Беломорье

Работа Двинского, если ее определять по числу исписанных листов, действительно была плодотворной. Попытался Яшка вечером позвать постояльца на гулянку, но тот лишь рассеянно махнул рукой. Совсем поздно парень опять заглянул в клеть, но гость даже не обратил на него внимания. На счастье, керосина хватило до утра, и, когда Двинской кончил конспектировать, в запасе осталось лишь два листа чистой бумаги. С чувством, что он сделал очень важное дело, Двинской, не раздеваясь, лег на кровать и мгновенно задремал. Дремота тотчас перешла в глубокий сон.

Поздним утром Туляков сам пришел проведать гостя. Тот спал. Григорий Михайлович по-учительски просмотрел выписки и конспект. Кое-что оказалось пропущенным. Туляков прогулялся до своей баньки, взял запас бумаги и снова вернулся к Двинскому. Сверяя рукописную копию книги с тетрадью Двинского, он сделал несколько дополнительных выписок. Александр Александрович продолжал безмятежно спать и был очень смущен, когда, разомкнув веки, увидел Тулякова.

— Давно здесь?

— Давно. Спешил, что ли? — недовольно ответил Туляков. — Еще десятком страниц твой конспект дополнил. Молока у хозяев похлебай, а обедать у меня будешь. Зная мое убогое хозяйство, Савелий Михеич замороженной рыбы прислал, накормлю ухой.

Когда Двинской пришел к Туликову, тот помешивал ложкой закипавшую уху. В комнате вкусно пахло лавровым листом и рыбой.

— Думал теби супом из сушеного мяса накормить, а старик свежей рыбой побаловал… Всю округу в руках держит, но не для себя, а на пользу земляков! Никак его кулаком не назовешь…

— Парни на него ярится.

— Знаю. А все же у молодежи в великий пост — вечоры! Доказал ему, и он, наперекор вековой традиции, ответил: «Пусть поют… на утро лучше работать будут!» Умный старик и честный.

Обеденным столом служила широкая доска подоконника. После еды стали пить крепкий чай.

— Зарядился? — наблюдая за Двинским, спросил Туляков. — А я так и не привязался ни к водке, ни к чаю, ни к кофе. Вот Савелию Михеичу без чашки кофе трудненько бывает…

— Любишь его… Часто о нем вспоминаешь…

— Когда он молча пожимает тебе руку в знак согласия, разве не радостно, что старик отказывается от дедовской дури… И нет у него упрямства, глупого и бессмысленного, ради одного принципа «раз я хочу, так и сделаю», как это делают некоторые!

Двинской побагровел. Последние слова были явным намеком.

— Мы за эти дни поняли друг друга, — ласково кладя руку на плечо Двинского, сказал Туляков. — Пора бы рассказать мне про свою попытку разбить кулацкую кабалу одним неводом…

Трудно было говорить о провале того, что казалось правильным и легко осуществимым. Но об этом нужно было рассказать, и Двинской, запинаясь и краснея от смущения, подробно поведал и о радужных замыслах, и о своих переживаниях, когда он очутился с неводом перед запертой дверью.

Сидя напротив, Туляков не спускал с него настороженного взгляда.

Когда Двинской замолк и стал машинально посасывать потухшую трубку, Туляков, после некоторого раздумья, спросил:

— А как думаешь, результат твоей неудачи практически скажется на ком-нибудь?

— Никто не разорился, никто и не разбогател, — пожал плечами Двинской.

— Только ли?

— Как привез невод, так и увезу…

— Про людей спрашиваю! — раздраженно выкрикнул Туляков.

Хмурясь, Двинской еще раз пожал плечами.

— А не получилось ли, что ты помог Трифону доказать закабаленным свою силу, заставив их самих отказаться от невода? — Ладонь Тулякова тяжело легла на плечо собеседника. — И беднота еще раз убедилась в могуществе кулака… Получился один вред. Или есть в чем-нибудь польза? — вновь с явным нетерпением спросил он. — Как думаешь?

Опустив голову, Двинской промолчал.

Этот день и весь следующий прошли в разборе ленинского сочинеиргя. Нередко между Двинским и Туляковым возникали споры, яростные и настойчивые…

Следующий день был субботний. К вечеру задымили бани. Париться карелы любили, и бани в Карелии строили на славу.

Не меньше часа длилось взаимное мучение — в облаке горячего пара Двинской и Яшка неистово хлестали друг друга распаренными вениками. Наконец, измученные и вместе с тем очень довольные, они добрались до избы и жадно принялись за кисло-сладкий брусничный сок.

Взяв с гостя слово, что он придет на вечору, Яшка торопливо исчез. Полежав немного, Двинской направился к Туликову, но по пути решил зайти на гулянку молодежи. Место вечоры легко было узнать по гулу голосов. Двинской подошел к большой бане, где толпилась группа парней. Он вынул коробку папирос, купленную им на всякий случай, для угощения.

— Курите, — предложил он, протягивая коробку.

— Выходи, ребята, табакур пришел! — радостно крикнул один из парней, повернув лицо к бане.

Из бани выскочило несколько парней, увидев Двинского, дружно потянулись за папиросами. Судя по тому, как они курили, Двинской понял, что к 1 абаку ребята еще не привыкли и дым пускали ради форса.

— А разве на самой вечоре не курят? — удивился Двинской.

— Не. Поди знай, девки наговорят, так дома томить начнут. У нас старики куда как старозаветны. Иной за всю жизнь еще куска сахару в рот не клал. Коли меду нет, так пареную репку посасывает…

— Вот этот парень своему дедке тайком сахар в чашку бросил. Тот хлебнул… Ну и была Евсею выволочка! Парень сколько дней на лавку не присаживался.

Все расхохотались.

— Пошли на вечору! — побагровев от смущения, предложил Евсей. — Мы тебе кадрель спляшем. В гармошку старики не дают ради поста играть, так мы под песни девок пляшем.

Вечора считалась праздничной, поэтому баня, кроме двух березовых лучин, воткнутых в расщелину очага, освещалась тусклым фонарем, подвешенным к потолку в дальнем углу. Две лавки и нижняя ступенька полка были заняты сидящими. Чтобы усадить почетного гостя, один из парней освободил место и уселся на колени к девушке.

Ты пляши, нога, не жалей сапога! —

входя за Двинским, выкрикнул Евсей.

тотчас пискнул в ответ девичий голосок. И хотя это одностишие пелось каждый раз, все же раздался общий смех.

— Олена Тимофеевна, пожалуйте, — пригласил Евсей девушку, выкрикнувшую одностишие.

Соблюдая приличие, та ничего не ответила. Тогда Евсей подошел к ней и, взяв ее за руку, сильно рванул к себе. Девушка послушно встала рядом. Еще минута, и напротив встала другая пара.

— Первую! — скомандовал Евсей, шевеля чуть согнутыми коленями.

зачастили сидящие девушки. На лица танцующих легло напряженно суровое ыражение, и они дружно, в такт частушке, задвигались, почти не сходя с места.

— Вторую! — нетерпеливо выкрикнул Евсей, и хор, словно в испуге, заголосил:

— Третью! — заорал Евсей таким голосом, словно надвигалась беда.

Окончив фигуру, сделали передышку. Парни уселись на колени запыхавшихся девушек и обтерли блестевшие от пота лица.

Отдохнув, опять выстроились пара против пары. Четвертая фигура прошла под пение протяжной песни: