Багровое пепелище

– Беги, доченька, к себе в вагон. Поздно уже. Не бойся, не тронет он тебя. Я ему объясню сейчас все, что нужно.

Девушка всхлипнула, Василий, не поворачивая голову и не разжимая железных тисков из пальцев, бросил через плечо:

– Глеб, проводи девушку, чтобы со страху не заблудилась.

Разведчик кивнул и нырнул следом за худенькой фигуркой. Он едва поспевал за резвыми шагами, только возле вагона с красным крестом нагнал перепуганную девушку. Она обернулась, опустив плечики и голову:

– Вы не думайте, я не такая. Он сам, я… – она опустила голову еще ниже. – В туалет побежала. А он там… как схватил в темноте, я от страха аж голос потеряла.

– Что вы. – Глеб понял, что девушка оправдывается, будто виновата в чем-то. – Ничего такого я не подумал, он просто… хам и наглец! Хоть и с медалями! Не бойтесь никого, мы вас не обидим.

Медсестра уже вскочила на ступеньки вагона, высунула заплаканное личико:

– Пожалуйста, не говорите никому. Мне стыдно так, просто сгореть от стыда хочется.

Шубин кивнул:

– Никто не узнает, а этот… с медалями… сейчас получит, – и он в приступе ярости кинулся назад под вагонами в закуток для перекура.

Но там минер уже стоял на коленях, по его лицу текли от боли слезы. В больших ноздрях находились пальцы Василия, тот зажимал нос все сильнее и медленно повторял свой урок:

– Нельзя девушек обижать. Если отказала тебе, то отойди в сторону. Не смей руки распускать. Понял меня?

– Понял, пусти, – прокряхтел через боль минер.

Василий разжал пальцы и уже миролюбиво продолжил:

– Ты не злись на меня, что уму тебя учу. Ну молодой ты, слишком горячий. Думаешь, медали есть, так любая счастлива будет тебе отдаться? Не будет тебе счастья, если силой девчонку взял. Она тебя всю жизнь потом ненавидеть будет, а ты стыдиться своего поступка. Женщины, они, если полюбят, так все для тебя сделают, такое уж у них сердце. А если не по нраву ты ей, хоть обвешайся медалями, не поможет. Понимаешь?

Парень тряхнул чубом, по лицу его еще до сих пор ручьем текли слезы от пережитой боли.

– Как зовут тебя, герой?

– Серго, – минеру было стыдно, он отворачивал лицо от взглядов капитана и сержанта. Но Ощепков мягко, по-отечески лишь пожурил его:

– Эх, Серго, кровь у тебя горячая в жилах бурлит, надо уметь ее усмирять. Женишься ведь, детишек заведешь, ты что, захочешь, чтобы вот такой же гад к твоей дочери или жене полез?

Серго опустил голову еще ниже, поднялся с колен. Хоть он и молчал, но было ясно, что слова Василия бьют по больному месту.

– Эх, Серго, – пока они возвращались обратно в вагон, Василий все еще поучал парня. – Ты пойми, женщины и так слабые, им на войне вдвойне тяжело. Ведь, если что, тебя же эта сестричка перевязывать будет, с поля боя тащить. А ты ее хватать. О женщине заботиться надо, как о цветке, ухаживать, тогда она распустится у тебя в руках, а если рвать ее и топтать силой своей, то ничего не получишь, кроме слез и грязи.

Когда мягко дернулся состав и снова началась плавная качка, в темноте наглец хрипло выдавил из себя:

– Извините. Не повторится больше.

– Ничего, молодой, научишься еще женщин обхаживать. Хорошо, что подоспели вовремя, не сделал ты ошибки, – отозвался такой же мягкий голос Василия, который уселся на лавке под окном.

Некоторое время они ехали в тишине, потом Шубин не выдержал и зашептал своему спутнику:

– Василий, а вы как так его скрутили ловко? В два счета такого бугая.

Так же шепотом Ощепков ответил:

– Да это я рукопашным боем занимался в молодости, секцию среди ребят вел. Свою систему там разработал. По молодости, знаешь, такой я хлипкий был. Доставалось мне иногда от заводских работяг, даром что инженер, а смотрят, что ответить не могу, да и тумаков нет-нет и надают. Вот я при заводе начал секцию физкультурную посещать, а потом сам инструктором стал. Изучал, показывал, тренировались с ребятами и с девчатами, как противника уложить. Любого, в любой ситуации, не спорт это – самооборона, когда все в ход идет: кулаки, каблуки, ремни, сапоги, одежа. Тут главное ловкость, захват. Тренироваться надо, чтобы, если вдруг напали, само все выходило. Думать некогда, особенно если несколько хулиганов против тебя, надо, чтобы тело само действовало. Ну вот… потом книжку по моей системе напечатали, позвали тренировать бойцов в армии. А как война началась, меня с завода даже сняли, в лагере офицерском я ребят обучал этим приемам. Потом вот сюда направили, в специальный отряд. Я же инженер по образованию, на химическом заводе работал, рукопашным боем владею. Так что отправили на Сиваш в спецбригаду.

– ШИСБР? – вырвалось у Шубина.

– Он самый, – ответил Василий. – И тебя туда, Глеб?

– Угу, – разведчик был рад, что познакомился с будущим однополчанином. Он нашел в темноте руку Василия и крепко сжал ее. – Спасибо вам, что вступились. Рад я, что судьба нас с вами свела.

Ощепков в ответ тяжело вздохнул:

– Плохо, что война свела, но надо ж хорошее во всем видеть, грустить толку нету. Так что, Глеб, давай вместе держаться. Я тебе приемы покажу, ты мне все армейские премудрости объяснишь. А то я же человек гражданский, форму надел, а всех тонкостей не знаю.

– Договорились. – Шубин соскользнул на пол, освобождая пространство на лавке. Он понял, что Ощепков много часов провел в неудобной позе, давая ему выспаться. Поэтому предложил сейчас: – Вы укладывайтесь на лавку, передохните. Подъем и паек рано будут. Я выспался, посижу немного.

Уговаривать Василия не пришлось, после изматывающей долгой дороги к вокзалу он готов был заснуть в любом положении. Поэтому, только растянувшись на твердой постели, сразу засопел, крепко уснув. А Шубин до утра не смог сомкнуть глаз, все думал о том, что их ждет по прибытии к месту назначения.

Утром все проснулись рано, принялись с нетерпением ожидать остановки. Требовали пополнения запасов воды, последние дрова сгорели в печи, да и молодые организмы требовали исполнить естественные нужды. После вчерашней стычки Серго совсем не дулся, наоборот, стал даже уважительнее относиться к Василию: то предлагал ему место поближе к теплой печке, то оборвал кого-то наглого, пытавшегося спихнуть на пожилого тихого мужчину уборку золы из печи.

Наконец состав стал замедлять ход перед остановкой, военные с облегчением выдохнули. Серго первый потянул за створку двери:

– Ну хоть перекусим, в животе уже кишки в узел от голода завязались.

Широкая дверь отъехала в сторону под его сильной рукой, все, кто стоял рядом, вытянули головы, чтобы посмотреть, куда добрался их состав, и замерли в ужасе. Вдоль железной дороги на деревьях висели сотни трупов, детских, взрослых, женских, черных, иссохшихся, их болтал на веревках ветер. Все деревья вдоль железнодорожного полотна были превращены в виселицы, мертвецы будто махали вслед поезду своими конечностями. От кошмарного зрелища все замолчали, позабыли об утренней болтовне, не в силах отвести глаз. Поезд едва тащился, и они могли рассмотреть каждую подробность: вот ворон клюет равнодушно глаза человеку в петле; вот висит то, что осталось от мертвой девушки, – длинная пышная коса на гниющем черепе без глазниц и пестрое платье с накинутым сверху платком; беременная женщина с огромным животом.

Когда закончились деревья, на которых висели трупы, показались строения, вернее, то, что от них осталось. Когда-то это было большое добротное село, а теперь черные обгоревшие руины. Вместо полей блестела чернотой разлившаяся река, которая после подрыва дамбы затопила селение, поля, колхозные строения: коровники, склады, мельницу. Черное, пахнущее гарью мертвое место – вот все, что осталось от населенного пункта. Даже вместо станции поезд встретила брезентовая палатка, где размещался дежурный, здесь шла работа: военнопленные в обмотках и тряпье валили оставшиеся деревья, чтобы хоть начать восстанавливать здание железнодорожной станции; еще часть пленных таскала на волокушах трупы, которые висели вдоль дороги, складывая их в огромную общую могилу. Серго с перекошенным ртом несколько секунд висел на запоре двери, а потом вдруг спрыгнул вниз, не дожидаясь остановки состава. Со звериным ревом он кинулся с кулаками на крайнего пленного, ударил по носу так, что во все стороны брызнула кровь, тут же схватил обломок камня и ринулся колотить пленных немцев.