Архипелаг

— Точно.

— Я тоже все время уплываю. Море заставляет человека постоянно размышлять о жизни.

— Вы правы.

— Постоянно спрашиваешь себя, а как же проходит твоя жизнь.

Оба смотрят вдаль на крутые голубые дюны волн.

— Ну и как проходит ваша жизнь? — спрашивает он, поражаясь собственной смелости.

Фиби издает короткий смешок.

— Неплохо, спасибо.

— Никаких замужеств, разводов?

— А вот и не угадали, я была замужем.

— Неужели? — Он искренне удивлен.

— Я вышла замуж в восемнадцать лет.

— Ого!

— Да. Никто и не думал, что брак будет удачным. И я тоже так не думала.

— Ничего себе! А зачем же тогда…

— Он был очень милым. Еще мальчиком, собственно. И я была девчонкой. Сейчас мы дружим, но… Тогда жизнь нас развела, мы пошли учиться в разные колледжи. К тому же он никогда не любил море.

— А сейчас он где живет?

— Примкнул к какой-то коммуне в Испании. Мы уже давно в разводе, и не думаю, что мне захочется снова выйти замуж, по крайней мере пока. Но в юном возрасте это казалось страшно романтичным.

— А сколько вам лет, простите за вопрос?

— Двадцать восемь.

— А я женился поздно, в тридцать пять. С женой познакомился, когда мне исполнилось тридцать. Мы встречались какое-то время, я все тянул… Я ведь страшно любил море.

— Понимаю, море не любит конкуренции.

— Я тоже чувствую это.

— Море — ревнивая женщина, вы же знаете! Посмотрите, сколько здесь одиноких мужчин. Именно мужчины ходят на яхтах в одиночку, не женщины. Мужчины рвутся в море, потому что море жадное — как страстная, ревнивая любовница, бросает им вызов и хочет обладать ими полностью. Тысячи одиноких мужчин принадлежат его безбрежным просторам, все с утра до вечера занимаются с ним любовью.

Гэвин смущенно опускает глаза.

— Да, похоже, вы немало повидали, — замечает он.

— Это точно. Многие моряки не мыслят жизни без парусов. Большинство от чего-то бежит, конечно, ну, кроме профессионалов, занимающихся доставкой, или персонала наемных яхт. Все остальные, уж простите, — сбежавшие из города новички. Их привлекают опасность, приключения… — В ее глазах вспыхивает озорной огонек. — Некоторые, вроде меня, из богемной среды и путешествуют с гитарами.

— Я ведь тоже сбежал, — вдруг признается Гэвин.

Фиби кивает. Похоже, она уже это вычислила.

— Я ничего не мог с собой поделать. Однажды просто вышел из офиса и не вернулся. Долго в себя не мог прийти от того, что сотворил. Сейчас-то мне стало намного легче.

— Да это нормально. Правда. Сделать то, что сделали вы.

— Вы тоже от чего-то бежали?

— Я сбежала из дома. От своего отца. Он бил маму, меня и младшего братишку. Так что в шестнадцать лет я сорвалась с места в первый раз.

— Бил вас! Ужас какой.

— Да уж. — Она улыбается. — Мне точно лучше быть одной.

— Мне очень жаль…

— Мне тоже жаль того, что случилось с вами.

— А разве не рискованно путешествовать вот так, наедине с мужчиной?

— Риск не так уж и велик, поверьте. Ведь всегда выбирает женщина. Это ведь я решила идти с вами. У вас чудесный ребенок, крутая собака и великолепная яхта.

— Я знаю. — Развеселившись, Гэвин ударяет себя по колену, хохочет.

Она тоже начинает хохотать, эта милая, юная Фиби Вульф со своими татушками.

Снова настает ночь, дочь спит в салоне под сеткой. Ветры завывают в парусах, кажется, они не прекратятся никогда. Гэвин и Фиби сидят в темноте, почти не разговаривают, завороженные движением темных теней, формой волн. Фиби держит румпель.

— Итак, — вдруг произносит она, — вы мне еще не рассказали о призраке.

— Эх… — Гэвин даже постанывает от нежелания обсуждать эту тему. — Ну что сказать… Я-то сам никогда его не видел. За все эти годы — ни разу. Но легенда действительно существует.

— И?

— Я это… соврал вам.

— Соврали???

— Да. Уж извините. Заговорился.

— Так о чем соврали-то?

— Ну, я действительно владел яхтой совместно со своим другом Клайвом, только мы ее ни у кого не покупали.

— Как так?

— «Романи» нашли дрейфующей, на борту никого не было, только хлопали паруса. Ее привели местные рыбаки, владельцы яхт-клуба оставили гнить в марине. Целый год она простояла беспризорной, и ее уже собирались потопить у выхода из залива. Тогда мой друг предложил купить ее по дешевке, вот сделка и состоялась. Нам тогда было столько же лет, как вам сейчас, а может быть, и меньше. Мы всегда мечтали о яхте.

— И вы не знаете, что сталось с тем шкипером?

— Нет.

— Он, наверное, упал за борт во время волнения. Такого, как это.

— Да. Бедняга. Он и не пытался предотвратить падение — даже не пристегнут был. О чем он вообще думал?! Если упадешь в воду, через минуту останешься один посреди моря.

Проходит еще несколько часов, ветер рычит, завывает, рвет паруса. «Романи» ускоряет свой бег, без устали забирается с одной крутой горы на другую, ровно и быстро, как всегда.

— Она так уверена в себе, — замечает Фиби.

— Напоминает вам о вашем детстве?

— Да, мы с отцом часто выходили в море. Но в нашей семье я единственная любила это занятие. Он брал меня с собой, когда я была еще малышкой.

— Такой, как Оушен?

— Да.

— Он еще ходит на этой яхте?

— Нет, давно продал ее.

— Что же, я очень рад, что вы нашли нас и что решились пойти с нами.

Ночью они снова устанавливают вахты, и на этот раз Фиби идет спать первая.

Два часа ночи. Сейчас ему не помешала бы трубка, так приятно попыхивать, сидя в темноте. Правда, вокруг и так происходит множество событий, да и в голове продолжается кавардак. «Романи» качается на волнах, как плот или щепка, паруса гудят, нос яхты с сопением погружается в воду, выныривает снова. Гэвин крепко сжимает румпель, осматривает воду, палубу, слегка убирает парус на гроте, помогая яхте справиться с ветром. За «Романи» нужно следить постоянно, в бурном море ее ход может легко нарушиться. Она инстинктивно реагирует на движение волн и силу ветра, а он, так же инстинктивно, реагирует на ее нужды. И ей хорошо, его старенькой яхте, она счастлива.

Всю ночь он то встает, то снова садится, не отпуская руль, не сводя глаз с темноты впереди. «Бух, бух!» — нос зарывается в очередную волну, пропахивает ее, брызги и пена летят в кокпит. «Ух ты!» Соль разъедает глаза, грудь болит, и кишки сводит, но эта боль лишь заставляет его яснее, острее ощущать восторг жизни. Море может сделать с ним что заблагорассудится: заморить до смерти или вылечить от горя, от прошлых неудач. У его жены сердце разорвалось напополам. Как же я люблю тебя, милая! И я понимаю тебя, правда. Где ты сейчас, Клэр? В своей комнате в доме матери, где окна выходят на высокое дерево с красными листьями? Что ты делаешь? Смотришь телевизор? Вяжешь? Спишь? Не ешь, не пьешь, не разговариваешь, увядаешь с каждым днем?

Всю ночь, держа руки на штурвале, он размышляет о том, какой жизнью хочет жить. Возможно ли начать ее заново? Он вглядывается в темноту, но не видит на носу ни борющихся с гротом призраков, ни движущихся по палубе темных теней, лишь огромные черно-синие холмы вздымаются вокруг. Куда его занесло? От этого места веет смертельной опасностью, почему же он так счастлив? Он всего лишь маленький человек на маленькой лодке, окруженный такими огромными волнами, которые ему еще не приходилось видеть, но он счастлив, что снова может назвать себя мужчиной и моряком.

Глава 14

MIRA!

Под вечер в четверг они прибывают в Картахену. Переход занял больше трех дней. Гавань отгорожена от открытого океана узкой косой элитного района Бока-Гранде, где колумбийцы выстроили собственную версию Манхэттена. Марину обступают высотные дома, они похожи на разодетых гостей, спешащих к морю на вечеринку по мелкому серому песку.

Переход совершенно вымотал их, даже Сюзи лежит в будке без сил. Они бросают якорь, выпускают собаку на свободу, отстегивают страховочные тросы, льют пресную воду себе на головы. Наконец-то земля! Они в гавани, в безопасности — не чудо ли это?