Беломорье

Всюду жизнь в эту пору на земле! Бесконечным потоком ползут по своим дорожкам муравьи, копошится множество букашек, невидимых в другое время года.

Не слышно только пения птиц, они замучены поисками пищи и кормлением быстро растущих, пока еще беспомощных птенцов. Воздух наполнен пряным духом багульника. Этот резкий приторный запах пьянит и вызывает головную боль. Тяжело в эту пору в лесу! Человек словно в бане. Капли пота катятся одна за другой, а мокрая одежда, как резина, плотно облипает кожу и томит разгоряченное тело.

— Ну и пытка! — плачущим голосом сказала Надя. — Лучше уж пешком, Лександр Лександрыч.

— Доберемся до пожни, а там понесем ящик на плечах, — согласился Двинской.

Вскоре добрались до пожни, где высился прошлогодний стог сена.

— Ну и жаркий день, — проговорил Васька. — Конь сразу в воду забрался, от овода спасается.

Привязав лодку к дереву, Двинской со своими спутниками пошел вдоль речки. Дорога к избушке шла по другому берегу. Поэтому, как только натолкнулись на поваленную поперек речки сосну, тотчас перешли се и вскоре зашагали по едва заметной тропе.

— Вот он, клуб сорокских революционеров, — облегченно вздохнул Двинской, увидя избушку, сооруженную на гранитной гряде. — Только бы комаров в ней не было.

Избушку заводские рабочие недавно привели в порядок, застеклили оконце и хорошо пригнали дверь. Чтобы не впустить в избу комаров, пришедшие развели перед входом небольшой костер, набросали туда свежих листьев и, побыв в едкой пелене белесовато-желтого дыма, вошли в прохладное помещение. Мужчины тотчас сняли с себя пропотелые рубахи и улеглись на скамьях.

— Будто улежите искусанные да потные, — сказала Надя. — Бегите к речке. Вы направо, а я налево отойду, рубахи заполощу.

Когда Двинской и Васька вернулись к избушке, они увидели, что на сучьях уже сохнут их выстиранные рубахи. Теперь было в самый раз забраться в прохладный полумрак избушки. За дверью раздался кашель девушки. Она змейкой проскользнула в дверь, внося с собой едкий запах дыма.

— Комарья прямо туча, — объявила она всем известное бедствие. — Есть не хотите ль?

В такую жару есть никому не хотелось, и Надя легла на третью скамью у оконца. Вскоре послышалось ее ровное, спокойное дыхание.

Двинской тоже закрыл глаза. Уже засыпая, он видел, как Васька на цыпочках подошел к девушке, наклонился и осторожно поцеловал кончик свисавшей косы, затем, шлепая босыми ступнями, вернулся на свою лавку. Через минуту парень уже спал. Эта трогательная сценка робкой любви прогнала сон Двинского. Он долго разглядывал своих спутников, их миловидные и чем-то похожие друг на друга лица. Вспомнилась пора, когда он и Софья чуть не целый год уламывали ее мать, хотевшую пристроить дочь за «стоящего» человека, а не за политика… Надя и Двинской очнулись одновременно. Возле избушки кто-то разговаривал.

— Здеся… Вишь, у дверей костерок развели, прокуривались от комарья… Спят, поди?

— Здесь, Иван Филатыч, здесь! — звонко крикнула девушка.

Васька спросонья вскочил и так ударился головой о низкий прокопченный потолок, что, ошалев от удара, вновь уселся на скамью.

— Еще потолок головой разворотишь! — засмеялась девушка.

В избушку один за другим вошли трое мужчин, среди них были Никандрыч и Власов.

— Благополучно доставили? — спросил он Двинского.

— Как будто. Надя на лошади ящик везла, в мешке с сеном.

— А кто лошадь дал? — нахмурился Власов.

— Экспроприация экспроприаторов, — рассмеялся Александр Александрович. — Лошадь лавочника. К утру незаметно для всего мира доставлю на прежнюю лужайку.

— Мы тоже вроде благополучно прошли, — заговорил пилостав. — Теперь от шпиков не продохнуть стало. Словно клопы, всюду ползают. Еще в мае собирались на островках, а сейчас уже в лесу спасаться приходится.

Вскоре появились еще пять рабочих. Один из них, мотнув головой в знак приветствия, заявил:

— Собаку привязал у ручья. Людей она вовремя учует, попусту брехать не будет.

Так как кругом на много верст не было жилья, можно было безбоязненно развести костры. Васька принес из избушки ящик, и все уселись в круг. Двинской сам открыл крышку и высыпал содержимое на землю. Все подались к бумагам, торопливо расхватывая и вполголоса читая названия газет, брошюр и перевязанных в трубку рукописей.

— Вот оно, туляковское наследство, — радостно глядя на присутствующих, заговорил Никандрыч. — Туляков его в разные стороны людям из своей глуши рассылал, а уж нам и подавно было бы стыдно его в земле гноить. Ведь не зря Григорий Михалыч свое хозяйство нам передал. Доверие надо оправдать…

— Пока распределим литературу между собою, — предложил Власов, — тут все для нас интересно. А потом обдумаем, где лучше хранить ее.

— Так и решили: полученное наследство пускаем по рукам присутствующих. Как и где хранить будем, после сообща обмозгуем, а пока переходим к текущему, — объявил Никандрыч. — Требуется обсудить письмо ковдского завода, а потом Александр Александрович расскажет нам про товарища Федина. Какое дополнение будет?

Никто не предложил каких-либо изменений, и пилостав объявил, что повестка принята единогласно.

— После забастовки, — начал он свое сообщение, — писали мы на ковдский завод известному нам человеку, что добились у себя кой-какого успеха, и давали совет ковдским не отставать от нас. Недавно от них ответ пришел неутешительного содержания. Этот человек пишет: «Наши заводские не как ваши, из года в год производством живущие. У нас что проходная казарма, а еще правильнее — пересыльная тюрьма. Одну зиму поработают и айда, кто куда». Одним словом сказать, пишет человек, что не может ничего наладить. Не мешало бы нам на этот завод своих людей послать!

Никандрыч умолк.

— Я согласен туда перебраться, — после некоторого раздумья проговорил Власов. — В Архангельске рассказывали, что учитель на ковдском заводе спился, будут брать другого. Могу хоть завтра заявление направить.

— Для нас твой отъезд — потеря, зато для Ковды — прибыль, — сказал Никандрыч. — А что думает товарищ Речной? Скоро срок кончается!

— Свое слово не оставлять Поморье помню, — ответил Двинской. — А куда определюсь, до сих пор сам не знаю, боюсь, как бы мировой не подгадил. Очень уж он меня не любит.

— Ну, пока порешим, Власов подаст заявление о своем согласии переехать на ковдский лесозавод, — подытожил Никандрыч, — а удастся, так и Александр Александрович туда же пойти не откажется.

— Не откажусь, — подтвердил тот.

— Перейдем ко второму вопросу. Послушаем о Федиие.

Хотя Двинской старательно приготовился к выступлению,

план намеченной речи вдруг забылся, спутался…

— Я вам прочитаю письмо Федина ко мне, — тихо сказал он и в настороженной тишине надтреснутым голосом прочел предсмертные строки товарища. Двинской закончил чтение почти шепотом, так сильно дрожали его губы. Наступило молчание. Опустив голову, одни глядели себе под ноги, другие куда-то вдаль.

Вдруг совсем невдалеке тревожно затявкала собака и, злобно взвыв, замолкла.

— Чужие, — проговорил тот, кто привел собаку. — Выследили нас… Собаку убили… Значит, за нами!

— Литературу в брюки под ремень, — торопливо проговорил Никандрыч.

Его взгляд остановился на Двинском.

— Всем на тот берег и в лес. Затем выбираться к взморью, — скомандовал Александр Александрович. — Сейчас они здесь будут. Ну, быстрей! Я задержу погоню.

Он подтолкнул Никандрыча, и тот метнулся в воду. Другие бросились за ним. «Успеют, не успеют… Успеют, не успеют…» — волновался Двинской, следя, как, обдавая друг друга брызгами, перебирались на ту сторону люди. Немного времени нужно было, чтобы перейти мелкую речушку и скрыться в прибрежных кустах. «Успели, — облегченно вздохнул Двинской, — теперь уйдут».

Пытаясь сдержать дрожь в пальцах, он стал набивать трубку. «Если там мох, — думал он, — уйдут неслышно». На тропинке показались бегущие к нему люди. Впереди всех, комично растопырив руки, бежал хорошо знакомый Двинскому урядник, а за ним исправник фон-Бреверн и позади них, как понял Двинской, шпики с завода.