Беломорье

Терентий только заскрипел зубами и опустил голову. По обычаю, пока не была вычерпана из невода первая рыба, хозяин мог прогнать сухопайщика из своей артели.

— Губишь ты нас, хозяин, — прошептал он, мучительно кривя дрожащие губы. — Сам понимаешь, что нам податься некуда.

Глядя на низко опущенную голову Терентия, Трифон усмехнулся. Его тешило явное бессилие покрутчика. Не обращая внимания на рыбаков, хозяин начал отсчитывать шаги, делая каблуком борозды — в каком месте долбить оттяжные ямы для невода.

Растянув невод, смастерили караулку — шалаш из молодого ельника. Затем всей артелью принялись ставить избушку. Жить нужно было в десятке-другом саженей от расставленного невода: опоздаешь вовремя спустить стенку сети — и тогда весь косяк уйдет из ловушки.

Всю ночь не спал Терентий и, ворочаясь, не давал уснуть Алешке.

— Ты чего, тятька, словно галли на льду, бьешься? — не вытерпел тот. — Покоя от твоих коленок нет…

— Выхода, сынок, не вижу. Чего делать — не додумаюсь… Не наловить нам сей год рыбы! Сам смекни — чем кормиться будем?

Не скоро заснули в ту ночь рыбаки… По обычаю полагалось каждому рассказать утром свой сон. В артели всегда находился кто-нибудь, кто считался «знатким» в их разгадывании. Среди трифоновцев общепризнанным разгадчиком снов был Ерофеич. Но в это утро никто не заявил: «А мне, земляки, во сколь диковинное причудилось!»

Ерофеич не запускал широко расставленную пятерню в жиденькую бороденку и не морщил лба, собираясь разъяснить суть любой нелепицы… Молча, словно в пытках самого тягостного похмелья, бесцельно бродили трифоновцы, то выходя из избушки, то возвращаясь обратно.

Не было бы здесь проклятого пузана, — как с легкой руки Алешки стали заглазно именовать своего хозяина трифоновцы, — они бы бранью хоть немного облегчили свои души. Но Трифон не уезжал, и потому угрюмых сухопайщиков сильнее прежнего угнетало вынужденное молчание.

Вскоре Алешка заметил, что стоило кому-нибудь из сухопайщиков отойти подальше от избушки, как Трифон, словно невзначай, подходил к нему и, взяв под руку, уводил в лес.

— Тятька, — спросил Алешка отца, — а чего пузан рыбаков поодиночке в лес водит?

— Делишки обделывает! Я не зря в избе сижу, будто не-можется мне. Слух был, что какой-то швед приехал и скупает по хорошей цене рыбу, а пузан полцены за рыбу дает! Вот и идут к нему туго. Да…

Помолчав, Терентий крякнул с досадой:

— Не отвертеться, сынок, от мироеда. Ведь к нему же за трешкой зимой побежишь!

К вечеру Терентию пришла очередь идти в караулку следить за рыбой. Алешке не хотелось сидеть в дымной избе, и он пошел с отцом. Вскоре, увидев идущего к ним хозяина, Алешка дернул за ногу накрытого тулупом отца и торопливо произнес:

— Пузан, никак, до нас скачет?..

— А ну, Алешка, лезь под тулуп караулить, — сказал Трифон, подойдя к ельнику. — Надо с отцом о делах погуторить… Терентий, а Терентий!

Рыбак не спеша откинул в сторону тулуп, прищурился, глянув на снег, озаренный вечерними лучами солнца.

— Для твоей рыбы, — отводя Терентия от караулки, отчет канил хозяин, — у меня припасены сельдянки… Сколько уступишь?

— Да я не знаю, хозяин, — замялся тот, — хорошей цены не дашь, а в убыток кому продавать охота?

— Чудаки, не люди! Тебе только денежки получать, а мне вся забота! На пароход сядешь, так боишься, что утонешь со всем добром, а в Архангельск приедешь, так тоже намаешься, пока по сходной цене продашь… А расходов сколько? Иной раз аккурат в убыток сторгуешь!

— Ты сколько же за сельдянку дашь?

— Уж самую высокую цену… Одному тебе дам в уважение к бедности! По сорок пять копеек… Во сколько даю! — взмахнул рукой хозяин.

Терентий решительным шагом пошел к избе.

— Ты куда? Ну, согласен?

— А сам по рублю в Архангельске продашь?

— На шведа проклятого надеешься, — зашипел хозяин. — Только что-то он не едет сюда… А зимой к кому побежишь за рублем? Швед, поди знай, далеко будет.

Терентий, сделав шаг-другой, остановился.

— Даешь мало!

— А сам повезешь, так за сколько отдашь?

Терентий ничего не ответил.

— Зимний уговор помнишь? — проговорил хозяин, медленно подходя к Терентию, со злобой дробившему сапогом хрустальные катышки заледенелого снега. — Напомню! У голытьбы на что другое, а на это память завсегда слаба! Сколько трешниц вперед забрал? Поди, забыл? А у меня записано!

— Без тебя, хозяин, знаю. Чего рану травишь?

— А того и травлю, что ты голову, никак, утерял. Один провоз сколько стоит? И бочат новых у тебя нет, в старые сельдянки наложишь, что будет? Чего же ты нос-то задираешь?

— А того, что ты силой своей пользуешься!

— На моем месте каждый так поступит! Не я, так другой придет, у кого капитал позволяет… Ну да ладно — добавлю еще на мой счет из лавки задарма восемь аршин ситцу бабе, да тебе с мальчишкой восемь аршин на рубахи к празднику.

Терентий вздохнул и взглянул на хозяина.

— А как рассчитывать будешь: зараз или по частям?

— Где капиталу найти? — лукаво засмеялся Трифон. — Тебе все отдай, да другому, да третьему… Вас-то много, а я один. Да уж по секрету скажу: кому-кому, а тебе отказа не будет. Лишь при людях не проси. Люблю я тебя…

— Не меня, рыбу мою любишь… На моих двух паях сотню себе в карман положишь! — заговорил Терентий, то расстегивая, то вновь застегивая полушубок.

— А ты уж подсчитал? — усмехнулся хозяин. — Арифметчик ты, видать, большой.

— Говорю правильно! Сотню мне отдашь, ее я проем с семьей, и той не хватит на год… А тебе такая же сотня прибыли с меня в твой запасной капитал пойдет… Сколько же я из-за своей нищеты сотен рублев тебе надарил! Подумаешь, так голову себе охота расшибить!

Трифон подошел вплотную и, по привычке напирая на Терентия брюхом, заговорил:

— Ты не буянь! Ты смирись! Доля сухопайщика кому не известна? И дорога тебе одна: не пойдешь против меня — поддержу тебя в нищете, не дам на погибель… Кричи не кричи, а криком капитала не нажить! Мой закон помни: ласковому — помогу, буяна — в гроб загоню!

Трифон быстро пошел к избушке. Терентий побрел к караулке. Там он лег и прижался лицом к снегу.

Алешка приподнял полу тулупа и увидел, что из глаз отца текут слезы.

— Тятька, чего ревешь? Аль пузан обидел?

— Криком бы кричал, сынок! До того моей сотни жаль… На что она ему нужна, тысячнику? А нам опять муки, керосину да соли в долг у него забирать. А на сотню, что от меня к нему в прибыль уйдет, сколько бы я по хозяйству справил!

— А ты, тятька, не продавай ему…

— Сельдянок хороших нет… Ему первому солить обязан, а своя рыба за это время засинеет и в сорту упадет. Не продашь Трифону — у кого в долг зимой перехватишь? Откуда копейку добудешь? С голоду помрешь. Нет, сынок, нам выхода…

— Невод бы надо, тятька! Зря от невода отказался, — жалобно проговорил Алешка…

Не спалось в эту ночь парнишке. Но что мог он придумать, если тысячи рыбаков сотни лет не могли ничего придумать! Их кормилец — невод — был в руках жестоких и ненасытно жадных хозяев.

Потянулись долгие дни ожидания — будет или не будет удача? В избе было холодно. Промерзший мох крошился, и уже на второй день в стенах начали просвечивать щели.

В период подледного лова уже не бушуют предвесенние вьюги: ветер не вздымает снежную пыль, не крутит и не играет ею. Солнце греет так жарко, что из коры деревьев выползают отогревшиеся насекомые, а в промысловой избушке, радуя своим жужжанием рыбака, нет-нет да и забьется о стекло преждевременно ожившая муха. Незадолго до этой поры неведомо в каких океанских глубинах собираются косяки сельди, и миллионы рыб движутся в одном направлении — к горлу Белого моря. Ранней весной приходят они к Кандалакшскому берегу, чтобы выметать икру и снова вернуться в океанскую глубь. Почему всегда к кандалакшскому побережью, а не к другим местам направляются эти косяки рыб? Как не сбиваются они с пути, как безошибочно находят дорогу к горлу Белого моря?