Беломорье

Девочка круто остановилась, нарочно стоя спиной к дерзкому пареньку. Голос ее заметно дрожал:

и, показывая на Зосиму пальцем, плаксиво закончила:

Теперь все вдоволь посмеялись над парнем. Ведь Маринка пропела ему такое, на что Зосиме было невозможно подобрать ответа — быть пьяным считалось для пятнадцатилетних подростков завидным ухарством.

Проделав замысловатые коленца, Зосима зашатался и, подражая взрослым парням, как пьяный, затянул в нос хмельным голосом:

Звонко смеясь и вновь повеселев. Маринка первой пошла в селение. К ной торопливо подскочил Зосима. Приплясывая и присвистывая, подростки двинулись вдоль села.

Давно уже разошлась компания, и заглохли переборы гармошки, а Егорка, словно окаменев, долго стоял на одном месте. Как он завидовал сейчас Зосиме, Подрастет он, поженится и сам примется за ведение хозяйства: весной будет снаряжать работников на лов в далекий Мурман, а зимой, в тепле и сытости, станет подсчитывать добытые его работниками барыши. Егорка завидовал каждому, у кого был хоть какой-то достаток — у него даже хлеба не было досыта…

Тусклый рассвет еще не пробивался сквозь зимнюю муть ночи. На предутренне черном небе смутно белели крыши селения, и над ними вздымался чешуйчатый шатер церкви. Разрисованные инеем окна не багровели отблеском растопленных печей — поморы еще спали. В ночном беззвучье издали послышался скрип чьих-то шагов. Он затих, когда из проулка к церкви вышел Егорка Цыган. С детства привыкнув к поморскому обычаю — при выходе из родного села обязательно помолиться, — он остановился, кланяясь и торопливо крестясь на древнее слюдяное окошечко и покосившийся над ним крест. Поеживаясь от озноба — одет Егорка был не по-зимнему, легко, — парень быстрее зашагал по тракту.

Еще не было полудня, когда Егорка подошел к раскинувшейся на многих островах Сороке. Широченное устье реки Выга отделяло старинное рыбацкое село от лесопильных заводов братьев Беляевых. На скалистых островках левобережья серели домишки, между которыми вразброс, то там, то тут высились двухэтажные дома хозяев, обязательно в дощатой обшивке и покрашенные в голубую или желтую краску.

Перейдя по льду реку, Егорка вышел на скалистый берег, густо покрытый постройками беляевских заводов. Здесь слышался непрерывный визг пил, превращавших любое бревно в пахнущие смолою доски. Вдоль длинной заводской улицы кое-кто из женщин, а еще чаще ребятишки, тянули на саночках бочки с водой. Воду приходилось возить на себе издалека, где она была проточная и не отзывалась гниющей древесиной.

Пройдя мимо двухэтажного здания конторы и унылого ряда длинных приземистых бараков для сезонников и холостяков, Егорка вышел на дорогу, соединявшую лесозавод с селением Выгостров. По обеим сторонам дороги группами раскинулись крохотные домишки семейных рабочих, за десятки лет сколотивших себе убогое жилье. В стороне от заборчиков и оград, почти на краю болота, покрытого редкими сосенками, виднелся одинокий домик. Около него не было хозяйственных построек, и, полузаваленные снегом, кругом громоздились горбыли, бесплатно отдаваемые заводом населению.

Степенные люди не заглядывали в этот домик, а замужние женщины уже многие годы грозились сжечь «клоповник». Домик не сгорел, но года два назад в нем была убита гулящая женщина. Вскоре в домике поселилась некая Саломанья. Она держала себя осторожнее предшественницы, умела ладить с полицией, к себе впускала только «чистую публику», да и то с выбором, чтобы не пострадать от ревнивой жены посетителя. У Саломаньи водились деньжата, и в сумерках нередко к ней кто-нибудь забегал, чтобы под залог какой-нибудь вещи раздобыть до получки целкаш.

Красивое лицо Егорки победило житейские расчеты Саломаньи. Попав раз в ее келью, парень не забывал заходить к ней, когда оказывался в Сороке.

Разузнав, что она заполучила от кого-то норвежскую фуфайку из тонкой шерсти — излюбленный наряд богатой молодежи, — Егорка поторопился пойти в Сороку.

Привычно заглянув в окно, чтобы узнать — одна ли Саломанья, Егорка просунул в щель дверей припрятанный для этих случаев железный прут, отодвинул задвижку и через крохотные сени вошел в комнату. Там, как всегда, было жарко и после свежего воздуха по-особому удушливо пахло потом, водкой и дешевым табаком. На столе было много объедков — видно, гость был из щедрых.

Саломанья дремала, сбив к ногам одеяло. Она лениво повернула к Егорке отекшее лицо, приоткрыла слезящийся глаз и, еле шевеля распухшими губами, сонно пробормотала:

— Рубаху припасла. Так и знай — задарма не отдам, не с неба и мне свалилась!

Делая вид, что не замечает недовольного взгляда женщины, Егорка налил в стакан водки и стал неторопливо пить, соображая, как начать деловой разговор. Хотя денег у Егорки не было ни гроша, но он твердо решил, что без обновы отсюда не уйдет…

Уже были густые сумерки, когда Егорка весело отправился домой со свертком под мышкой. День оказался удачным— фуфайка была совсем как у Федотова! От выпитого на дорожку славно кружилась голова, и радостно билось сердце, когда он представлял себя форсящим обновой на вечере. Какая девушка теперь не заглядится на него? «Вот вам и Цыган, — заранее торжествовал Егорка. — Что у меня в печи, то мое горе, а зато на людях быть мне первым форсуном!»

Не дойдя до перекрестка, где на тракт выходила дорога из Корелы, Егорка быстро отскочил в сторону, спасаясь от оглобли нагнавшей его крупной, не местной породы лошади, запряженной в легонькие городские сани. Лошадь сразу остановилась, привычно тормозя раскатистые сани сильными ногами.

— Ты откуда? — крикнул седок.

Рассмотрев его, Егорка торопливо сдернул ушанку. Вопрос был задан Александром Ивановичем, самым крупным скупщиком Поморья.

— Ну, в самый раз, — едва Егорка назвал селение, заговорил тот. — К Федору Кузьмичу Сатинину зайди да скажи, что через день-другой заеду к нему. Пусть подумает старик о съезде рыбопромышленников… Запомнишь ли слова — «съезд промышленников»?

Егорка торопливо повторил наказ скупщика.

— Так и передай. Как звать-то?

Пришлось назвать себя ненавистным прозвищем. Егорок в селении было четверо, а быть может, придет время просить у богача милостей…

— А что, ты и вправду от цыгана, что ли?

Ослепляя Егорку, ярко вспыхнул электрический фонарик.

— А верно, вроде цыгана, — залюбовался его лицом Александр Иванович, — красив парень! Из Сороки бежишь? Что делал?

Егорка рассказал про покупку,

— Ну, форси, форси… Поди, невесту побогаче подыскиваешь, а?

Не дожидаясь ответа, Александр Иванович дернул вожжами. Лошадь рванулась вперед и, свернув с тракта, понеслась по зимнику в Корелу.

Егорка завистливо поглядел вслед, удивляясь быстроте коня. Теперь мысли парня надолго занялись Александром Ивановичем, которого хозяева уважали за богатство, а начальство — за всем известную дружбу с самим губернатором. «Едет один, сам и за ямщика», — укоризненно покачал головой Егорка, вспомнив рассказ сверстника, пытавшегося наняться ямщиком к скупщику. Богач его не взял: «Моей лошади изо дня в день тебя возить, а мне еще деньги на это тратить? В каждом селении и без тебя запрягут и распрягут моего коня, а с дороги я не собьюсь, еще не ослеп».

Егорка не пробежал и трех верст, как позади него раздался скрип тяжелых саней.

— Здорово, Кузьма Степаныч, — поздоровался Егорка с Мошевым, соображая, под каким бы предлогом попасть к старику в сани.