Архипелаг

Утром второго дня он не находит себе места — не иначе как зарядился энергией от лунной радуги. В небе сквозь слой слоистых облаков цвета перламутра пробиваются первые лучи солнца. Здесь не на что и взгляд бросить, разве что на облака глазеть. Им остается пройти 733 морские мили.

Утро переходит в отличный, ясный, солнечный день. Свежий ветер подгоняет яхту, море несет ее на широкой спине. Он переводит управление на автопилот, и теперь у него есть время приготовить что-нибудь вкусненькое на завтрак — драники, котлетки. Руки болят, он умудрился снова ободрать их, больно держать нож, луковый сок разъедает ссадины. Почему он не надел перчатки? И про крем забыл… Как бы вылечить эти руки поскорее?!

«Пирожок с картошкой, мистер Уилд?» Господи, ведь уже два месяца прошло с тех пор, как он оставил старую жизнь позади! Даже страшно вспомнить эти бесконечные чашки кофе, постоянный кислый вкус во рту. Сейчас-то он не пьет столько кофе. Надо поспать, может быть, удастся сегодня днем, ближе к вечеру? Двух часов вполне хватит, чтобы восстановиться. Все последующие дни будет спать по два часа. Теперь он с нетерпением ждет ночной вахты — кто посетит его сегодня, кто теперь обнажится перед ним?

После завтрака Оушен заявляет, что ей скучно, — такого раньше не было. Впрочем, есть даже термин такой: «кабинная лихорадка», негативная реакция на замкнутое пространство. Гэвин находит колоду карт, они играют в «балду» и «пьяницу», пытаются раскладывать пасьянс, но ей становится еще скучнее.

— Паааа-па!

— Что?

— Давай блинчики пожарим.

— Нет, дружок, это слишком сложно, да и муки у меня нет.

— Ну тогда супчик сварим.

— Нет.

— Тогда давай испечем пирог с яблоками!

— Слушай, мы же посреди Тихого океана, каким образом ты предполагаешь испечь пирог?

Оушен строит недовольную гримаску, хмурится.

— Может, хочешь сырную палочку?

Она отрицательно мотает головой.

— А немного собачьего корма?

Оушен смеется, кивает.

Гэвин притаскивает пакет «Пурины», достает оттуда пригоршню соленых сухариков со вкусом ягненка.

Сует сухарик в рот, причмокивает губами:

— Мм, какая вкуснотища!

Сюзи с энтузиазмом бьет хвостом.

— Ну ладно, давайте играть в такую игру, — объявляет Гэвин.

Он берет сухарик, прицеливается и бросает его в воздух в сторону Сюзи. Собака, лязгнув зубами, ловит корм на лету.

Оушен хлопает в ладоши. Гэвин прицеливается, кидает следующий сухарик в сторону дочери. Та копирует Сюзи, лязгает зубами, но промахивается. Следующий сухарик Гэвин кидает сам себе, ловит его, жует — ну и гадость! Воняет рыбой и насквозь пропитан мерзким жиром. Бэээ…

Весь следующий час они играют в «бросалки»: ловят сухарики ртом, панамами, руками, перекидывают Сюзи и друг другу, пока палуба не становится скользкой от раздавленного корма. Тут Оушен заявляет, что устала, пойдет полежит с Гровером, и отправляется в кают-компанию, оставив всю уборку на него. Ха! А он и не собирается ничего убирать, все равно Сюзи вылижет палубу до блеска.

Да, нелегко путешествовать по морю в компании шестилетки, которая не знает, чем себя занять. С Фиби было значительно проще. Гэвин вдруг осознает, что успел соскучиться по помощнице и ее гитаре, по ее влиянию на дочь, по женскому присутствию, которое оказывало такое успокаивающее воздействие на Оушен. Да и на него, он ведь тоже жаждет женской компании. Он хочет, чтобы его любили. Трогали. Обнимали. Он хочет секса, наконец!

Может быть, Фиби была права, когда говорила, что мужчины бегут к морю, спасаясь от проблем. Наверное, им просто не хватает женского внимания, они-то сами любят женщин всеобъемлюще, на все времена, и только здесь, в море, в полной мере чувствуют ответную любовь. Море — женское начало, которое всегда с тобой. Господи, как же он все-таки воняет собачьим кормом! Гэвину становится до слез жалко своей невостребованной мужественности, и он задумчиво смотрит за борт, в бирюзовую глубину, думая: «И я мог бы прыгнуть… при определенных обстоятельствах».

* * *

На следующий день после обеда ветер стихает, а затем меняет направление, сейчас он дует с юга, легко, но настойчиво. Приходится поработать: вообще-то, на юг их влечет течение, бегущее со скоростью двух узлов, но как быть с парусами? Сейчас они бесполезны, без толку хлопают на мачте, будто сами себя порют.

Проходит несколько часов, но направление ветра не меняется, и Гэвин вынужден завести мотор и спустить паруса. Но «Романи» не любит надолго превращаться в катер: двигатель, как престарелая дама, чихает и икает от возмущения. Как сейчас пригодился бы геннакер! И почему он его не купил? Становится невыносимо жарко, они чувствуют себя как жуки под яркой лампой на столе ботаника. Кругом вода, сплошная вода, счастье, что у них достаточно пресной!

До Галапагоса осталось 660 миль. Флаг Тринидада бесполезно повис на мачте никчемным носовым платочком. Неведомо откуда прилетает птица, усаживается на верхушку мачты, мгновенно загаживает все пространство под ней. На поверхность воды всплывают тысячи крошечных кальмаров. Ой, да их тут мириады! Подобно летучим рыбам, они прыгают в воздух, некоторые приземляются прямо на палубу. Разинув пасть, Сюзи бежит на нос, пытается схватить зубами пролетающих мимо полупрозрачных созданий. Оушен деловито собирает кальмаров с палубы, правда, не с целью пообедать. Набрав горсть, выбрасывает обратно в море. Да, есть от чего сойти с ума. Здесь каждый может сойти с ума.

— «Табанка сведет меня с ума!..» — напевает Гэвин.

На четвертый день начинает накрапывать дождь, но ветер так и не поднялся. Около экватора есть неприятная зона, где северные и южные ветра встречаются и перемешиваются, вырабатывая мегатонны негативной энергии. Кажется, словно идешь сквозь зону мертвого пространства, как через кладбище. Все моряки ненавидят это место.

На обед они готовят салат, варят картошку, открывают очередные упаковки салями и сыра «Рокфор». Оушен и Сюзи сходят с ума от безделья, обе ждут, что он станет их развлекать. Гэвин предлагает новую игру: «Кто шпион?» — но надолго его не хватает. Вокруг ни одной живой души, ни лодочки, ни корабля. Оушен валится на скамейку, бессмысленно пялится на воду… Детям вредно вот так сидеть без дела.

На самом деле эти четыре дня сказались и на нем. Когда долго смотришь в открытое море, что-то происходит с глазами. Начинают мучить галлюцинации, над горизонтом встают миражи. Вот сейчас, например, он видит караван слонов, а за ним на всех парах мчится скорый поезд. Или не мчится? На что похоже то далекое облако? Воздух накаляется, шипит, пузырится, кувыркается. Глаза болят, руки ноют. Эх, хорошо было бы пообщаться сейчас со взрослым человеком, но хоть музыку послушаем. Гэвин включает плеер, ставит сначала Эрику Баду, затем Билли Холидей, потом «Бисти Бойз».

Оушен поднимает голову, она обожает «Бисти Бойз». Начинает притоптывать, хлопать в ладоши в такт их пронзительным крикам. Со своей забинтованной ногой она выглядит так, будто упала со сцены.

* * *

Пятый день и снова безветрие. Гэвина уже серьезно беспокоит, хватит ли им топлива. Да и «Романи» терпеть не может, когда ее волокут как баржу: пыхтит от возмущения. У него начинают сдавать нервы — еще одна проблема моряка, оказавшегося в море во время штиля. Какую глупость он совершил? Во что ввязался? Выходя из Панамского канала, он был полон радостных предчувствий, но сейчас уже не так оптимистично настроен. Сейчас он боится, что не справится, по крайней мере, если ветер в ближайшее время не поднимется снова. Они ведь сейчас вне зоны действия радио, немудрено, что его охватывает паника.

«Не показывай этого!» — строго говорит он себе и решает как можно меньше думать. Но мысли упрямо лезут в голову. Для этого он, что ли, оставил Тринидад, об этом мечтал? Чтобы вот так сидеть на палубе, в отчаянии глядя по сторонам? Так он представлял себе избавление от проблем?