Князья Ада

И Паола, и баронесса предупреждали Лидию о царящей в переулках вони, но здесь пахло отнюдь не так скверно, как в Константинополе.

Впрочем, по мнению Лидии, ничто не могло сравниться с запахами Константинополя.

Храмовый дворик оказался маленьким и тесным, загромождённым голубятнями и каменными садками для рыб. Однако здесь царило удивительное спокойствие – словно шумные городские улицы остались где-то далеко-далеко.

Во дворе возвышалась пара древних вязов, а возле одного из боковых строений обнаружился молодой монах в коричневом облачении, неуклюже подметающий утоптанную землю. Двойная крыша основного здания сплошь заросла зеленью, придавая ему вид угрюмый и запущенный. На ветхих ступенях дремал палевый пёс, а в проёме виднелся суровый лик, взиравший на входящих из ниши в дальней стене в окружении вышитых знамён, бумажных фонариков и мисок с подношениями – конфетами, фруктами, засахаренными арбузными семечками, кунжутными шариками и рисом.

– Это Гуань Юй[26], бог войны, – пояснила баронесса. – По словам сэра Джона, этот человек существовал на самом деле. Забавно, что они превратили живого генерала в божество! Это всё равно что построить храм Наполеона и проводить службы в его честь. Впрочем, во французском посольстве наверняка найдётся парочка-другая идиотов, которые заняты именно этим…

– Вероятно, он снискал великую славу, – Лидия вгляделась в ярко-алое лицо с огромными глазами, таращащимися из-под густых чёрных бровей. Запах благовоний немилосердно бил в ноздри.

– А это Гуаньинь, богиня милосердия, – Паола указала на восточную стену, где во второй нише на затейливом, похожем на цветок лотоса постаменте, возвышалась статуя женщины в струящемся одеянии. Даже издали было заметно, что на лице статуи отражается безмятежная красота, свойственная тому, кто прозревает будущее далеко наперёд и твёрдо знает, что всё будет хорошо. – Говорят, что Гуаньинь была принцессой, достигшей нирваны через медитации и благодеяния, однако за миг до того, как она перешагнула порог Небесных врат, за её спиной раздался плач ребёнка во тьме мира людского – и Гуаньинь вернулась обратно. – Паола перекрестилась. В сумраке храма чёрная ленточка-чокер на шее итальянки подчёркивала черноту волос и бледность кожи лица, похожего на лик Мадонны на картинах её соотечественников. Лидия отметила, что сеньора Джаннини, похоже, на пару-тройку лет моложе её самой и к тому же отличается мягкостью обращения – хотя, возможно, такой она казалась на фоне госпожи Дроздовой. – Мне нравится думать, что в образе Гуаньинь они почитают Святую Деву…

– Ага, вы полюбуйтесь, кому ещё они молятся, – и сразу поймёте, что происходит у них в головах, – баронесса подошла ближе. В потрёпанной меховой накидке эта грузная женщина казалась ещё толще. Указав рукой на ряд ниш на третьей стене, где висело сразу десять изображений, госпожа Дроздова провозгласила:

– Узрите Владыку Ада и Князей, что управляют всеми десятью уровнями, ведут записи, назначают наказания, поддерживают порядок, надзирают за работниками и любыми перемещениями, вот что. Можно сказать, всё как в России – хотя в России, конечно, в этой конторе царил бы невероятный бардак, – и уж точно так, как в Китае, – добавила она задумчиво. – Представьте себе народ, который верит, что и в посмертии всё поделено на управы, где властвует бюрократия. У них и на Небесах точно такое же административное деление.

С этими словами она направилась прочь – на этот раз к маленькой двери, ведущей в следующий храмовый дворик. Паола снова отвернулась к статуе Гуаньинь, и Лидия, улучив момент, вытащила из серебряного футляра очки и водрузила их на нос, чтобы получше разглядеть десятерых жутких чиновников, взиравших на неё из тёмных ниш: выпученные глаза, оскаленные клыки, одежды, развевающиеся на раскалённом ветру, дующем за гранью мира людского. Князья Ада. Двое из них изображались среди гибнущих душ, корчащихся вокруг или придавленных безжалостной чиновничьей ногой.

Шуршание креповой ткани и сладкий аромат парфюма от «Риго» заставили Лидию поспешно снять очки и обернуться.

– А они сортируют грешников по способу совершения греха, как у Данте? – спросила она.

Между тонких бровей сеньоры Джаннини промелькнула морщинка.

– Понятия не имею. Баронесса должна знать – она весьма живо интересуется подобной жутью.

– Простите меня, – Лидия, сообразив, виновато сжала её пальцы. – Когда баронесса предложила показать мне город, я попросила сэра Джона пригласить к нам в компанию кого-нибудь ещё, потому что госпожа Дроздова немного… как бы это сказать, иногда она ведёт себя довольно властно…

– «Иногда»? – На благообразном лице Паолы расцвела по-детски проказливая улыбка. – Dio mio, да она у самого русского царя не побоялась бы скипетр отнять и этим же скипетром настучала бы ему по голове! – тихо проговорила она и оглянулась на залитые солнцем двери, проверяя, достаточно ли далеко отошла баронесса, чтобы ничего не услышать. – Она похожа на мою тётушку Эмилию – очень добрая и заботливая, но замашки у неё как у генерала!

– Вероятно, в том числе поэтому сэр Джон попросил её сопроводить меня сегодня на прогулку? – таким же заговорщическим шёпотом спросила Лидия.

– É verra[27]! Он заботился о бедной леди Эддингтон… – Паола покачала головой. – Мы с вами оказываем этой несчастной леди огромную услугу, мадам Эшер. В армии это называется «отвлекающий манёвр». Всякий раз, когда кого-то в Посольском квартале одолевает недуг или другие неприятности, баронесса тут же возникает на пороге с собственными слугами, собственными запасами мыла и мётел, кадкой с кипящим уксусом и едой в горшках – а её повара, мадам, расстрелять мало! Он у неё грузин и просто чума ходячая!

– Надеюсь, мой вопрос вас не оскорбит, но мне хотелось бы узнать… Как вы оказались на приёме у Эддингтонов? – поинтересовалась Лидия.

Улыбка на лице Паолы угасла.

– Мы с Холли Эддингтон были ровесницами, мадам. В Посольском квартале не так уж много молодых женщин. Бедняжка Холли – она была так одинока и несчастна, насколько может быть одинокой и несчастной женщина, до двадцати четырёх лет не получившая ни одного предложения руки и сердца. К тому же, полагаю, её задевало то, с какой жалостью на неё смотрят злоязыкие дамы вроде госпожи Шренк – жены первого секретаря австрийского министра… – сеньора Джаннини вздохнула и направилась вдоль галереи жутких портретов адских чиновников, сурово скалящихся из полумрака. – Мы с Холли обе любили музыку и птиц, однако, если честно, больше у нас не было общих интересов. Иногда она пускала меня поиграть на пианино её матери – у нас с Тонио дом небольшой и пианино поставить некуда. Как и её мать, Холли воспринимала китайцев исключительно как людей второго сорта и ничуть не сомневалась в том, что они сами выбрали такую жизнь. И она была так невероятно… горда собой, когда мистер Гобарт сделал ей предложение, а уж её мамаша и вовсе едва не лопалась от счастья. Однако в таком ограниченном обществе, как Посольский квартал, друзьями перебирать не приходится.

– А почему вы вышли в сад так поздно вечером? – спросила Лидия. – Ведь уже было так холодно…

– Я вышла всего на минуточку; мы с Холли занимались подготовкой к торжественному выносу торта, но тут пришёл слуга и сообщил, что у ворот сада её ждёт сеньор Гобарт.

– Он ждал её у ворот сада?

– Именно так, мадам! Она и так уже с восьми часов крепилась, чтобы не расплакаться, потому что мистер Гобарт не явился на приём в честь собственной помолвки. Поэтому, услышав слова слуги, она заявила: «Если он напился, я его убью!» – и пошла в сад. Впрочем, мы обе прекрасно понимали, что он всё-таки напился. Я закончила расставлять блюдца для торта и бокалы с шампанским, а потом сообразила, что прошло уже минут пятнадцать, если не больше, а Холли до сих пор не вернулась. Я выглянула в сад, но нигде её не увидела – вы же помните, что на ней было белое платье, хорошо заметное в темноте. Так что я вышла через садовые двери гостиной и пошла по тропинке – и тут заметила что-то белое на земле.

26

Гуань Юй – военачальник эпохи Троецарствия, позже обожествлённый как Гуань-ди.

27

Здесь: «Конечно же» (итал.).