Архипелаг

В следующий раз Гэвин просыпается под утро, его тело онемело, как ствол упавшего дерева. Бирюзовое море безмятежно, притворяется тихим оазисом. Остров напоминает маленькую спящую деревню, только белый песик уже носится по пляжу. Сюзи тоже белая собака, вся белая, кроме розового пятна на носу, но под шерстью, на коже у нее есть серые пятнышки. А этот песик совсем другой, он и меньше, и более прыгучий, легкий, длинноногий. Гэвин лениво наблюдает за ним, пытаясь понять, как тот может не помнить, что с ним случилось. Может быть, стоит пойти к нему, утешить, приласкать? Раздевшись до трусов, Гэвин тихо перелезает через ограждение яхты, погружается в рассветное море, плывет к берегу. Пес нервно бегает по пляжу, ждет его, а когда Гэвин, доплыв, усаживается на песок у линии прибоя, доверчиво подходит и тычется мордой ему под мышку.

— А ведь я — тоже человек с лодки, — говорит Гэвин, гладя его за ушами. — Ты понимаешь? Я мог бы быть тем человеком с лодки.

Какое-то время они возятся, играют. Гэвину нравится этот белый пес, его молодой задор, гладкий мех, острые зубки, прикусывающие его пальцы, но он видит, что каким-то чудесным образом песик умудрился забыть, что совсем недавно похожий на Гэвина человек выбросил его за борт как пакет с мусором.

* * *

Они снова пускаются в путь, включают автопилот — архипелаг растянулся на двести миль, попутный ветер уверенно несет яхту. И снова мир вокруг блестит всеми оттенками синевы, а солнце смеется над их головами: ха-ха-ха. Впервые за всю поездку Гэвин чувствует себя настоящим туристом. Его дело — глазеть по сторонам, впитывать впечатления, ему очень близок этот мир, который так и остался на древнем, но вполне высокоорганизованном этапе развития и дальше развиваться не желает. До свидания, мысленно говорит ему Гэвин, ведь очень важно попрощаться, когда уходишь из гостей.

— До свидания! — произносит он вслух и велит Оушен помахать на прощание рукой Гуна-Яла и всем остающимся здесь индейцам.

— А куда мы теперь плывем, пап? — спрашивает Оушен.

— Мы держим путь в Панаму, где пройдем сквозь участок суши по каналу.

— Что такое канал?

— Такой водный проход, путь напрямик.

— Мы пойдем напрямик?

— Да, детка, через сушу.

— Ничего себе!

— Тебе понравится.

Нога у Оушен еще перебинтована, но шрам на голени подживает. Гэвин видит, что дочь снова что-то тревожит.

— Моя мама заснула, — сообщает она Фиби.

Фиби молча кивает.

Гэвин уже не одергивает ребенка, ему не страшно, что дочь поставит его в неловкое положение. Они с Фиби перешли в новую стадию отношений и без ложного смущения могут рассуждать о чем угодно.

— А у тебя есть мама? — интересуется Оушен.

Фиби закатывает глаза, Гэвин усмехается.

— Была. Но она скончалась три года назад.

Оушен важно кивает, но, похоже, слова «скончалась» она не понимает.

— Моя мать умерла, потому что слишком много курила и нервничала, — объясняет Фиби.

Оушен вздрагивает, поднимает голову.

— Твоя мама умерла?

— Да.

— Как та рыба?

— Ну, не совсем так, конечно, но… да, она перестала дышать.

— Она просто… легла и умерла?

— Вроде того.

— А вот моя мама легла и заснула… в чем же разница?

— Разница в том, что твоя мама сможет проснуться. А моя — нет.

— Никогда?

— Никогда. — Фиби печально улыбается.

— Моя мама обязательно проснется, — говорит Оушен.

— Конечно, я в этом не сомневаюсь.

— Мне так жалко твою маму.

— Ничего, я уже это пережила.

— А хочешь, я буду твоей мамой?

Фиби невольно издает смешок.

— Ты?

— Почему нет? Я же вырасту когда-нибудь? Тогда и стану твоей мамой. Что в этом смешного?

— Хорошо, договорились, — говорит Фиби, отворачивая лицо. — Я-то совсем не против!

Они поднимают парус и идут дальше, периодически меняясь местами за штурвалом. Море оделось в платье нового цвета, теперь изумрудное, берега тоже меняют очертания: береговая линия изрезана, как на северном побережье Тринидада. Неудивительно, ведь когда-то Тринидад и сам был частью побережья Южной Америки. Глядя на этот знакомый пейзаж, Гэвин чувствует прилив уверенности в себе. Конечно, они заплыли очень далеко, но все же — слава богу! — это не Япония. Господи, что бы он делал в Японии? Он не представляет себя под парусом на другом конце света, в тех холодных неприветливых морях. Позже вечером, когда они бросают якорь в крошечном заливе, Фиби вдруг поворачивается к нему.

— Я собираюсь сойти с яхты завтра, — говорит она спокойно.

Гэвин неприятно поражен. Они не обсуждали, где именно она сойдет с «Романи», но, конечно, рано или поздно это должно было случиться. Завтра он собирался заказать по телефону платный проход по Панамскому каналу, ему должны прислать лоцмана, в одиночку проходить по каналу не разрешается. Он знал, что Фиби покинет их до этого момента, они же договаривались, что дойдут вместе только до Панамы. Но сердце у него все равно падает — уже завтра? Так скоро? Он отворачивается, смотрит на море. Затем переводит взгляд на сидящую в кокпите дочь.

— Да, я сойду в Пуэрто-Линдо, это следующий порт. Мой бойфренд Дэниел ждет меня там, мы доедем до Панамы на автобусе.

— На автобусе? — спрашивает Оушен, поднимая голову.

— Да, поживем в Панама-Сити несколько дней, потусим с друзьями, а затем рванем на север, в Мексику.

— Ты поедешь на автобусе вместе с хиппи? На том автобусе, который как стихотворение?

— Да нет же!

— А на каком тогда?

— На обычном рейсовом автобусе, который довезет нас до Панама-Сити.

Фиби говорит медленно, подбирая слова и глядя Оушен прямо в глаза, но Оушен все еще не осознала их смысл. Его девочка пока не имеет представления о географии, она не знает, в какой точке мира они находятся. Да и что ей до этого? Для нее важны близкие: ее папа, ее Сюзи. А в последнее время к этому кругу присоединилась и Фиби.

Оушен опускает голову, пальцем ковыряет бинт на ноге. Ее брови сходятся у переносицы, ресницы начинают дрожать. «Сейчас начнется!» — с замиранием сердца думает Гэвин. Его девочка еще пытается бороться со страшной новостью: Фиби покидает их… Но боль уже захлестывает ее, она невольно подтягивает к груди колени, маленькая грудка судорожно поднимается и опускается, в глазах закипают первые горячие слезы.

— Мне так жаль, — растерянно произносит Фиби, пытаясь говорить с Оушен как со взрослой, — но наши пути завтра разойдутся. Я ведь… — Она пускается в пространные объяснения, но тут из груди Оушен вырывается первый отчаянный, горький всхлип, предвестник большого взрыва.

Гэвин знает свою дочь: сейчас она охвачена яростным, всепоглощающим гневом. С перекошенным лицом Оушен бросается по пол кокпита, кричит, извивается, бьет руками и ногами, не в силах противостоять обрушившемуся на нее урагану чувств. Разочарование, боль, ярость насквозь прожигают ее маленькое тело, и она рыдает, выкрикивая одно слово:

— Нееееет!

Гэвин не пытается поднять дочь с палубы, приласкать, утешить. К чему? Ведь и он охвачен гневом и разочарованием от предательства Фиби. Он не думал, что расставаться будет так больно. Он целый год провел вдали от жены: страдал, скучал по ней, любил, порой не в силах был выносить одиночества! Его душа была изранена, в ней бушевали вихри под стать тем, что взрывают сейчас сердце его ребенка, ведь Клэр бросила их обоих. Да, бросила, ушла, разрушила все, что они с таким трудом создавали. И что теперь прикажете делать — запретить дочке любить и страдать?

Лежа на полу, заливаясь слезами, Оушен стонет:

— Нееет! Не надо автобус! Зачем тебе уезжать?

Фиби закрывает лицо руками.

— Но как же мой друг? Я должна его увидеть! — молящим голосом произносит она.

— Мне плевать!!!

Фиби умоляюще смотрит на Гэвина, прося поддержки.

— Не хочу, чтобы ты уезжала, я люблю тебя, зачем тебе уезжать!!!

Теперь и у Фиби из глаз текут слезы.