Иуда

Оставалась только одна проблема: Мотря Кочубей. Сидела бы себе в Белой Церкви и не высовывалась, так нет, намылилась тоже в Батурин. А это, дорогие мои, последнее, чего я бы хотел — встречи с влюблённой в Ивана Степаныча женщиной. Эта меня мгновенно раскусит. Пусть и не заподозрит истину, это запредел, но поймёт, что «серденько» её больше не любит. А нет врага страшнее, чем бывшая возлюбленная. От любви до ненависти всего один шаг ведь. А оно мне надо? Потому пусть любит, но на расстоянии. Напугал её сложной криминогенной обстановкой на дорогах — время-то военное, мало ли что. Вроде в последнем письме проявила благоразумие, писала, что будет ждать и молиться за меня… то есть, за Ивана Степаныча. И слава Богу. Хотя не исключаю, что по приезде в Батурин меня будет ждать сюрприз в юбке: женщины — они такие. Хоть мою жену взять, тоже могла преподнести нежданчик.

Скучал ли я по семье? Безумно скучал. Но каждый раз, когда я начинал предаваться унынию, мне снился один и тот же сон: стоп-кадр. Жена в ванной, а я всё так же сижу на кухне с телефоном возле уха. Если всё это правда, то я готов пробыть здесь до самого конца жизни Мазепы — а осталось ему около года. Пусть так и будет в моём родном мире — стоп-кадр. Кто его знает, может, и правда ума наберусь за это время…

«Хе-хе. Невелика доблесть — чужим умом своего наживать, — ехидничал в глубинах моего сознания Мазепа. — Ты попробуй как я — набей шишек, пройди весь путь сам, от начала до конца…»

«У меня свой путь, — ответил я, старательно делая вид, будто озираю окрестности с высоты седла — дело было как раз на полпути к Батурину. — Чёрт попутал, ввязался в эту историю, теперь выгребаю».

«Тогда послушай умного человека, Георгий…»

«Тебя, что ли?»

«А хоть бы и меня, всё ж я старше тебя вдвое. Рисковое дело ты затеял. Всё одно я поделать ничего не могу, токмо увещевать тебя, да надеяться, что ты наконец услышишь сии увещевания. Не доверяй москалю. Меншиков тебя трижды продаст, и ты же ему ещё винен останешься. И добро бы он был пан природный — поговаривают, едва ли не из мещан московских. Такому верить нельзя…»

«А я, сволочь ты поганая, тоже не из ясновельможных, предки из простых казаков. Так что не верь мне, я тебя обману… с преогромным удовольствием».

«Но послушай…»

«Заткнись, не мешай думать».

Я давно раскусил его цели. Он не мог управлять собственным телом, а я не мог заткнуть ему рот. И в этом была самая большая проблема: он умел убеждать в своей правоте. Если смог заморочить голову такому человеку, как Пётр — а тот умел в людях разбираться — то талант красноречия Мазепа имел солидный. И временами я чувствовал, как его вкрадчивые слова, словно кислота, начинают разъедать мою убеждённость. Единственное, что мне оставалось — это грубость. Ивана Степаныча она зело обижала, и он на какое-то время замолкал, оставлял меня в покое. Но «звоночек» — его влияние на меня — был нехороший. С этим надо было что-то делать.

А что я мог сделать? Только одно: поставить Мазепу в такую ситуацию, чтобы у него не оставалось иного выбора, кроме как действовать…по моему плану. Пока я рулю этой старой развалиной — а здоровьишко у гетмана ни к чёрту, хоть и хорохорится ещё — всё будет как я скажу, а не так, как он хочет.

На минуту пожалел, что не в Карла Двенадцатого меня тот незнакомец «подселил». Ох, я бы развернулся на месте шведа. Европа вскоре увидела бы такой альянс, от которого ей на век вперёд тошно стало. Но, как говорится в старой присказке, «что имеем, то и пьём». Мазепа — значит, Мазепа.

Взгляд со стороны

— Эпистолу сию и впрямь будто иная персона писала, мин херц.

— Вижу, — государь был хмур: конфузии последних месяцев вынуждали его ускорять сбор армии, ибо генеральная баталия приближалась неотвратимо. — Хочу понять, что сие означает, и разумения не имею, что стряслось… И с Кочубеем прислал?

— Сам дивлюсь, государь, но именно так.

В комнате повисло молчание, которое, тем не менее, было наполнено неподдельным изумлением обоих собеседников.

— Кочубея, надеюсь, привёз?

— Явлю его тебе по первому же знаку, государь.

— Давай, являй. Поговорим. И гляди, чтоб лишних ушей не было…

3

Вот и Батурин. С моей точки зрения — деревня деревней. Есть крепость, в крепости склады, в складах припасы, которые продолжают активно пополняться. Вот уж что, а умеет Орлик снабжение организовать на должном уровне, мне только и остаётся, что приказы отдавать. Хорошо устроился Иван Степаныч, это признак отменного руководителя какой-нибудь небольшой фирмы — когда ты только генерируешь идеи, а реализовывают их люди из твоей команды. Вот только здесь вам не фирма, а целая Малороссия, и думал Мазепа в молодости, ни много, ни мало, о собственной державе с наследственным гетманством. Однако с возрастом остепенился, сообразил, что не по нему кусок при наличии сразу трёх мощных сил в округе. Да и с детьми не сложилось — была дочка, да и та умерла маленькой. И стал Иван Степаныч мечтать о хорошем небедном маетке…

«Решил, что сможешь купить себе тихую старость, отдав родину на разграбление?» — спросил я у него, когда наш мысленный диалог — уже в Батуринской крепости — свернул на эту тему.

«Батькивщина, отечество, ойчизна — тут как ни назови, а смысл один, — ответил Мазепа. — Ну, есть она. И что толку, ежели с того пользы никому нет?»

«То есть?» — у меня, если так можно выразиться, отвисла виртуальная челюсть.

«То есть польза со всего быть должна, Георгий, — Иван Степаныч стал втолковывать мне свои истины, словно неразумному мальчишке. — Коли с отечества есть польза, то и добре. А коли одно беспокойство, то кому оно такое надобно?»

То, что я ему ответил, не пропустит ни один антимат, потому цитирование своей мысленной речи я на время отключил. Цитата получилась очень длинной. Зато всё встало на свои места: наконец до меня дошёл смысл деяний Мазепы. Я-то, дурак, думал, будто он и впрямь хотел свою независимую державу поднять, а швед его мордой об стол и вассальной клятвой по темечку. Тут хотя бы мотив был бы понятен: хотел, да не вывез. Но чтобы вот так? Чтобы свою землю и свой народ рассматривать исключительно как…товар? А он точно считает этот народ СВОИМ? Или свой он только в смысле «свой собственный»?

«Слушай, ты!..» — начал было я, когда ко мне вернулась способность выражаться без нецензурной лексики, но меня невежливо перебили. В частности, доверенный парнишка — джура, что-то среднее между денщиком и адъютантом.

— Пане гетман, — войдя в дом, он снял шапку и поклонился. — До вас поп латинский, сказал, по делам семинарским с вами говорить треба.

Я устремил на мальчишку хмурый взгляд.

— Письма на моё имя были? — спросил сразу.

— Были, пане гетман.

— Неси. Латинянин со своей семинарией подождёт.

Джура быстренько смотался за письмами. Всего-то три, негусто. Впрочем, два из них как раз из Варшавы, от моих, кхм, друзей при дворе «круля Стася». Княгиня Дольская… Ну, да, был у неё романчик со старым гетманом. И работа у дамы интересная, с большим кругом общения, а Иван Степаныч этого не понял, сходу в «медовую ловушку» вляпался. А когда дошло, было уже поздно… Ладно, эти письма хоть и интересны, но срочного ответа не требуют. Третье письмо оказалось… от Александра Данилыча. Слышал, будто своей рукой он писем не писал, диктовал секретарю, хотя читать умел. Ну да Бог с ним. Главное, что именно он тут сообщает. А сообщает тоже интересное: мол, слыхал, будто недужен ты, пан гетман, так жди меня к концу сентября, приеду с дружеским визитом, и лекаря хорошего привезу… Хитёр Алексашка. Понимает, что письмо могут и посторонние люди прочесть, оттого и ни словом не упомянул о нашей тайной переписке. Но довольно прозрачно дал понять, что мне следует делать.

Да, вот именно: заболеть. У меня сейчас такой возраст, что это никого не удивит. А когда он приедет, тогда и поговорим всерьёз, без лишних свидетелей.