Страница 32 из 57
Вопрос мне задал высокий голубоглазый блондин, на вид около тридцати лет. Он носит идиотские усы, уходящие за углы губ, а его спортивное тело вдоль и поперек украшают татуировки: какие-то узоры, изображения неизвестных мне богов. Среди моря черной краски мой взгляд привлек кровавый отпечаток ладони над сердцем. Я смотрел именно на него безразличным взглядом. Я хотел показать, что не собираюсь воевать с ними, но и не позволю сделать из себя куклу для битья. Я согласен на полное игнорирование друг друга, тем более я привык к одиночеству и тишине.
— Хочу услышать твою версию произошедшего. Ты же знаешь этих шавок, — он кивнул на дверь, — могут и приврать.
— Я отрубил человеку голову мачете в его же машине, а потом пошел домой, помылся, съел сэндвич с сыром и лег спать.
Я ответил спокойным тоном, будто бы все это не вызывает у меня никаких эмоций, но по моим рукам побежал табун мурашек от воспоминаний, и я еле как смог скрыть дрожь.
Это был неполный рассказ, но делиться подробностями я не собирался. На самом деле, отрубив голову, я вышел из машины и начал курить одну сигарету за одной. Шел холодный дождь, сигарета в моих дрожащих и испачканных руках намокала и тухла, но я продолжал совершать механические движения, чувствуя влажный, отвратный табак. Когда я шел в сторону дома пешком, намеренно отказавшись от такси, меня стошнило. Четыре раза. А потом еще два, потому что вытирая рот ладонью, я почувствовал металлический привкус чужой запекшейся крови. Она чувствовалась как инородный тяжелый слой, обволакивающий мою руку.
Я зашел в свой пустой и холодный дом, практически упал около двери и плакал. Я выглядел жалко: весь мокрый, грязный, но по поим щекам струились слезы счастья из-за смерти этого мудака. Я не мог перестать рыдать и говорить с моим ангелом, глядя в потолок. Я сообщил ей, что смог отомстить за всю боль и страдания, которые он ей принес. А еще извинялся, кажется, миллионный раз за то, что не смог защитить ее тогда и ей пришлось ждать так долго.
Потом я провел в душе около трех часов, с остервенением отмывая все свое тело. Там же я намеренно поранил себя бритвой несколько раз, чтобы охладить внутреннюю агонию и вернуть себе рассудок. Я истратил два флакона геля для душа и большой пакет жидкого мыла. Все эти подробности я упустил. Они останутся только в моей голове.
Я поднял глаза на спросившего, а затем медленно посмотрел на остальных трех мужчин. Они продолжали заниматься своими делами, но периодически бросали взгляд на меня. Я не понимал кто они и чем занимаются, но хотел выяснить это, потому что они не были похожи на простых заключенных, которые коротают остатки дней: физическая форма, взгляд и манеры говорили мне о том, что здесь что-то скрывается.
— Как убил то, латинос? — прозвучал вопрос насмешливым тоном от крепкого тучного мужика, который читал книгу, лежа в очках на соседней койке. Он делал вид, что беседа его не интересует, но вот уже минут десять я не видел, чтобы он перелистнул хотя бы одну страницу. Он был самым старшим среди всех нас, и мне показалось, что он лидер в этой камере.
— Я подождал, пока он увидит меня в зеркале заднего вида. Пока умирал, он смотрел в мои глаза.
— Почему хлопнул именно в тачке?
— Словить его на улицах в одиночестве было сложно: он всегда был в компании. Забраться к нему домой я не мог: у него есть жена, домохозяйка, и совсем маленький ребенок. Машина — идеальный вариант. Я хотел, чтобы он умирал только в присутствии меня.
После этих слов они переглянулись. Я не смог прочитать их взгляд, но меня и не волновало их мнение. Я все сделал правильно. Если бы у меня была возможность, я бы оживил его и убил еще раз. Раз за разом я бы делал это без сожаления. С удовольствием.
Девять лет я наблюдал за ним. Это был мой способ мазохизма. Он успел закончить школу, университет и даже устроиться на приличную работу. Купил машину, женился на красавице, с которой долгое время был в отношениях. Они вместе путешествовали, купили дом, у них родилась дочь. Каждое утро он ездил в крутой офис, пил с друзьями в баре, гулял с семьей в парке, а я медленно умирал и терял все, что было мне дорого. На самом деле я умер еще в тот день, когда впервые услышал его имя. После этого я раз за разом плакал по ночам и бил самого себя за слабость. Он стал моим палачом и я ответил тем же.
Каждая его улыбка делала меня злее. Каждое его достижение я считал за личный проигрыш. Злость на него я выплескивал в совершенствовании своего тела. Я должен был готовиться к его последнему дню жизни. И я сделал это.
В суде мне было плевать на приговор, на проклятия его жены и на слезы его матери. Если я могу поверить, что его любимая не знала о темном прошлом, то мамаша была на стороне своего конченного сына все время. Земля круглая, сука, скажи спасибо, что я не пристрелил твоего мужа и тебя. Урод заслужил и вы это знаете.
— Как тебя там, Кассий, да? — спросил темноволосый, который все это время отжимался около умывальника. Получив мой кивок, он продолжил, — если ты думаешь, что отрубив голову какому-то псу, тебе больше ничего не страшно, то ты ошибаешься. Здесь закон не у этих жирных шавок с рациями и наручниками, а у нас. Власть здесь мы и ты либо подчиняешься, либо мы тебя ломаем. Советую сразу выбрать сторону, стоя на берегу. Если решишь найти утешение и защиту у кого-то из маршалов, можешь сам себе член отрезать и засунуть в свою глотку. Крысам здесь не рады.
Я не ответил ему, да и мне было нечего сказать. В какой-то степени я был рад, что кто-то из них наконец-то прямо сказал к чему мне готовиться. Я люблю конкретику, прямолинейность, чтобы продумывать план своих действий.
Его слова были мне понятны, я ожидал этого: типичное разделение на охотников и жертв. Я не знал как сложится мое будущее в тюрьме, но я ни одному сукиному сыну не позволю вытирать об меня ноги. Даже им.
Пока я ждал суда и всех этих бессмысленных процедур, я слышал, что несколько лет назад сюда доставляли и насильников. Как только их приговор узнавали остальные, их тут же убивали. Были случаи, когда это делали практически на глазах у охраны. Таже участь настигала всех, кто позволял себе издеваться над женщинами. После этого насильников сюда больше не сажают. И власть действительно не у копов, они бессильны против отбитых заключенных с ножом в кармане.
Честно, я бы поступил также с любым педофилом. В моей жизни ни разу не было отношений, только секс без обязательств, часто на одну ночь. Но я никогда не позволял себе делать что-то против воли девушек, в том числе и бить их. Даже если они просили. Даже если это возбуждало меня. Женщины и дети неприкосновенны и блять точка.
Дневная прогулка — час хождения на свежем воздухе. Это время, когда охранникам около камер приходится хоть немного напрячься и начать заниматься своей работой. Маршалы рядом с нами больше похожи на бойцовских собак: вроде бы греются на солнце и разговаривают между собой, но один твой неверный шаг, и они уже бегут всей стаей к тебе, готовые доставать дубинки и наручники.
На прогулке я увидел, как мои сокамерники вместе с другими становятся в шеренги и занимаются спортом под руководством какого-то громилы. Он орет, раздавая указания, задает ритм и считает, следя, чтобы каждый выполнял упражнения грамотно. Со стороны это выглядит масштабно: толпа крепких мужчин одновременно отжимаются, садятся друг другу на плечи и приседают, крича что-то о мотивации.
Я заметил, что среди них есть и те, кто не имеет специальной татуировки. К таким относятся нормально, они делают все вместе со всеми. Я захотел присоединиться к ним, потому что стоять и смотреть на небо скучно и бесполезно. Раз уж я здесь навсегда, то хочу проводить время с пользой. Идя в их сторону, чтобы спросить о разрешении, я столкнулся с маленьким и противным темнокожим заключенным, появившемся на моем пути.
Я видел, что он шел в противоположную от меня сторону, но стоило мне сделать один шаг, как его траектория движения сменилась. Он намеренно шел, словно танк, на меня.