Беломорье

— А наднясь, — тихо пробормотал владелец обновы, испуганно глядя на отцовские руки.

Словно подражая первому, двое других тоже потянулись за сапогами своих сыновей.

— Новенькие? Не ношены, — многозначительно проговорил один из них.

— Чего, спрашиваю, так заспешили покупать? — по-хозяйски, словно сапоги были куплены на его деньги, вновь спросил первый гость.

Словно по команде, отцы посмотрели на своих сыновей, а сыновья, как будто в чем-то виноватые, опустили головы. Их товарищи тревожно переглянулись.

— Чего, спрашиваю, заспешил покупкой? — багровея, переспросил первый отец. — Аль деньги карманы жгли?

Но и на этот раз не последовало ответа.

— Давай сколько еще не промотал денег. Сколько есть? — шагнул к одному из парней его отец, привычно беря сына за шиворот.

— Сколько было — все на сапоги издержал…

— А кто те дозволил? — и, бросив сапоги себе под ноги, рассерженный отец освободившейся рукой дал затрещину сыну. — Не рано ли хозяйничать начал, пащенок?

— Иван Лукич, у нас здесь драться не дозволено, — несмело выступил в защиту парня один из товарищей.

— А ты помолчи. Придет Зосима, так он тебе покажет, что дозволено, — буркнул тот и, в подтверждение своих отцовских прав, второй раз ткнул сына в скулу.

— Ты Митрею хоть голову оторви, а нет у него денег. Что были — все на сапоги затрачены, — вступился за товарища Васька Бобров.

Посещение отцов закончилось для сыновей печально. Парни вдосталь отведали затрещин и подзатыльников и лишились сапог. Со скидкой на полтинник сапоги от рыбаков принял обратно тот самый купец, что на днях продал их молодым поморам.

Надо ли добавлять, что как только отцы ушли со своей добычей, уцелевшие восемь пар обнов были тотчас убраны подальше от родительского глаза. Но это не спасло парней — все одиннадцать пар вернулись обратно в лавку купца, который заработал на этой купле-продаже пять рублей с полтиною.

Попытались ребята получить в волостном правлении отпускные свидетельства, чтобы податься куда-нибудь на более отдаленные от родных мест заводы, но старшина, насмешливо поглядывая на них, наотрез отказал.

— Не будет вам отпускного, а сбежите с волости — через полицию разыщу, да при всем честном народе опозорю вас, женишки, крепко выпорю!

И хотя телесные наказания были уже отменены, в народе все еще жила уверенность, что это стародавнее право осталось в руках хозяина волости.

Несмотря на то, что Федору Кузьмичу Сатинину шел седьмой десяток и, казалось, к концу подходил его жизненный путь, старика не оставляли заботы о «грешном мире». Ушедшие на сорокский завод парни продолжали его беспокоить.

— Приживется эта молодь на заводе, смотришь, и другие туда же потянутся, — опасливо глядя на собеседника и касаясь его руки холодными пальцами, чуть слышно шелестел старец. — Рушится поморский обычай. Думать хозяевам надо, пока не поздно.

Но собеседников интересовали только их личные дела. «С моей ватаги никто не ушел, ну и ладно».

Старанием Сатинина волостной старшина не давал молодым поморам отпускных свидетельств, и молодежь не могла уйти из волости.

Оставалось выжить ребят из беляевского завода, но управляющему заводом не хватало людей, и он не поддавался никаким уговорам, помня грозное предупреждение главноуправляющего.

В одну из февральских ночей на бирже в тех штабелях, которые укладывали в этот день молодые поморы, вспыхнул пожар. Но так как сырые доски зимой нелегко разжечь, пожар удалось вовремя потушить. Поджог был налицо. Управляющий понял, что это предупреждение со стороны хозяев. Боязливый старик по настойчивому совету биржевого мастера сдался, и на следующее утро двенадцать парней были рассчитаны.

— Из-за вас еще завод сожгут, — заявил им управляющий, — а мне головой в ответе перед хозяином быть. Чтоб духу вашего не было на заводе!

Испуганные и подавленные, прижимаясь друг к другу, стояли рассчитанные у дверей конторы.

Куда податься? С завода прогнали, из волости староста не выпускает. Оставалась одна дорога — домой, а там отец навек закабалит поспешно взятым у хозяина забором! Злая судьба плотно сжимала кольцо, из которого, казалось, было не вырваться.

Но враги и друзья познаются в беде. Мимо рассчитанных ребят, размахивая табелем, свернутым в трубку, шел Толька Кяньгин, вполголоса распевая частушки своего сочинения. Немало обид доставил Толька своими частушками молодым поморам. Он хотел пропеть им новую частушку, по, взглянув на их лица, понял, что стряслась беда.

— Идите, ребята, в барак и сидите там, к вам люди придут, может, что и обмозгуют.

Он торопливо сдал конторщику ведомость и бегом направился к заводу.

Понурые вернулись уволенные в свой барак, удивив нежданным приходом Надежду, только что начавшую мыть пол. Девушка торопливо накинула на себя верхнюю одежду, сунула мокрые ноги в валенки и, наказав парням никуда не выходить, убежала из барака.

Послушно, словно наказанные, расселись они, каждый на свою койку. Слово управляющего казалось им законом. Впереди мерещилась дорога в родительский дом. Велика мать Россия, а куда денешься без отпускного свидетельства?

Вскоре Надя вернулась.

— После гудка на обед придет отец, — заявила она, заботливо оглядывая всех, как всегда, светлым и чистым взглядом. — Он сказал, пусть не боятся, на миру и смерть красна.

— На миру или в закутке за печкой, а смерть все смертью будет! — уныло ответил один из парней.

— А если все дружно станут тебя от смерти отбивать, — » пристально глядя на Ваську, сказала девушка, — может, смерть перепугается и отстанет? Как думаешь, Вася?

— Слово хозяйское крепко. Разве не в руках хозяина сила? — Васька недоверчиво взглянул на Надю и, смутившись, отвернулся.

— А вот подожди, Васенька, найдутся люди и посильней хозяев! Дай только срок.

Томительно тянулось время. Спасительница от скуки — песня — не шла на язык, а на другое утешение — игру в подкидного — не поднимались плетью висевшие руки. Одна лишь Надя не унывала. Сбросив валенки, она принялась за прерванное мытье пола. Не отрывая унылого взгляда, смотрели парни, как быстро мелькает ее покрасневшая от холода нога с голиком, которым она терла посыпанный песком пол.

— Вот и пригодились ребята, — весело крикнула девушка, — хоть самой топчаны перетаскивать не надо.

Переставив топчаны на вымытую половину, парни снова уселись на них, глядя на тоненькую, словно пляшущую фигурку девушки.

Незадолго до гудка Надежда вытащила горшок с упревшей овсянкой, разложила ее в три миски, щедро облила вкусно пахнущим подсолнечным маслом и по-хозяйски велела садиться за стол. Но никто из парней не двинулся с места.

— Поди-ко, в последний раз артелью едим? — со вздохом сказал Васька Бобров.

С шуткой да прибауткой Надежда согнала парней с коек, как маленьких, рассадила по местам, и тогда ложки одна за другой потянулись к залитой золотистой пеленой каше.

Сразу же после гудка в барак вошел пилостав Иван Никандрович.

— Здорово, зуйки, что песен не слышно? — садясь на лавку, приветствовал поморов старик. — Как же это вы, ребята, биржу поджечь решились?

— Дядя Никандрыч, хоть ты-то бога побойся! — взвыл Васька. — Ведь безвинны мы!

— Ну, коль безвинные, так чего же нос вешать? — удивленно развел руками старик.

— Сам управляющий уволил нас!

— А вы поджигали биржу?..

— Нет, дядя…

— А коль не жгли, так чего же вас с завода гнать?

Никто не ответил ни слова.

— Ну как мне с таким войском победу одерживать, — шутливо покрутил головой пилостав. — Смотрят, аккурат, как, бараны на бойне, к закланию обреченные. Ох, уж эта мне кожа необмятая, — и, помолчав немного, уже строгим, наставительным голосом заявил: — Ну, ребята, слушай мою команду. После смены созываем сходку всех рабочих завода. Сказывайте, кому из вас сподручнее выступить, рассказать, что вы без вины уволены, и попросить у собравшихся поддержки. Кто из вас побойчее?