Беломорье

— Батя, я созову! — выкрикнул Алешка и, не дожидаясь ответа, побежал вдоль улицы.

Немало прошло времени, пока Терентий пришел в себя и растерянно пробормотал:

— Чудны дела твои, господи! У моей избы невод лежит!

Двинской счастливо улыбался, наблюдая за тем, как Терентий озадаченно потер кривой нос, потом поскреб бороду, а затем, не обращая внимания на холод, снял шапку и стал почесывать затылок.

— Невод! — воскликнул наконец Терентий, прислушиваясь к звукам своего голоса. — Подумать только: у моей избы невод лежит?! — Помолчав немного, он вдруг тихо прошептал: — Скажи прямо — не украл?

— Не бойся, не украл. Невод мой. Я отдаю его артели, только сколоти ее!

Двинской ошибся, рисуя себе картину: вот вбегают рыбаки, шумно радуются, звучат незамысловатые шутки, кое-кто вспоминает, что надо бы вспрыснуть спасть — «чай, рыба не посуху ходит». В действительности же все произошло по-иному. Бородачи торопливо подходили к саням, осторожно, словно с опаской, щупали невод, деловито растягивали его, рассматривая величину ячеи. Затем, уступая свое место другим, только что прибежавшим, молча отходили на шаг-другой, не спуская глаз с поклажи. Лица у всех были озадаченными, и Двинской понимал, что каждый из рыбаков думает: «Не знаю, ребята, как вы, а я в сумнении. Привез невод неведомо какой человек, пряжа новая, не гниль какая-нибудь… Нет ли тут подвоха?»

«Привыкли, что всю жизнь их обманывают, обсчитывают, и потому с такой опаской смотрят на диковинку, — глядя на рыбаков, с некоторой обидой и горечью думал Двинской. — Разуверились, что есть на свете люди, которые не станут их обжуливать! Один Алешка за всех радуется!»

Паренек успел созвать не только всех трифоновцев, но и своих сверстников и сейчас то приплясывал, то хватал за рукава стоящих в раздумье рыбаков, то бежал навстречу идущим и тащил их к неводу. В воздухе радостно звенел его начавший уже ломаться голос.

По предложению Двинского невод перетащили в избу.

— Ну вот, рыбаки, — радостно повторял Двинской. — Вот и невод у вас есть…

Весть о неводе распространилась сразу по всем избам и долетела до Трифона. Словно сам был сухопашциком, хозяин медленно направился в избу Терентия. Войдя, он молча раздвинул толпившихся вокруг снасти рыбаков и своими глазами убедился, что на полу действительно лежит невод. Увидев Трифона, рыбаки явно оробели.

— Откуль? — отрывисто спросил он Двинского, со злобой глядя на пего.

— Я вам отчет давать не обязан.

Наступило тягостное молчание. Рыбаки смотрели на пол, не решаясь взглянуть ни на невод, ни на своего хозяина.

Кулак переводил тяжелый взгляд со снасти на сухопайщиков и снова разглядывал невод.

— Меня, господин почтенный, своими неводами не разоришь! — наконец прохрипел он, еле шевеля языком. — Я и на капитал свой проживу. Меня лавка до смерти прокормит. Чай, одна она на всю волость.

Двинской молча пожал плечами. Кулак, о чем-то раздумывая, медленно опустился на скамью.

— Ну что ж, земляки, вот и невод к вам приехал, — неторопливо заговорил он. — Вот и ссоре нашей конец. Только уговор — требую в три дня возврата забора, а не то всем опись имущества учиню… Таково мое хозяйское решение!

— Они вернут долг весной, после лова, — побледнел Двинской, стараясь сохранить спокойный вид. — Разорить их вам не удастся.

— Ну, господин, ты так думаешь, а я — своим деньгам сам хозяин! Велю вернуть немедля, и баста! Так-то, земляки, к пятнице забор покройте до копеечки…

Трифон медленно поднялся, не торопясь, оглядел всех и, тяжело шагая, вышел, по-хозяйски хлопнув дверью.

В избе воцарилось молчание. Долгое время никто не нарушал его.

— Сколько же вы должны? — стараясь казаться спокойным, спросил Двинской.

Ему ответили не сразу.

— Клади на круг на каждую семью десятков семь рублей, — ответил наконец Терентий.

И опять в избе стало тихо. Сосед старался не встречаться взглядом с соседом.

— Чтоб взыскать с меня семьдесят целковых, — плачущим голосом заговорил Ерофеич, — избу надо продать, а меня на улицу выбросить. А у меня и баньки-то своей нет. Куда денусь?

После долгого молчания кто-то очень тихо пробормотал:

— Будто ты один такой, все мы такие!

— А вы не бойтесь. Ежели у всех станут продавать, так кто же купит? — попробовал утешить Двинской.

— А никто не купит, как Трифон в уплату долга все себе заберет… Ему это недолго. На его стороне закон: забрано у него, он вправе требовать возврата…

— Э-эх, Лександра! — взвизгнул Ерофеич. — Лучше бы ты не приезжал с неводом… Всем нам только сердце растравил!

Он по-петушиному взмахнул руками и, словно изба загорелась, выбежал на крыльцо. За ним, кто торопливо, кто медленно, стараясь не глядеть на снасть, ушли другие. В избе остались хозяева и Двинской.

— Стели им, — смертельно усталым голосом приказал жене Терентий. — Время позднее.

В эту ночь ни Двинской, ни Терентий, ни Алешка не сомкнули глаз.

С утра в избе каждого трифоновца побывали соседи, а кто побойчее, тот забегал к Терентию, чтобы лучше убедиться в чуде — на полу сухопайщиковой избы продолжал лежать заветный невод.

К вечеру Трифон отправил своего племянника Серегу к Терентию с приказом немедленно звать сухопайщиков к нему. Мрачнее тучи вернулся Терентий домой. Он всячески избегал встречаться взглядом с Двинским.

По зову Терентия опять собрались к нему все трифоновцы. Они вяло здоровались, с опаской поглядывая то на невод, то на Двинского.

— Так что, рыбаки, делать будем? — на правах старшего спросил Терентий.

— А что делать? Кому не ясно, что делать! — словно чем обрадованный, зачастил скороговоркой Ерофеич. — Ведь не зря ко мне Оксентий Петрович забрел. «А не заловишь, говорит он, сосед, к кому за забором пойдешь? Будто Трифон откроет его тебе? Да нипочем… С голоду со старухой сдохнешь». А скажи, ребята, что он неправ?

Тягостным молчанием присутствующие подтвердили правоту слов старика.

— А може, заловим так, что разбогатеем? — моляще прозвучал голосок Алешки.

— Молчи ты, дурак. — Терентий размахнулся и ударил его по скуле. — Ты, дурак, надумал, а другой послушался.

Двинской понял, к кому это относится, и густо покраснел.

Плача от боли и незаслуженной обиды, Алешка выскочил из избы.

— Э-эх, Лександра, — продолжал Терентий, — растравил ты нам всем сердца! И во вред ты нам невод-батюшку приволок. Теперь Трифон еще крепче зажмет нас! — Терентий говорил так медленно, словно подбирал незнакомые ему слова. — Брюхач вызвал меня к себе и приказал: «Если сейчас же невод из своей избы не выбросишь, то в свою артель вовек тебя не приму!» Уж ты не обидься на меня, а вывози невод от меня подальше. Кто из нас ослушается Трифона? Все перед ним в долгу ходим. Ослушайся, так с семьей с голоду сдохнешь, — и, не глядя на Двинского, помолчав, с досадой проговорил: — А ну, ребята, подсобите снасть на сани стащить.

— Уезжай, Лександра, — по-прежнему не глядя на Двинского, глухо заговорил Терентий, возвратясь в избу. — Прости, что так получилось. Не по моей доброй воле! Трифон велит тебя гнать… Уж прости, а ослушаться его мне нельзя. От него мы зависим. Уезжай с богом. — Терентий растерянно ковырял ногтем обмазку печи. — Будто я сам не понимаю, что неладно такого человека из дому гнать? Но пойми и ты, что семья у меня сам-пят. Без забора нам не прожить, а забор нам от Трифона только получать! Пойдешь супротив его — всем с голоду сдыхать! Пойми это… и уезжай от меня.

— Ночевать-то идите-кось в ямскую. Терентий говорит — у вас подорожная, и в ямской вам отказу не будет, — произнесла жена Терентия, запирая за Двинским входную дверь.

Двинской сел на невод. Дул мягкий ветерок с юга, он освежал его разгоряченное лицо. «Если стыдно людей, так можно уйти от них, но куда уйдешь от стыда перед самим собой?» — думал Александр Александрович. Он привез рыбакам заветный невод, о котором они мечтали всю жизнь… А рыбаки сами же вытащили снасть на улицу и даже не смеют пустить на ночлег того, кто издалека без корысти привез им подарок.