Беломорье

Дважды пришлось преодолевать волоки почти с версту. Только въехав в громадное Ковдозеро, чуть не сплошь испещренное десятками островков, путешественники облегченно вздохнули. Теперь оставалось лишь желать, чтобы ветер подул с запада и погнал лодку на восток, да внимательно следить, чтобы какой-нибудь островок не принять за северное побережье озера.

За всю дорогу, казавшуюся бесконечно долгой, путникам не встретилось ни одного человека. Это была действительно безлюдная пустыня.

Оба — и Туляков и Мишка — соскучились по людям. Но увидев крыши селения Ляг-Камень, Туляков решил не заглядывать туда. Пришлось пояснить Мишке причину, и когда смысл ее дошел до парня, после долгого раздумья он вдруг спросил:

— А придет ли время, когда тебе не надо будет людей опасаться?

— Придет! — уверенно ответил Туляков. — Для этого и в Питер еду, чтобы приблизить его.

Плыли не то по очень широкой реке, не то по узкому озеру. Под вечер показались крыши долгожданной Ковды.

Пришлось из предосторожности спрятать лодку в ивняк. Туляков остался стеречь ее, а Мишка пошел разыскивать местного жителя Дмитрия Петровича.

«Вот, наконец, и добрался до Ковды; что-то Нина Кирилловна поделывает? А здесь ли она? — вдруг испугался Туляков. — Что если к тетке в Питер на летние каникулы уехала?» Ни фамилии тетки, ни ее адреса он не знал.

Солнце спустилось к лесу, когда раздался умышленно громкий голос Мишки, возвращавшегося с еще не старым человеком, сохранившим солдатскую выправку.

— Дмитрий Петрович Матросов, — протягивая левую руку Тулякову, отрекомендовался тот. — Давненько поджидаю вас.

Туляков подал записку Савелия Михеевича, и пока пришедший внимательно читал ее, Григорий Михайлович по усвоенной с давних пор привычке внимательно всматривался в того, кому доверял себя.

Прочитав записку, Матросов разорвал ее на клочки и бросил в воду. «Повадки, как у революционера! — удивился Туляков. — Кто его мог научить?»

— Сын о вас много говорил. Дня через два «Ольга» вернется с Мурмана и будет здесь топливо брать. Сын вас и повезет. А пока в подполье у меня посидите…

— Как бегун? — улыбнулся Туляков.

— Бегун, да не того сорта. Сын вам пачпорт заготовил. А бегуны от пачпортов укрывались, всю жизнь от них, дурни, бегали! Мол, на пачпорте антихристова печать наложена, и всякую другую глупость говорили… Мой дедка, да и батька с ними век свой возжались.

— А вы?

— Як себе в дом теперь не пускаю… Ну их!

Увидев два мешка, он даже вскрикнул от удивления:

— Ух ты! Эстолько клади!

— Это книги.

Матросов вошел в лодку и, замаскировав мешки сеном, отпихнулся от берега багром, а Тулякова, взявшего с собой «сейф», Мишка повел вдоль берега.

Дом стоял в стороне от селения, на пригорке, и потому был виден издалека. Десять окон — шесть по фасаду и по два с боков — делали его похожим на городской, к тому же и крыша у него была четырехскатная. Внутри это была обычная изба с перегородкой, отделявшей чистую горницу. В доме никого не было, но вскоре вошел хозяин.

— Ну и товар, — он с грохотом свалил мешок. — За вторым мешком сбегай-ка, паренек, сам. Вот и веревка, обвяжи мешок получше сеном, а то вокруг дома приезжая язва этакая вертится, все чего-то вынюхать хочет.

Когда Мишка ушел, хозяин повел Тулякова в его подпольную «келью». Вход в нее был через люк, на котором стояла кровать. Тесное убежище было устроено между хлевом и подклетью. В нем помещалась только широченная кровать, а напротив нее — низкая полка, заменявшая стол.

— Ну и кровать! — удивился Туляков.

— На ней по четыре человека спали. На всякий случай, научу вас. Если придется сюда поместиться, то закрывайтесь на задвижку… Ходит тут один, все вынюхивает, раз даже урядника привел, да попусту.

Как только Мишка втащил обвязанный сеном мешок, Матросов спросил:

— Никого не встретил?

— Привязался один: «кому несешь и сам откуда?» Я сказал, что Митрию Петровичу, а что деревни моей не видно отсюда.

— А усы у него в кольцо закручены?

— Ага.

— Он… сейчас прибежит! Залезайте-ка в «келью», а ты затащи мешок на сеновал.

Захватив «сейф», Туляков быстро спустился в убежище и в полутьме задвинул засов. Едва он лег на кровать, как узенькая световая прорезь в стене между двумя толстыми бревнами исчезла. Кто-то заслонил ее снаружи.

Туляков чуть приподнялся. Он явственно расслышал чье-то дыхание.

— Ты чего на моих задворках потерял? — послышался с улицы голос хозяина. — Зря вынюхиваешь — человечиной не пахнет!

В щели снова стало светло.

— Крутится, черт, вот нюх собачий, — заговорил Матросов, приподнимая люк в убежище Тулякова. — Теперь нам настороже надо быть…

Так как в доме никого не было (сестра хозяина гостила в Керети), Матросову самому пришлось ставить самовар.

За чаем Мишка принялся выпытывать, как проще попасть в Кандалакшу. Выслушав совет хозяина, он решил добираться туда в лодке.

— Сейчас не спружит, — одобрил его намерение хозяин. — А парусок поставишь, так шестьдесят верст недолго плыть. Утром в селе будешь.

У Мишки не хватило терпения дождаться, когда кончится длительное чаепитие. Торопясь, он даже с Туляковым распрощался сухо. Он жил мыслью поскорее увидеть Дуню. Вскоре ветер погнал Мишкину лодку на север.

От Матросова Туляков узнал, что в Архангельск Нина Кирилловна уехала по школьным делам. «Кто же раньше приедет — она с юга или связной с севера? — хмурился Туляков. — Неужели придется уехать, не повидав ее!»

Трудный путь утомил Тулякова. Засыпая в своем убежище, он радовался, что над ухом больше не слышалось надоедливого пения комаров.

«Кто же раньше приедет — она или он?» — проснувшись, подумал Туляков… Люк был открыт, и слышалось шарканье валенок по полу.

Туляков вылез наверх. В избе, кроме хозяина, никого не было.

— Ну-ка, похлебай-ка молока. — Хозяин принес из сеней кринку. — Еле надоил одной рукой.

— А другая где?

— Едва, проклятая, мою жизнь не сгубила. Чуть меня всего сквозь лесопильную раму не протащила.

Хозяин рассказал, как «живое», толстущее бревно придавило ему руку и потащило к раме, так что навальщики еле-еле успели баграми отвалить бревно с руки.

— Какое же это «живое» дерево? — удивился Туляков.

— В лесу у лешего есть свои любимые деревья. Мы их называем «живыми». Если его срубить, так ему должно человека погубить: либо задавить, либо потопить, либо на заводе изувечить… Вот, стало быть, я под него и попал! Иначе с чего бы бревну самому повернуться?

«Причудлива жизнь: люди верят в леших, и они же верят, что мы сделаем новую жизнь», — вспомнил Туляков рассказы Савелия Михеевича о свадьбах леших и договорах с ними на благополучную пастьбу скота.

Когда гость был накормлен, хозяин, уходя, велел ему не отзываться на стук в дверь и не высовываться в окно. Двери он запер на тяжелый замок. «А вот в Кореле лишь палочку поперек двери ставят», — подумал Туляков, и его вновь охватило нечто вроде сожаления об оставленной карельской деревушке.

Вскоре под окнами раздалось собачье взвизгивание, и, звеня о проволоку железным кольцом, вдоль дома забегала рыжая собачонка. Грохнул открываемый замок. Заперев входную дверь на задвижку, в избу снова вошел хозяин.

— Верите ли, шпиен так и крутится вокруг дома… Сын говорит, что от него сколько народа хорошего пострадало. Дождется он петли, не зря пароходских, как огня, боится! Никак, вас отдохнуть тянет?

Усталость снова давала себя знать, клонило ко сну. Заметив это, хозяин вышел в сени, но вскоре вернулся.

— Идите-ка на сеновал. Я в санях хорошую постелю наладил.

С моря дул северо-восточный ветер, воздух на сеновале был душист и прохладен. Туляков разделся и нырнул под ватное одеяло. Не прошло и пяти минут, как он уже крепко спал.

Разбудил пароходный гудок. Но тревога оказалась напрасной. Это был буксирный пароход, зашедший за топливом. Спать больше не хотелось. Вскоре на столе очутился кипящий самовар, вазочка с мелко наколотым сахаром и испеченный соседкой крутобокий каравай. Вновь раздался протяжный гудок отходящего буксира. Значит, погрузка заняла около часа. Когда придет пароход, на котором нужно будет ехать, времени в запасе будет маловато.