Беломорье

Отрадно было Тулякову слушать, с каким чувством теплоты и дружбы вспоминали здесь о Феднне. На память пришла короткая встреча в Нюхче, когда в зимнюю студеную пору Тулякова везли в Корелу. Вспомнился торопливый взволнованный разговор, пока жандарм отогревался в доме урядника. Стало досадно, что где-то возможно лежит письмо Федина, которое так и не попадет к нему.

С Федина разговор перешел на Двинского. Его провалившаяся затея с неводом была известна на заводе. Говоря о Двинском, учитель не раз называл его фантазером и «Аникой-воином».

— И все же Двинской будет вам полезен, — заметил Туляков, — фантазия его потерпела крах, и, надо полагать, теперь-то он понял, как нужно жить на свете.

Долго бы еще беседовали Власов и Туляков, если бы Надя не напомнила, что их ждут.

Перейдя болото, они поднялись на пригорок и вскоре вошли в бор-беломошник. Между редкими приземистыми соснами свистел ветер. В расщелине скалы дымился костер, над огнем висел объемистый котел. Человек десять сидели с подветренной стороны, нет-нет да и пригибаясь к земле, когда их вдруг окутывал клуб едкого дыма.

— Люди еще не си едал и, — пояснил пилостав, — и вас семужкой угостят.

Туляков невольно смутился, наблюдая, с каким интересом смотрят на него люди. Отправляясь на встречу с ним, они переоделись во все праздничное. Внешне, по одежде, они ничем не отличались от деревенских, с которыми Туляков прожил последние годы, — тот же плохо скроенный пиджак, те же смазные сапоги и выцветший из сукна картуз. И все же у Тулякова радостно забилось сердце — во всем их облике и особенно в лицах было что-то свойственное лишь заводскому люду.

Здороваясь с одним из пареньков, Туляков, сам не зная почему, назвал его женихом. Услышав это, Надя мгновенно побагровела и метнула грозный взгляд на парня, а тот, побледнев, растерявшись, даже приоткрыл рот. «Переполошил парочку», — подосадовал на себя Туляков. Пожимая протянутые руки, он понял по крепости пожатия, что его признали за «своего». Когда все уселись Никандрыч рассказал, что недавно товарищ Туляков, заботясь о них, направил на завод Федина, а теперь вот и сам приехал наладить работу.

Слушая слова пилостава, Туляков жадно вглядывался в лица окружающих. Вот и настал день, он снова в рабочей среде, близкой и родной с самого детства!..

Радостное волнение так сильно охватило Тулякова, что вначале он говорил вполголоса и даже запинался, как будто ему не хватало нужных слов.

— Нет спора, товарищ Федин сумел направить силы на раскачку рабочих, — начал Туляков. — Но разве это все, что требует наше время? Разве рабочие одного завода сделают революцию. А где связь с другими заводами?

— Недавно мы писали на ковдские заводы, — торопливо сказал Никандрыч, — а вот с кемлянами связи нет, хотя они и близко от нас, так и не нашли, за кого зацепиться…

— Десятки лет бок о бок живете, а все еще не нашли за кого зацепиться? — Туляков даже руками развел. — Вот и выходит, что варитесь в собственном соку. Давно пора от разговоров переходить к делу. Кто отвечает у вас за революционную работу на заводе? У кого библиотечка? Кто добывает нелегальщину? Как налажено снабжение литературой? Как добывается рабочая газета? Разве она издается не для вас? Кто снабжает свою родную газету заметками?

Рука Тулякова после каждого вопроса описывала в воздухе полукруг, словно ставя большой вопросительный знак. Пилостав нет-нет да и крякал, остальные удивленно переглядывались: как, мол, нам все эго в голову не приходило?

Учитель обрадованно кивал головой, а сидевший рядом с ним Васька восторженно глядел на гостя.

— Во густо как говорит! Во сколько дела сыплет! — вдруг вырвалось у него. — А нам и в голову всего этого не приходило.

После выступления Тулякова долгое время царило молчание. Люди чувствовали правоту его укоров, и потому каждому было досадно за свое бездействие. В то же время становилось радостнее — кончилось время толков: «что в этой дыре сделаешь?» Приезжий человек вдруг, словно из короба, высыпал им целый ворох дел.

— Так как же, товарищи? — нарушая молчание, нетерпеливо спросил Туляков. — Ведь развернем работу?

Наконец поднялся Власов. Затем, повторяя его мысли и кое-чем дополняя, заговорили другие. Все соглашались, что работа после отъезда Федина застопорилась. Приезд шпиков, поселенных в общежитиях, всем сковал руки.

— Будто уж так все плохо? — неожиданно вмешалась в разговор Надя, обиженно глядя на смущенного отца. — Теперь в каждом бараке сколько сознательных стало. И разговоры совсем о другом стали, а не как прежде — кто сколько выпил, да кто у кого гривенник выиграл.

— Правильно, дочка, что нас защищаешь, — улыбнулся Власов, — и старика не давай в обиду!

Девушка потупилась и принялась торопливо подкладывать сухие сучья в костер.

— Хватит варить, есть пора… — не глядя ни на кого крикнул ей Никандрыч. — Эх ты, повариха. Рыбу, поди, совсем разварила? — Он вынул из-за пазухи завернутые в чистую тряпку деревянные ложки, одну подал Тулякову, а другую протянул Васе.

— Эге, Никандрыч, никак с прибавлением семейства поздравить можно? Ребята, третий едок в семье появился! — выкрикнул Толька Кяньгин, озорно подмигивая своему сверстнику.

Тот так сконфузился, что даже отбросил ложку. Смущение парня и девушки, не знавших, куда деваться от шуток и поздравлений, развеселило всех.

— Не сердись, Надюша. — Никандрыч обнял дочь, у которой блеснули слезы. — Радуются ребята, вот и дразнят тебя. Вишь, сколько живого дела оказалось!

Уселись поближе к догоравшему костру и чинно потянулись к котлу. Рядом с Толькой Кяньгиным был кошель из бересты. Парень вопросительно посмотрел на пилостава, тот недоуменно развел руками, но большинство сидевших в кругу утвердительно закивали. Тогда Толька достал зеленую бутыль и толстущего стекла стаканчик.

— По случаю приезда Григория Михалыча, — торжественно провозгласил парень, — всем по чарочке.

Туляков не удержался от гримасы.

— За пять лет тюрьмы и ссылки отвыкла глотка от этого зелья, — сказал он.

Еда не мешала беседе. Договорились сообща писать корреспонденции в газету о том, какие притеснения приходится испытывать рабочим от конторских и хозяев.

— Возникает новая забота, — продолжал Туляков, когда после еды запахло сладковатым запахом махорки, — наладить доставку на завод партийной литературы…

— Ежели насчет газеты, так первая ласточка из Питера к нам уже залетела! — воскликнул Никандрыч. — А ну, Надежда свет Ивановна, что за стихи там были напечатаны?

Преодолевая смущение, Надя наизусть прочитала стихотворение:

Девушка перевела дыхание, некоторое время помолчала и. набрав в грудь воздух, медленно отчеканила:

Ей дружно захлопали.

— Что это за газета? — удивился Туляков. — «Звезда»?

— Пока, Григорий Михалыч, из глуши выбирался, новая газета на свете появилась, — от улыбки лицо Никандрыча покрылось множеством морщинок, — дружки-моряки нас не позабыли и номерок прислали.

В руках Тулякова очутилась газета с коротким заголовком «Правда» № 1, воскресенье, 22 апреля 1912 года. В глаза бросился крупный шрифт заголовка «На грани». Под ним значилось: «Наша газета появляется в момент, который справедливо может считаться гранью, разделяющей два периода рабочего движения в России».