Иуда

Он обязан верить, что я абсолютно лоялен Карлу. Иначе мне в самой ближайшей перспективе светит нож под ребро. Уж кто, кто, а Пилип прекрасно знает изменчивую натуру Ивана Степаныча. Потому письма, которые мне сейчас придётся — по возвращении в хату — написать, не должна увидеть ни единая живая душа.

«Перехватят Кочубея с твоим письмом — и мы оба пропали, — тут же напомнил о себе Мазепа. — Подумай, Георгий. Семь раз подумай, прежде чем за перо и бумагу возьмёшься».

«Кто не рискует, тот не выигрывает, — я подпустил в свой мысленный голос издевательские нотки. — Ты хоть понимаешь, что Кочубею на слово никто не поверит?»

«Да пусть бы его казнили!»

«Знаешь, между ним и тобой я выбираю его. По крайней мере, он пошёл до конца, даже зная, чем это ему грозит. А ты… Как-нибудь по свободному времени я тебе выскажу всё-всё, что думаю на твой счёт».

Иван Степаныч счёл за лучшее промолчать.

2

Не знаю, что бы я делал со здешними письменными принадлежностями, если бы не навыки «реципиента». Пером — в прямом и переносном смыслах — Мазепа владел мастерски. Не зря учился у иезуитов. Его большим слабым местом были только две вещи.

Во-первых — это полное пренебрежение мнением простых малороссов, что казаков, что землепашцев и мещан. В той истории, которую я хорошо помнил, он вчистую проиграл информационную баталию с Петром. А всё почему? Потому что апеллировал только к ценностям, важным лишь для казацкой старшины — той самой «голубой крови», с гербами и, зачастую, дипломами иезуитских коллегиумов. А Пётр Алексеевич в своих письмах обращался к народу и говорил о насущном — о снижении налогов и прочих привилегиях. Итог известен: Мазепа привёл к Карлу то ли шесть, то ли восемь тысяч голодранцев, которым швед даже не рискнул выдать оружие. Заставил шанцы копать.

А во-вторых — он всех без исключения считал такими же приспособленцами и ничтожествами, как сам. Только более или менее удачливыми в своём приспособленчестве. К слову, Иван Степаныч и Петра таковым считал, и Карла, и всех прочих. И это его в итоге погубило.

'Божиею милостию Пресветлейшему и Державнейшему Великому Государю, Царю и Великому Князю Петру Алексеевичу, всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержцу, и проч. и проч. и проч.

Иван Мазепа, Гетман и Кавалер с войском Вашего Царского Величества Запорожским, доверг себе пред Пресветлым Вашего Царского Пресветлого Величества Маестатом, пад до лица земли пред Пресветлым Вашего Царского Величества Престолом, у стопы ног Монарших смиренно челом бью…'

Боже ж ты мой, сколько слов, сколько букв! И это только вступление. Далее «реципиент» буквально надиктовал мне ещё на четверть листа славословий в адрес Петра, но я, прочитав всё это, мысленно выругался, порвал бумажку на мелкие клочья. Иди ты лесом, Иван Степаныч. Обязательное вступление я, так и быть, повторю, отдам дань эпохе. А дальше — сам.

Когда я завершил свою эпистолу не менее обязательными словами «…Писан в селе Борщаговом, 1708 року, 3 Июля. Вашего Царского Величества верноподданный и слуга нижайший Иван Мазепа, Гетман и Кавалер Вашего Царского Пресветлого Величества войска Запорожского…» — и ещё раз перечёл содержимое, «реципиент» пришёл в такой ужас, что на миг я усомнился в своей способности сохранить над ним контроль.

«В уме ли ты?!! — беззвучно орал Мазепа. — Не поверит он тебе! А ежели и поверит, то ничего не сможет поделать! Сожги бумагу сию, пока не поздно!»

«Страшно?» — спросил я, нехорошо усмехнувшись своему отражению в зеркальце, висевшем на стене напротив.

«Страшно! — выпалил он. — Пусть ты прав, и царю судьба победить, однако ежели поступишь так, как пишешь — не сносить тебе головы! А голова-то моя, не твоя!»

«Зато если мне её не сносить, то и сдохнем вместе, — с гневной издёвкой подумал я. — Тебе-то прямая дорога в ад. Интересно, а я куда попаду?»

«Вручишь сие Кочубею — вскоре узнаешь!»

«Кто не рискует, тот не выигрывает, — я напомнил ему фразу, сказанную мною же накануне. — Что ж, раз тебя так порвало, значит, идея не самая дурацкая».

Оставалось присыпать письмо меленьким песочком, который здесь использовали для удаления излишка чернил из написанного текста. Затем стряхнул его в коробочку и принялся сворачивать лист. Но печати не «возложил»: обещал же Василю, что вручу ему письмо открытым. Правда, и держать этот листок придётся постоянно при себе, чтоб не прочёл кто-то заинтересованный. Знаю одного типа, который в бумагах Ивана Степаныча время от времени роется. И если Мазепу это устраивало, то меня — нисколько.

А теперь надо крепко подумать, на кого из полковников делать ставку. Иван Скоропадский? Если мне не изменяет память, Пётр остановил на нём свой выбор как на послушном орудии. Умён, но характером…не гетман, от слова «совсем». Павло Полуботок? Уже «теплее». Хотя очень себе на уме этот персонаж. Тоже любил поинтриговать в свою пользу, и однажды доинтриговался, что раздраконил Петра и был посажен в крепость, где и умер — от болезни, отказавшись от услуг лекаря. Данила Апостол? Не смешно. Сначала он с Кочубеем и Искрой вообще по одному делу проходил, но Иван Степаныч его «отмазал». Позднее Мазепа посылал Данилу к Петру с предложением повязать Карла и прислать в подарочной упаковке. Храбрый вояка, но слишком уж падок на милости вышестоящих, чтобы я мог ему довериться. Ведь он, посланный Мазепой с важной миссией, тут же оценил перемену обстоятельств и признал гетманом Скоропадского… Словом, среди старшины толком опереться не на кого. Даже те, кто на прямую измену не пошёл или от неё в последний момент открестился — не вызывают ни капли доверия.

Продадут, потом купят задёшево и продадут ещё раз. Ну и команду ты себе понабрал, Иван Степаныч. Аж скулы сводит.

Так значит, что же мне остаётся? Только одно: довериться Кочубею — по принципу «так пошлите лучших из худших», ведь Василь о планах Мазепы знал давно, однако в Москву с доносом уехал только после нанесенной гетманом личной обиды. А до того молчал в тряпочку. Либо его всё устраивало — что вряд ли — либо просто не хотел подставить кума. Но по крайней мере доказал, что из всей мазепинской гоп-компании только он имел какие-то принципы. От своих показаний не отрёкся даже после пыток.

Значит, так тому и быть: риск — благородное дело.

«Правильно делаешь, что не доверяешь…этим», — подал голос Мазепа.

«А что не так? Ты же им сам карьеру устраивал, — подковырнул его я, ещё раз перечитывая письмо, прежде чем упрятать бумагу поглубже в карман. — Подбирал штат по своим критериям, а теперь недоволен?»

«Подбирал. Но не доверял никому. И тебе не советую. Потому семь десятков лет прожил, пока иные шеи себе сворачивали».

Тут уже я не нашёлся, что ему сказать. Точнее, нашёлся, но не хотел такие слова даже мысленно употреблять.

Ладно. Слова словами, а дело делом. Завтра утром ко мне Василя снова приведут, на приватную беседу. Представляю его лицо, когда он увидит, что я написал…

Глава 5

1

Если Бонапарту нужны были деньги, деньги и ещё раз деньги, то мне — кроме денег, конечно — требовалась максимальная осторожность. Желательно, в тройном размере.

Самое смешное, что я здесь уже неделю торчу, и никто, ни одна душа, не заподозрил, что «гетман не настоящий». А всё почему? Да потому что реальный Мазепа и сам имел шесть лиц и двенадцать масок. Если даже у осторожного Орлика не возникло сколько-нибудь серьёзных подозрений на мой счёт, то, наверное, я не самый худший притворщик. Во всяком случае, не хуже самого Ивана Степановича.

Как вы думаете, что сейчас у меня на столе? Письмо от нынешнего польского короля Станислава Лещинского. И тон письма таков, что я едва не плюнул с досады.

Вообще-то, «круль Стась» весьма точно понимает сложившуюся ситуацию и своё место в оной. Он — холоп Карла. А я — то бишь, Иван Степаныч — его личный холоп. И его такое положение абсолютно устраивает. Идеальная иллюстрация сентенции: «Свободный человек, попав в рабство, мечтает о свободе. Раб — о собственных рабах». Вот только угрожать разглашением вассальной клятвы не стоило. Я не Мазепа, я и обидеться на такое могу.