но машинист предупредил, что в том краю до поселений ещё дальше и лучше будет возвратиться назад.

— Простите. Запамятовал. Вас, как зовут? — обратился ко мне, самый главный человек в штабном вагоне.

— Антоном — представил меня Женя. — Но тебе, дядя Коля, это всё равно не поможет. Ты на его сапоги, для начала, посмотри. Он, небось, тоже не собирался по шпалам топать, когда ехал в Москву.

— А идти то, далеко? — спросил я сразу обоих, вспомнив, что мне тоже нужно в столицу позвонить.

Да и предупреждение Аркаши, по поводу необычных явлений, зашевелилось в голове. Рельсы и шпалы, в таких огромных количествах, даже в нашей, самой щедрой и непредсказуемой стране, просто так не пропадают.

— Да нет — одним словом, произнёс Михалыч и потупив взгляд, тихо добавил: — Рядом. Совсем.

— Двенадцать километров!? Это рядом!? — возмутился, более откровенный человек. — Да побойся бога, Николай Михалыч! Мы с ним замёрзнем, уже на пятой версте.

— Антоша, не слушайте вы его. Я к вам, как к сознательному гражданину обращаюсь. Вы же видели наш контингент. Машинист и помощник мне не подчиняются, да и нельзя им покидать тепловоз. Проводниками женщины работают и там всем давно за сорок лет. Про ресторан я и заикаться не стану, сами знаете, кого нам бог в бригаду послал. Ну и кого мне прикажите отправлять, кроме Жени? А вы парень молодой, сильный и с людьми нашими знакомы. Я вас очень, как земляка… Да, что там, как земляка… Прошу, как родного. Помогите. Составьте компанию. Ну, не к пассажирам же мне, за помощью обращаться?

— А я что, уже и не пассажир? — захотелось мне встать на защиту одного из клиентов, самых длинных в мире, железных дорог, но поразмыслив, сказал совсем другое. — Да, я вроде и не отказываюсь. Если надо. Только сапоги у меня действительно, не очень подходят для дальних походов по целине.

Я взял в руки свой левый сапог и представил его на всеобщее обозрение. Огромной зависти, в глазах сидевших напротив, при осмотре качественной, зарубежной обуви, не наблюдалось. Но чувствовалось, что по крайней мере один из них, так и хочет мне сказать, чего нибудь эдакое, гаденькое и не очень приятное.

— Сапоги у вас и в самом деле, на зимние не похожи — произнёс дядя Коля и тут же спросил: — Итальянские?

— Угу — нисколько не стесняясь, признался я.

— Да. У них там жарко. Можно и в таких зимой походить — потирая небритую, местами уже седую, бороду, задумчиво проговорил Михалыч. Чувствовалось, что такого подвоха он от меня не ожидал.

— А я о чём? — обрадовался Женька. — Ты ещё и на мои посмотри. Тут тоже, нечем особо любоваться.

Мы замолчали, обдумывая, говоря шахматным языком, образовавшийся пат. Я понимаю Женьку, топать примерно двенадцать километров в мороз и ветер, когда у тебя в трудовой книжке запись про буфет, мало кому захочется. Но Михалыча тоже можно понять. Чего то предпринимать всё равно надо. Поезд задом наперёд не пойдёт, ему в любом случае, нужна подмога, а связи с диспетчером, как не было, так и нет.

— Будут вам сапоги — на что то решившись, заверил нас начальник и помолчав секунду другую, спросил: — Сорок третий, подойдут?

Я молча кивнул головой, недобро вспомнив чужие кеды с пляжа. Ну, а Женька только плечами пожал. Против такого предложения, крыть ему было нечем.

Сапоги были ношенные, но крепкие и без дыр. И название они носили соответствующие, своему теперешнему состоянию — «кирзовые». Но, как оказалось, основное их достоинство, заключалось не в названии и отсутствии внешних повреждений, а в приложении, позволяющем не мёрзнуть ноге.

— Ну что ребятки, вспомним армию — аккуратно поставив обувь на пол, предложил нам Николай. — Вот вам, по паре полотенец на ногу. Мотайте.

— Дядя Коля… — тяжело вздохнул Евгений и взял в руки те, что казались новей.