Страница 4 из 16
Старшина кивнул. К сожалению, командование немецкое отлично понимало, что наступление русских зависит от того, сколько мы будем знать о противнике. Фрицы усилили дисциплину, и теперь личный состав врага по ночам не спал.
– Вот именно! – Протопопов поднял указательный палец.
– Что «именно»? – переспросил Мазур, который в задумчивости ломал в пальцах спичку, вперившись голубым своим глазом в невидимый за темно-зеленой рощей горизонт. – Что конкретно значит это твое «именно»?
– То, что ночью не спят, – сказал Протопопов и торжествующе добавил: – Сами подумайте: если фриц не спит ночью, когда ему еще спать?
Мазур пожал плечами: намекаешь, что он спит днем?
Протопопов отвечал, что не намекает, а прямо говорит. Совсем без сна никто не сдюжит, даже самый отъявленный фашист. И уж если ты не спишь ночью, значит, как миленький задрыхнешь днем.
– Интересная концепция, – хмыкнул Мазур, – однако в корне неверная. Во-первых, вряд ли ночью бодрствует весь личный состав противника. А раз так, то и днем отсыпаются тоже не все, а, скажем, только половина.
Но старшина с командиром не согласился.
– Нужно учесть повадку врага, – заметил он важно. – Фашист – человек систематический. Даже на войне он живет привычным обычаем: пообедал – и на боковую. Фашист не дурак, он же понимает, что мы не идиоты, чтобы лезть к нему в окопы среди бела дня. Именно поэтому ночью он бодрствует, а днем спит. Проще говоря, не полсостава, а весь наличный фашист спит днем – и нам это хорошо известно. Так почему бы не попробовать и не взять его тепленьким прямо днем?
Лейтенант поглядел на подчиненного с неодобрением: чистое самоубийство предлагает старшина. Если разведчиков обнаружат ночью, они хотя бы могут уползти под прикрытием темноты. А если днем? Куда они уползут, прямиком на тот свет?
– Это если заметят, – упрямо пробурчал Протопопов. – А если нет?
– Да не могут они нас не заметить, – отвечал Мазур и в доказательство своей правоты стал загибать пальцы, под ногтями которых еще чернела земля, не отмытая с ночного рейда. – У нас три группы на дело идет, в каждой по три человека. Группа захвата – трое, группа обеспечения – еще трое. Ну и группа прикрытия – тоже как минимум три бойца. Итого девять человек. Это тебе не иголка в стоге сена, в мешке не затеряется.
Протопопов согласился, что девятерых, конечно, заметят, особенно нагло лезущих посреди бела дня через линию фронта. Ну а если людей будет не девять, а двое, а еще лучше – один? Одного-то заметить гораздо труднее.
Лейтенант кивнул: заметить, конечно, труднее. Но ведь и взять языка в одиночку, а уж тем более доставить его будет вдвойне нелегко.
– Нелегко, но можно, – гнул свое старшина. – Фашист за рощей, бежать недалёко, при хорошем везении за полчаса управиться можно. Главное – бойца покрепче отправить.
Мазур поглядел на старшину внимательно: это он на кого намекает?
– На вас, товарищ старший лейтенант, на кого же еще, – отвечал Протопопов не моргнув глазом.
Лейтенант криво усмехнулся: а ты, старшина, юморист. Вот только шутки твои сейчас не кажутся особенно смешными.
И действительно, лейтенант, как и всякий разведчик, хоть и был человеком тренированным, но назвать его Голиафом вряд ли бы кто решился. Рост чуть ниже среднего, сложение худощавое. А язык ведь мог попасться какой угодно – и сто килограммов, и даже больше. Разведчик при всех его талантах все же не муравей, который поднимает вес в сто раз тяжелее себя самого.
– Ну а раз так, значит, идти мне, – с готовностью заключил старшина. – Я мужик жилистый, серьезный, в молодости даже штангой увлекался, имею первый спортивный разряд.
– Первый разряд – это хорошо, – согласился Андрей Иванович. – Вот только фриц все равно убить может и на разряд даже не посмотрит. Что, Кондрат Петрович, прикажешь делать, если тебя убьют?
Протопопов пожевал губами и сообщил, что в таком случае придется его похоронить с воинскими почестями и отослать письмо старушке-матери, что, дескать, так и так, сын ее, героический старшина Протопопов, погиб, защищая родину. Одним словом, со святыми упокой и все в таком роде.
– Нет уж, извини – подвинься, – лейтенант решительно покачал головой. – Мне как командиру за тебя отвечать. Хотя вообще идея твоя, хоть и дикая, мне нравится. Есть в ней разумное зерно. Так что в разведку пойду я. И рисковать тоже буду я.
Говоря так, Мазур не уточнил, что особенного выбора у него не оставалось. После слов майора он просто обязан был либо пойти со всем своим взводом на задание в ночь и, скорее всего, погибнуть под вражескими пулями, либо попробовать реализовать безумную, хотя по-своему и очень логичную идею старшины. И если все равно суждено ему умереть, так пусть лучше умрет он один, а не со всем взводом.
– Тем более матери-старушки у меня нет, – заключил он, – я сирота, так что и плакать обо мне будет некому.
Говоря так, Андрей Иванович лукавил. Отца своего он и в самом деле не знал, а вот мать у него была. Правда, мать свою, Анну Казимировну Мазур, чью фамилию он носил, старший лейтенант не видел почти с самого рождения. Мать по происхождению была полячкой, родом из-под Кракова, хотя много лет жила в Санкт-Петербурге. В декабре восемнадцатого ей пришла телеграмма о том, что отец ее, живший в Польше, тяжело заболел и, вероятно, в ближайшее время покинет сей бренный мир. Анна Казимировна оставила годовалого сына на попечение двоюродной сестры, а сама отправилась в Польшу.
Однако вернуться назад уже не смогла: началась русско-польская война, а когда война закончилась, Анну Казимировну разбил инсульт. К счастью, мать осталась жива, но приехать обратно в Россию уже не могла – ни сил не было, ни здоровья. Вот так и вышло, что взрастила и воспитала Мазура двоюродная тетка, Луиза Владиславовна. Таким образом, случись чего, будет все-таки кому оплакать бедовую головушку старшего лейтенанта Андрея Ивановича Мазура.
Однако умирать старший лейтенант все же не собирался, ему было зачем жить. Кроме тетки Луизы, ждала его в Ленинграде на Выборгской стороне девушка Маша, Мария Антонова…
Тут комвзвода от посторонних мыслей отвлек солидный баритон старшины Протопопова.
– Ну а когда пойдете в таком разе? – спрашивал тот. – То есть за языком, я имею в виду.
Старший лейтенант поглядел на часы. Обед у фрицев уже закончился, сейчас ложатся спать, значит, минут через сорок самое будет время к ним в гости и нагрянуть…
Глава вторая. Крыса по имени Гитлер
Комроты капитан Апраксин глядел на Мазура так долго, что старшему лейтенанту сделалось не по себе. Казалось, что не два глаза на него глядят, а два стошестидесятимиллиметровых миномета.
– Ты, старлей, соображаешь вообще, что ты творишь?! – рявкнул наконец капитан.
Старлей развел руками: соображаю, товарищ капитан, вот только победителей, как известно, не судят.
– Еще как судят, – сурово сказал Апраксин. – И не просто судят, а военно-полевым судом судят таких дураков.
Он подошел к Мазуру, взял за грудки, встряхнул как следует. Глаза его неотрывно глядели на лейтенанта, он как будто не знал, что с ним делать – то ли ударить, то ли обнять. Спустя несколько секунд на губах его заиграла еле заметная улыбка.
– Вот ты черт везучий, – проговорил он наконец, и в голосе его осуждение мешалось с восторгом. – Ну, я понимаю, идея увлекла, но ты хотя бы со мной посоветовался бы! Посреди бела дня к фрицам за линию фронта – и даже мне не доложился! А если бы убили тебя?
– Невелика потеря, – отшутился старлей, – лейтенантов в Советской армии пока хватает…
– А я не про то, – оборвал его капитан. – Я про то, что я бы и не знал, где твои холодные останки искать.
Мазур только головой покачал: никак нет, товарищ капитан, все бы вы знали. Я, перед тем как на вылазку отправиться, все старшине Протопопову рассказал.
– Ах, тут еще и Протопопов затесался, – протянул капитан. – У вас, выходит, коллективная самодеятельность. Ну вот что, старлей. За нарушение дисциплины вам со старшиной выговор, а за то, что оберста[1] в качестве языка доставил, представлю тебя к ордену Красного Знамени… А, нет, не представлю. Красное Знамя у тебя уже есть. Значит, старлей, готовь дырочку под орден Красной Звезды.
1
Оберст – в вермахте соответствовал советскому полковнику.