Страница 13 из 29
— Я вызывал? Ах, да. На завалинке чем девчонка угощала? Давала семечки? От наших отличались?
— На вкус — один хрон, — прогудел в бороду полевод.
— Болван!
— Так я пойду.
В голосе молдованина было столько разочарования и горечи, что у меня невольно вырвалось:
— Свободен, рядовой.
— Слушаюсь!!
Полевода выпрямило, вмиг он преобразился в марпеха. Водрузил на голову балаклаву и раскатал отточено по лицу до шеи. Сверкая в прорезях для глаз зрачками, лихо отдав честь, развернулся на ходулях кругом. А спрыгнул и щёлкнул босыми пятками, у меня заныло в пальцах под ушибленными об стол ногтями. Первые пять шагов рядовой Милош проделал строевым.
— И передай дневальному, марпехов по списку больше ко мне не направлять!
— Есть!!
А что, если возродить-таки воинские уставные отношения? Порядка больше будет. Хлопцы, да и мужики, ждут, не дождутся, думал я, откусывая обломанный ноготь. Взвесил все за и против и решил, что нет, не ко времени, закончится прополочная страда, там посмотрим.
Сплюнув огрызок ногтя, сел за стол и крутанул рукоятку телефона два раза.
В ухо прозвучало:
— Да-а.
— Я Вальтер, председатель колхоза «Отрадный». Пожалуйста, назовите имя вашего председателя правления колхоза.
Только четыре раза за шесть лет руководители соседних колхозов виделись во время передачи дарственного жмыха, но так и не удосужились представиться друг другу. Мне предстоял первый официальный разговор, да ещё по телефону: надо было как-то обращаться и называть абонента.
В ответ в трубке прозвучало неожиданно озорное:
— Ко-ондо-орчик! Я только что поднялась на башню… Зачем спускалась? А догадайся. Даю подсказку, наружной обзорной площадки силосная башня не имеет, оконца есть только под стрехой крыши, выше моего роста.
Женский голос взволновал. Когда приводил своих в Мирный за жмыхом, мирнянские парни девушек, мужики жён и подростковых дочек прятали по домам. Шесть лет женщин не слышал и не видел. Сразу даже не уловил, что голос не мужской, посчитал, пацанский.
Опешил и повторил представление:
— Я Вальтер.
— Вальтер — красивое имя. А то все Кондор, да Кондор. Ну, хватит дурачиться, мордашка.
Девчоночий голос. Как там, на Марсе, мои дочки.
С навернувшейся на глаза слезой я постарался сказать мягко:
— Вы говорили с полеводом Кондрашкой, сейчас на проводе Вальтер, председатель правления колхоза «Отрадный».
В трубке долго шумело и потрескивало, потом растерянное с заиканием:
— Т-тарасович Ольги Т-тарас Ев-втушенко. Доктор физико-м-м-матиматических н-наук, п-п-профессор. Извините…
Услышав этот испуганный голосок, я смутился. Лет тринадцать-четырнадцать. Моей Анке было шесть, когда покинул Марс, сейчас ей столько же.
Сел и, припоминая нежные интонации, спросил:
— Годков-то сколько тебе?
— Пя-пя… четырнадцать.
Из детей не самая старшая, но должна помнить, предположил я. В ЗемМарию детей погибших отрадновцев не увезли, мирняне у себя оставили, усыновив, удочерив.
— А звать тебя как?
— Стешей. А-аркадьевна Светланы Степанида М-морозова.
— Стеша. Уй, какое имя красивое.
— Если бы Степанидой звали, мне бы больше нравилось.
Искал, что бы ещё такого спросить, возникла долгая пауза — девочка кашлянула, я ляпнул:
— Кондрашку семечками угощала?
— Кондрашку? Не знаю такого.
— Кондор — Кондрашка.
— А-аа… угощала. А что?
Девочка успокоилась и даже осмелела, в её ответе на мой вопрос чувствовалась игривость взрослой девушки.
— Семечки на масле?
Спросил впопыхах, неосторожно. Ведь я намеревался заручиться у Тарасовича Ольги Тараса Евтушенко соглашением на право первенства в получении лицензии на реализацию жареных семечек, не сушёных. А тут, возможно, такая промашка: не оказалась бы девчонка сметливой — догадается, всё председателю расскажет. А тот, не будь дураком, заявит, что они все восемнадцать лет на острове семечки со сковородки лузгают.
Однако на другом конце провода прозвучало с ещё большей игривостью в голосе:
— На каком масле? Из кулька сушеными клевал.
Пронесло, успокоился я.
— А своими Кондрашка угощал? Чьи вкуснее?
Стеша хихикнула, отвечала бойко, но закончила невесело:
— Мои. Мои крупнее, твердее, на зуб хорошо ложатся, — сказав это, девочка добавила: — Мамина подруга из Отрадного, царство ей небесное, завсегда приносила, когда приходила погостить. Мастерицей была высушить.
И я поспешил разговор прекратить:
— Ладно, Степанида. Прости, коли напугал своим солдафонством. Даю отбой. Мне к твоему председателю дозвониться надо, так что повремени накручивать Кондрашке… Если что — обращайся прямо ко мне.
— А может «что» случиться? Мне пятнадцать лет — постоять за себя сама смогу.
Вот бесовка! Я — обалдуй! Было бы тебе, девонька, лет эдак за восемнадцать, я бы тебе ответил так: семечки с Кондрашкой хлопать из одного кулька, оно хорошо, но может получиться и дитё.
Подумал так, а вслух сказал:
— Да это я так… По-стариковски.
— Если вы насчёт жмыха, так вам надо к дяде Балаяну обращаться — с этого года он им заведует, потому, как избран секретарём сельсовета. Только он сегодня в плохом расположении духа… Жена на сносях, никак не разродится. Очередной её муж дядя Гиоргадзе, наш кузнец, по этой причине страшно лютует. Условие им — ну, дяде Балаяну с тётей Клавой — поставил: чтоб к вечеру завтрашнего дня к нему переехала жить, даже если и к тому времени не родит. Утром привёл — ну, дядя Балаян — меня на смену, показал, как пользоваться телефонным аппаратом, и как гаркнет! Стешка! На защиту, кричит, священных рубежей коллективного хозяйства «Мирный» приказываю заступить. И чтоб в оба мне. Названивать буду, проверять. С башни скатился и потрусил к Клавке. А мне пописать спуститься, — телефон не на кого оставить. Ой!.. Как его — Кондором или Кондрашкой зовут?
Слушая этот лепет, ощутил, как по щекам прокатились две слезы. Одна сорвалась и упала на эбонит телефонной трубки, другую слизнул с уса.
— Зови Кондратом. Счастья тебе, Степанида. Даю отбой.
Дзынькнуло.
Выдержав паузу, рукоятку крутанул четыре раза. Ответили сразу:
— О каких таких семечках ты допытывался у малолетки, майор? Капитан, то есть.
Я узнал голос прапорщика Балаяна, ротного старшины.
— Ты всё слышал? Каким образом? Линия же была занята.
— На водокачке, что у нас в порту, пост оставили за морской акваторией следить, я здесь сижу за телефоном. Телефонисты кабель от вашей вышки до нашей проложили через всю деревню, вывели из-под «миски» и уложили по берегу к башне водокачки. Я что сделал, к телефону подсоединил подаренный лишний провод и продлил, проложил линию в обратном направлении через деревню до силосной башни за околицей. Теперь у нас две сторожевые вышки, одна «силосная» со стороны Отрадного, другая, башня водокачки, в порту Мирного. Тылы обезопасили.
— Подслушивал Кондратьева со Стешей. Не стыдно? Седина в бороде. — Мне только одного хотелось: отвлечь Балаяна от заданного мной и им подслушанного вопроса девочке о семечках жаренных на масле. — А не боишься, прапорщик, того, что отвечать придётся? За дезертирство.
— Я, капитан, грузин, а грузины ничего не боятся.
— Фамилия у тебя армянская и в штатном списке роты ты значишься армянином, — немедленно отпарировал я. Вопрос национальной принадлежности у старшины всегда был больным, а сейчас, когда жена Клава должна была перейти к другому мужу — кузнецу Гиоргадзе, надо полагать, особенно. Ещё я понял, что вопрос Балаяна о семечках был праздным: он, хоть и земляк, но о жарке на масле не помнил.
— Капитан, миллион раз тебе твердил: грузин я! Мама у меня гру-зин-ка.
— Стало быть, папа армянин.
— Капитан, мне противна твоя ирония с душком. Стешке ещё четырнадцати не исполнилось, а ты ей, про что… с маслом? Впрочем, сексуальная озабоченность обитателя Отрадного мне понятна. Я же половой неудовлетворённостью не страдаю, и как настоящий мужчина по утрам и на ночь бреюсь: так что, ни бороды, ни седины у меня нет. Что касается моей мамы, она была женщиной двухметрового роста и папашу моего водила у себя подмышкой. А стыдно тому — у кого видно.