Страница 12 из 29
В столовку я вошёл через тамбур кухонной половины и стал невольным свидетелем таинства: Хлеб ложкой помешивал на сковороде… «свечи». Жарил! Без спирта очищает! Ноу-хау Силыча, от Селезня слышал о том. А я-то всё гадал, как, на чём спирт экономился. Мне в затребованном рапорте прапорщик раскрыл своё изобретение, но я прочёл тогда как-то без внимания, чистит фильтры не одним спиртом, а каким-то ещё и своим способом, ну и ладно. Принимая в своё ведение каптенармуса взводную каптёрку с продскладом, доложился, что готовит валюту к передаче меняле Зяме — по контракту заключённому дядей, по смерти которого он Лебедько теперь является ответственным за поставки. Названию «свечам» «валюта» не подивился, их и «макариками» во взводе дядином называли: по-своему маркировали. Прапорщик попросил выдать ему к передаче Зяме наши, моего взвода, фильтры — те, которым вышел срок использования и подлежат списанию. Я не отказал. Не знал я ещё тогда что за «валюта» такая — на самом деле.
В сковороду кашевар подкладывал китовое сало и из жбана подливал что-то. Сок оскомины определил я по запаху прокисшего гуталина. Опасаясь напугать увлечённого реаниматора, лёг на пол проползти до разделочного стола с горкой пшёнки, да так и остался лежать, вспомнив вдруг фразу из весточки жены: «Как-то раскошелилась: купила на чёрном рынке кулёк семечек подсолнечника и пузырёк подсолнечного масла, земных. Пожарила… Вкусные!». Жаренные на подсолнечном масле семечки… Смутно, очень смутно помнил что-то из своей дохронной жизни. Учился в военном училище, лузгал на каком-то городском празднике, и в детстве бабушка угощала, но чаще большими белыми — сушёными гарбузными. А маленькие чёрные — жарила на чём-то жидком, я видел, но по малости лет не знал что на подсолнечном масле. А оно у нас будет — мирняне им в придачу к жмыху одаривали.
Так и не поклевав пшёнки со стола, не утолив голода, я тихонько покинул столовку и поспешил к себе в правление. По пути зашёл в барак и, составляя дневальному на тумбочке список, мучился мыслью, а что как в Мирном и Быково семечки жарят-таки.
Вызывал в правление одного за другим злостных самовольщиков и спрашивал односложно напрямик:
— Чем девка угощала? — Ошарашивал я хлопца, только что ставшего на ходули и узревшего в щели оконца КП лик Председателя.
Увидев недоумённые глаза, уточнял вопрос:
— Давала… семечки?
Получив утвердительный ответ (с не меньшим недоумением в выражении лица: дескать, что давала как не семечки), я спрашивал:
— От наших отличаются? — Хлопец непонимающе пялился, а я уточнял вопрос: — По вкусу?
Ответ «такие же» приносил мне ликование.
Допрашивая, я посматривал на телефонный аппарат. С прибытием экспедиции «Булатного треста» моё Отрадное стало деревней цивилизованной — появился телефон. Во время складирования тюков прессованного сена подошли ко мне двое парней, увешанных какими-то катушками и коробками через плечо. Представились телефонистами и доложили, что на остров прибыли провести связь между тремя посёлками, но провода, по прикидкам на местности, хватит связать Отрадное только с одним Мирным. Почему телефон, а не радио, меня не удивило: в акватории острова продолжал действовать источник радиопомех. Я телефонистам в помощь предложил любезно бригаду с сапёрками, но те отказались, мотивировав тем, что зарывать кабель в этой пустыне нет необходимости — повредить здесь некому. Животных нет, а человеку провод сгодится разве что удавиться. Попросили проводить к ратуше и сторожевой вышке, где установят телефонные аппараты. Я, спросив, где они ратушу видят, указал на колхозное правление и убедил: «Там без моей помощи точно не обойдётесь». Установили четыре аппарата: первый в правлении колхоза «Отрадный», второй в ратуше деревни Мирное, и по одному на сторожевых вышках обеих деревень. Предназначенные для Быково два аппарата и остаток кабеля поделили между абонентами. Меня поблагодарили за помощь — лезть в отводную трубу ни кто из телефонистов не отважился.
Позвонить мирнянам — узнать жарят ли они семечки? У пацанов, поди, под девичьими-то взглядами, слюна сбегалась в предвкушении «жарёнки». Им я доверял, но подстраховаться не мешало: может быть, тем только казалось, что семечки по вкусу «такие же».
Отправил очередного самовольщика в барак и придвинул к себе телефон. То, что аппарат военный «полевой» времён ВОВ не вызывало никаких сомнений: на стенке металлического корпуса выштампована пятиконечная звезда. Ниже чьей-то варварской рукой выцарапан по зелёной краске знак — зигзаг на молнию похожий. Поставил аппарат на стол, подсоединил концы проводов (пропущены в оконце) к контактным клемам. Телефонисты аппараты без подключения и проверки оставили, заявив, что испытывать этот «лом» незачем, надёжен. А позже самому проверить связь у меня не было случая, да и надобности куда-либо позвонить. Как таким телефоном пользоваться представлял, в кино видел.
Поднял с корпуса трубку и крутанул рукоятку, торчащую с боку.
— Пост номер один слушает! На проводе рядовой Кондор, — зашипело с потрескиванием. Так неожиданно громко, что я испуганно отнёс трубку от уха, и возмутился рьяно:
— Какого черта?! Ты бывший рядовой Кондратьев с позывным Кондор, ноне полевод Кондрашка!
— Не разберу, говори в трубку! Поднеси ко рту поближе нижнюю её половинку. То, что ты держишь в руке у уха, трубкой называется. Да не перепутай, к уху прижми не тем концом, что с прорезями и проводом, а тем, что с дырочками. Рукоятка, которую крутил, — от редуктора. Понял? Приём.
— Так разберёшь? — перевернул я трубку проводом вниз.
— Ну, разберу. Кто на конце? И что говорил? Приём, — спросил часовой с недовольным в голосе раздражением.
— Ты полевод Кондрашка, а не рядовой Кондратьев, не Кондор. А говорит с тобой Председатель. И не ори так, оглушил.
— Вот хрон! — спохватился часовой и попытался оправдаться: — Разводящий старший сержант Брумель, то есть бригадир Брут, меня инструктировал, так и сказал: «Рядовой Кондратьев, к охране границ Отрадного приступить». Ты что-то хотел, Председатель?
— Не хроникайся, небён — не земляк. Как позвонить в ратушу Мирного?
— А ты крутани рукоятку четыре раза.
— А если три?
— Это вызов твоего телефона. Два раза — вызов сторожевой вышки мирнян. Понял?
— Ладно, конец связи.
— Надо сказать «отбой».
— Ладно, отбой. Подожди… Если ты сейчас крутанёшь ручку два раза, я с ратушей смогу связаться?
— Неа, линия будет занята, пока я у себя не дам отбой.
— Так вот… Рядовой Кондратьев, приказываю положить и полчаса трубки не поднимать. Ясно?
— Так точно!
— Выполнять.
— Есть!
Я опустил трубку на рычажки аппарата, но, против ожидания, шум из неё не прекратился. Поднял и снова приложил к уху.
— Так дайте же, товарищ капитан, отбой! — услышал я.
— Отбой! Сказал же уже.
— Сказали, теперь произведите.
— Это как?
— Крутаните раз рукоятку редуктора… товарищ капитан!
— Сам ни в жизнь не догадался бы. Отбой, рядовой, — ядовито пробурчал я и крутанул рукоятку. В аппарате что-то дзынькнуло и треск в трубке прервался.
В оконце возник хлопец, вытянувшийся в струнку и отдающий мне честь. Всё в нём ликовало — слышать такое! Узнал его. Чёрная словно смоль курчавая голова, из бороды и усов глаза чёрные же блестят, да смуглый нос торчит. Небён Милош, рядовой с позывным «Цыган».
— Кто таков?! — спросил однако я. Рука потянулась невольно к виску, но успел смазать эту непроизвольную для самого себя реакцию, виска только коснувшись скрюченными пальцами. Отдёрнул руку и больно зацепил ногтями острый край гофрированной столешницы из прочнейшего пластика.
— Товарищ капитан, рядовой Милош по вашему приказанию прибыл! — отчеканил чернявый во всю силу своих лёгких.
— Чего глотку дерёшь, полевод Милой? По строю соскучился?! Не честь положено председателю отдавать, а чулок снять. Шапку ломить. Помнишь обязанности колхозника?
Милой, приложивший руку к курчавому виску в воинском приветствии, ей же стянул с копны волос балаклаву скатанную в шапочку. Сгорбился.