Страница 16 из 29
Спецназовским ножом скребанул по груди выше соска, Кожа оголилась и враз покраснела, залоснилась, будто тонкой плёнкой покрылась — раздражение пошло. Силычева мазь лежала в сейфе, забежать в правление времени ещё хватало. В трубе обреюсь, заодно Евтушенко позвоню, договорюсь о личной встрече. Только так решил, как услышал через открытый потолочный люк, что шуточные понукания хлопцев сменились на возбуждённые крики.
Набросил на плечи накидку и поднялся на крышу. Оказалось, вернулся Донгуан и бегал по ту сторону «миски» в поисках прохода. Видимо, дезертировал он давно, блуждал в сопках, фильтры респираторные сменить было некому, от того «осоловел». Ржал и бешено перемалывал воздух, попадая копытом в стену купола-ПпТ, отчего та обсыпалась искрами. Бесился жеребец больше, я догадывался, по другой совсем причине: вернулся к «инструменту похоти» а тут преграда. Иначе как «инструментом похоти» я, видевший, как вожака после бурной ночи силой вывели из амбара возглавить табун, называть свою скульптуру не мог.
Как только Донгуана впустили под купол и сняли респиратор, он стремглав понёсся к амбару. Вломился в приоткрытую дверь, в которую через секунду вылетел пулей ошалевший кашевар Хлеб с газовым баллоном. Тогда я, окрикнув старшего бригадира, распорядился «инструмент похоти» вынести и установить у вагона-ресторана, холкой упереть в стенку и ноги передние заправить в колёсную тележку, чтобы устойчивей была. Хлопцы вмиг всё выполнили, предстоящее зрелище их занимало больше, чем борону по деревне таскать. Хотя потехи и тогда было немало: под стеной купола подрывались на «минах», старых, «поставленных» дядиными десантниками. Перед кобыльей головой у колёсных ободов сделали выборку нескольких камней, чтоб уместились и остались на виду губы и язык. Предвкушая развлечение, смущались. Мальчишки. На «Звезде» с младенчества в «суворовском», а на Уровне Марса, в учебных лагерях, жили все больше по «красным канавам». Сверстниц не знали. Что дети берутся не только из крио-тубусов, узнавали зачастую, сменив погоны суворовца на курсантские военного училища. Делали ставки, за какое время ямка под губами и языком кобылы наполнится «соком» жеребца.
Обратно я спускался к себе в закуток, решив не наблюдать за действом безобразным (Донгуана уж подвели к «станку», сняли с глаз шоры), но не успел: под «миску» впустили Кондрашку. Завидев меня на крыше, он подбежал под стену барака, вытянулся по стойке смирно с пальцами у виска. Хотел доложить по форме, но я его упредил:
— Шапку сними! Чего надо?
— Связь с Мирным нарушена, — стянул Кондрашка с головы балаклаву.
— Сломал-таки аппарат.
— Я со сторожем Мирного переговаривался, вдруг шум в трубке пропал. В правление позвонил, но тебя, Председатель, там не оказалось. Спустился в каптёрку к Силычу за советом, он сказал сильно крутило в сопках и потому, возможно, кабель оборвало.
Я спрыгнул с крыши:
— Взвод, стройсь!!
Хлопцы растерялись: услышали забытую и так всеми желанную команду. Или оттого, что увидели меня нагишом под распахнувшейся, когда с крыши приземлялся, накидкой. Мужики, те среагировали мгновенно: оставили кружки с чифирем и первыми стали под руку Брумеля. Из барака вылетел Селезень со своими разнорабочими. Из кухни столовки вышли Хлеб, Крыся и Камса; мою команду они не слышали, но заинтересовал переполох в колхозе. А докладывал старший сержант об отсутствии в строю лейтенантов Крашевского и Комиссарова, прапорщика Лебедько и истопника Чона Ли, поняли, в чём дело и опрометью понеслись к строю.
— По порядку рассчитайсь! — прервал я доклад Брумеля. Подбегавшие земляки меня не интересовали, я высматривал небёнов — все ли в строю.
Рассчитались. Все. Вытер со лба холодный пот. Я чего испугался? Хлопцы бегали по ночам на завалинку в Мирный, но не всех девчонки там ждали и привечали. Кто-то из отвергнутых воздыхателей висит сейчас на телефонном проводе по ту сторону башни водокачки. На змеевике.
— Столпились! Рано радуетесь: официально здесь — колхоз, вы — колхозники. Бороны соберите и уложите под стенами амбара. Воняет. Подрывались у стены купола, так воронки песочком присыпьте. Донгуана огородите листами гофры, скройте с глаз, смотреть противно. Селезень, примись за уборку. Ах, да! Боронами, воронками и Донгуаном займётесь после, а сейчас… сто грамм спирта тому, кто найдёт обрыв телефонного кабеля. Дневальный рядовой Милош, можешь участвовать. Селезень, к тебе и твоим это не относится, продолжай уборку.
Ни кто из понуро разбредавшихся полеводов прыти не проявил потому, что знали: спирт из личных фляг весь выпит, а тот во фляжках, что полагался на очистку «свечей» — у Силыча Председателю даже не выпросить.
Нестерпимо зачесалось под шубой, но почесал я только обритую грудь под запахнутой накидкой.
— Из фляги комиссара роты выделю, — уточнил я, — Слукавил: оставалась у меня со спиртом одна из двух моих фляг. Фляги погибших комиссара и разведчиков пусты.
Враз стрекача задали. В проходе из-под «миски» пробку устроили. Только когда поднимали пыль далеко за водокачкой и крестьянским кладбищем, подумал, что кабель мог быть повреждён копытами Донгуана и на территории среди могил. Свистнул в след, но не услышали, бежали, только пятки сверкали. На кладбище — ни ногой: помнили мой приказ. Обогнули погост с двух сторон, не догадались потянуть за провод — проверить на обрыв. Ладно небёны, но и земляки не смекнули.
Я взобрался на крышу барака, пролез в люк и спустился в закуток. Снял накидку, раскатал из браслетов и ошейника трико-ком, надел зипун, подпоясался и раздвинул створку занавеси. В общем помещении спального барака бывшие дядины разведчики мыли пол.
— Слушай, звеньевой, — вышел я из закутка, — по пятьдесят грамм спирта каждому выделю, если сейчас пойдёшь на крестьянское кладбище и отыщешь обрыв телефонного кабеля.
Селезень выпрямился.
— Дудки, Председатель, — отказал дерзко. — Полоть на самых трудных участках — Селезень, уборка — Селезень, стирка — Селезень, посуду мыть — Селезень, полы драить — Селезень. Чуть что — Селезень! Да загнусь, но на кладбище не пойду!
Я подскочил к нему и… закашлялся в кулак. Мыли пол Селезень и хлопцы в трико-ком под трусами, обутыми в кирзачи, растоптанные и разбухшие от воды. На красных в ранках руках и ногах блестели кристаллы соли. Облачённые в «перчик», внешне показались бы истощёнными до невозможности — кожа да кости — если бы не мех под «силиконом». Про уши с серьгами промолчу, драили усердно пол швабрами, мотались те от затылка к носу и обратно. Завидев меня Мелех, Крынка и Пузо Красное — уставшие, только что с ног не валились — стали по сторонам звеньевого с видом полной решимости тут же с ним загнуться.
Остывший, я сказал с былой командирской непреклонностью в голосе:
— Ефрейтор, вот тебе мой приказ! Марш на кладбище, найди обрыв телефонного кабеля, восстанови связь. Провода необходимо зачистить и скрутить — красный с красным, синий с синим: техника древняя, капризная. Вернётся дневальный рядовой Милош, передашь ему, меня до утра не беспокоить. Я всю ночь проведу в «капэ», приказ о восстановлении воинских отношений надо подготовить, написать, завтра на утреннем построении зачитаю. Замогильные голоса на крестьянском кладбище — брехня. Если прапорщик Лебедько этого тебе не докажет, я лично стану рядом с тобой полы мыть. А знаешь, можешь среди могил не искать обрыв, на краю кладбища потяни за кабель, и всех-то делов.
Селезень выронил тряпку и вытянулся по стойке смирно, трое рядовых выстроились в шеренгу у плеча ефрейтора.
— Слушаюсь!
— Наконец-то, — прошептал Мелех.
— Дождались, — согласился Крынка
— Неужели? — чуть не плакал Пузо Красное.
— И вот что, ефрейтор, передашь мой приказ старшему сержанту Брумелю — завтра после утренней поверки до завтрака стрижка всех наголо. Трико-ком до моего распоряжения больше не активировать. На запястьях, щиколотках мех оставить — истощали, спадут браслеты, утеряете на грядках.