Беломорье

— Здорово, реформист! — весело воскликнул он, неторопливо поднимаясь. — Сразу догадался, кто приехал.

Он встал, взял гостя за руку и, как маленького, сдвинул с места, чтобы закрыть за ним дверь. Потом крепко пожал ему руку. Когда их взгляды встретились, Двинской торопливо опустил веки, словно был в чем-то виноват.

— Давненько тебя жду. — У Туликова чуть дрогнули короткие усы. — Ну, рассказывай о себе… победитель!

Но рассказывать о себе Двинскому было тяжелее всего, и, чтобы оттянуть эту пытку, он подошел к столу.

— Книг-то сколько! — искренне удивился он. — Набрать столько, живя в такой дыре?

— Есть малость. Учусь, товарищ, времени не теряю!

— Как набрал-то? — с нескрываемой завистью спросил Двинской. — Выходя из пересыльной, ты и газеты в кармане не имел.

— Одна душа добрая заботится, — с нежностью произнес Туляков.

«Душу эту я знаю, — подумал Двинской, понимая, о ком говорит Туляков, — и книги эти в Ковде видел».

— Богато, богато живешь, — просматривая названия книг, все более удивлялся Двинской. — Это же подбор по историческому факультету? Экстерном ладишь сдавать?

— Не выйдет. Все мор образование — четыре класса. Просто так, для будущей работы.

— Тронешься с места, тяжело везти будет, — усмехнулся Двинской.

— Думаешь, с собой поволоку? Здесь оставлю подходящему человеку, — ответил Туляков. — Разве жандармы не пришлют подкрепления нашему полку? А конца срока дожидаться не стану — раньше снимусь! К этому дело идет… В Праге в январе партийная конференция была. Друзья позаботились — брошюру вовремя получил… Серьезные дела ожидают большевиков!

Прошло всего два месяца, и в крохотной деревушке об этом уже говорил ссыльный большевик. Тысяча верст, отделявшая Тулякова от железной дороги, не смогла изолировать его от большой жизни… Двинской не спускал глаз с оживленно жестикулировавшего Тулякова, бодрого и жизнерадостного, готового вот-вот ринуться в бой со всеми врагами партии. «Такие всегда побеждают, — не скрывая восхищения, думал о нем Двинской, — не обмяк в ссылке, знаний набрался, еще опаснее стал для царизма!»

Долго говорил Туляков, пересказывая содержание листовки «За партию».

— Понимаю, что на выучку приехал, — обнял он Двинского, — верю, будет из тебя боец! Ну, а пока поскучай маленько, сейчас принесу свой «сейф».

Выходя, Туляков привычно нагнул голову. Двинской вновь стал просматривать книги. Вскоре у дверей раздался стук прислоненной к стене лопаты, и в комнату, вместе с облаком холодного воздуха, шагнул Туляков, неся железный ящик, покрашенный масляной краской.

— В земле держу. Пока зима и болота скованы, всегда может кто-нибудь налететь!

В ящике оказались тоненькие пачки писем, пожелтевшие номера газет, перевязанные веревочкой пачки толстых тетрадей, до десятка брошюр, на обложках которых стояли знакомые слова: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

— Да это целое богатство! — изумился Двинской обилию запретных изданий. — Откуда столько набрал?

— Кое-что из Сумского Посада, когда ты в Шуерецком был. При аресте сумчан не все попало в руки полиции. Кое-что переслали мне.

«Тебе, а не мне!» — обида обожгла Двинского, и он, стыдясь, потупил глаза.

— Вот прочти это. — Туляков подал Двинскому объемистое письмо. — Мы и тобой занимаемся!

Прочитав письмо, Двинской понял, что в поморских селениях то там, то тут живут, скрытые под различными кличками, неизвестные ему революционеры. Читая строки о том, что «Речной» замышляет неводом совершить целый общественный переворот, Двинской покраснел: он догадался, что речь идет о нем.

— А что ты ответил о затее Речного? — смущенно спросил он, не решаясь взглянуть на собеседника.

— Ответил, что, занимаясь организацией музея, — конечно, в письме, ради конспирации, я назвал музей не музеем,—

Речной сам собирается сделаться музейным экспонатом.

А Федин на это написал: «…Теперь о музейном экспонате. Это, конечно, рецидив народничества. Затея Речного лопнет. Но надо ли ему мешать? Есть люди, которые, не набив себе шишки на лбу, не могут поумнеть! От такого удара с него слезет его народническое прожектерство, и он станет нужным нашему делу человеком».

— Как же ты меня учить будешь? — несколько смущенно спросил Двинской.

— На твой экономический крен у меня есть лекарство. Из тебя надо вышибить мартыновский дух вот этим, — и Туляков протянул две толстые тетради в черных переплетах из клеенки. Двинской узнал руку Федина.

— Опять Федин? — удивился он.

— Не терял человек времени! Не зря себя называл «Сам себе типография». Вот и займись чтением с третьего раздела: «Тред-юнионистская и социал-демократическая политика». Там очень многое к тебе относится.

Двинской раскрыл тетрадь. Наверху страницы было выведено: «Что делать?», далее — мелкими буквами: «Наболевшие вопросы нашего движения», и покрупнее старательно написана фамилия автора — «Н. Ленин». Наконец, под фамилией, столбиком в десять строк — цитата из письма Лассаля к Марксу.

— Ведь не читал? А? — соболезнующе вздохнул Туляков.

— Нет. В городишке, где я учился, кружок был ни то, ни се, лишь песни разучивали да в лесу их распевали. Осенью в университет поступил, да всю зиму проболел, а в июне схватили жандармы на митинге по поводу разгона думы.

— А не жалеешь, что твоя жизнь по другому руслу пошла? — Туляков насторожился и, не спуская глаз с собеседника, подался вперед. — Будто не жаль, что в ссылку угораздило?

— Теперь знаю, куда силы надо приложить…

— Ну, тогда прочитай это письмо.

Федин писал, что Речной из тех, кто в будущем станет преданным бойцом за дело народа. Двинской почувствовал, как щеки заливает румянец. Глядя на него, Туляков ласково усмехнулся:

— Приятно?

— Очень! — искренне ответил Двинской.

— А теперь иди к себе и читай Ленина, — учительским тоном сказал Туляков. — Читай медленно, внимательно. Вот тебе бумага. Обязательно делай выписки.

Туляков довел Двинского до избы, где тот остановился. Хозяева, ложась спать, позаботились о постояльце — на столе стояла глиняная миска с молоком, картофельные калитки, деревянная чашка с еще не оттаявшей брусникой и зажженный фонарь.

Возвратясь в отведенную ему «мирскую», Дтшнской раскрыл тетрадь и задумался. Вспомнилась ночь, когда он читал брошюру, полученную от Федина.

Двинской лег под широченное одеяло и потушил фонарь. Но еще долго лежал он с открытыми глазами, раздумывая над словами Тулякова о том, что спячка кончилась, что начинается новая горячая пора.

Под полом боковушки был хлев, оттуда глухо доносилось звяканье ботала да приглушенное мычание коровы. Прислушиваясь к этим звукам, Двинской продолжал думать о пышущем несокрушимой энергией Тулякове. «Этот знает дорогу и мне покажет». Незаметно глубокий и здоровый сон охватил Двинского.

Проснувшись, Двинской еще долго лежал с закрытыми глазами, пока наконец солнечный луч не ворвался в окно. На улице было совсем светло. Александр Александрович потянулся за часами и даже присвистнул от удивления — стрелки показывали одиннадцатый час!

Едва Двинской вышел в сени, как откуда-то вынырнул Яшка в праздничной из синего сатина рубахе. Хотя еще не было полудня, после чаепития сразу же сели обедать. Для гостя и Яшки была поставлена «мирская» посуда. Кроме ухи из сушеной рыбы и запеченной в тесто соленой трески, хозяйка подала овсяный кисель, скупо подслащенный сахарным песком, и наконец совсем еще свежий, недавно вынутый из печи творог, залитый молоком. По обычаю, ели молча. Предполагалось, что каждый про себя во время еды творит молитву.

После обеда Двинской вернулся в горницу и принялся конспектировать брошюру Ленина. Когда начало темнеть, появился подросток с лампой.

— От Савелия Михеича, — заявил он.

— Сбегай к Тулякову, отнеси ему эту записку, — попросил Двинской паренька.

Через десяток минут тот притащил тетрадь, на обложке которой была размашистая надпись: «Плодотворной работы».