Страница 3 из 16
Именно это на повышенных тонах и пытался втолковать майор офицерам разведки, для убедительности разбавляя скучные бюрократические пассажи энергичными выражениями вроде «сгною» и «уничтожу».
Самое неприятное было в том, что майор оказался не свой, штабной – он явился из особого отдела, который, вообще говоря, не военной стратегией и тактикой должен бы заниматься, а искать изменников, диверсантов, шпионов, террористов и контриков. Были, впрочем, у особистов и другие обязанности, например наблюдение за политическим и моральным состоянием бойцов. А чтобы никто не сомневался в компетенции особых отделов, было им дано особенное право – расстреливать дезертиров на месте.
И хотя в разведроте дезертиров не найти было днем с огнем, но мысль о том, что тебя могут просто взять и без лишних разговоров шлепнуть, вносила смущение даже в самые отчаянные умы. Вот потому с таким напряжением слушали сейчас майора командиры взводов и сам комроты капитан Апраксин.
В раздражении особист снял фуражку и бросил на стол, и было видно, как острые лисьи уши его зловеще подрагивают при каждом слове.
– Грядущему наступлению командование придает особенное значение, – говорил майор скрипуче. – А некоторые отдельно взятые офицеры не хотят этого понять и, более того, фактически саботируют подготовительную работу! Говоря проще, нужен язык, а языка до сих пор нет… То есть не то чтобы совсем нет, но то, что имеется, несерьезно, все это мелочь пузатая.
Это все, впрочем, было ясно и без майора. Дело было не в том, что говорил особист, дело было в том, как он это говорил.
А говорил он это нехорошо, некрасиво. И с каждым словом, которое брезгливо выплевывали холодные тонкие губы, с каждым предложением, которое висло на разведчиках, как вериги, делалось ясно, что майор напрочь не понимал, что такое разведка. Говорил он с ними как с простой пехотой, давил, запугивал – а с разведкой так нельзя.
Любой из сидевших сейчас в блиндаже офицеров мог объяснить особисту, что разведка – это особая статья. Если есть на фронте элита, то это не царица полей артиллерия, не танки и даже не авиация, а именно что войсковая разведка. Белая кость и голубая кровь войны, кругозор, ловкость, быстрота реакции… В разведчики брали самых лихих, умных, храбрых, ни Бога, ни черта не боявшихся. Войсковая разведка – это шик и форс, даже внешне их видать, с пехотой ни за что не перепутаешь, да и вообще ни с кем. Потому что каждый день своей жизнью рискуют, но не наобум, на кого Бог пошлет, а осознанно. А еще потому, что без разведки глуха и слепа огромная армия и не способна выполнить поставленные перед ней задачи.
– Значит, штрафбатом угрожал майор, – задумчиво повторил старшина. – Смешно, ничего не скажешь. А он в курсе, что полразведки как раз из штрафбата и набраны?
Наверняка майор это знал, ну просто не мог не знать. Может, конечно, забыл с течением времени. А может, просто привык на фронте всех штрафбатом пугать. Но разведчика штрафбатом не запугаешь: и штрафнику, и разведчику смерть почти гарантирована – не сегодня, так завтра, не завтра, так через год.
Вот потому и неправ был майор-особист. Разведке угрожать не надо, она и без того между жизнью и смертью ходит. Все свои это отлично понимают. И если, например, есть у человека плохое предчувствие, если говорит ему внутренний голос: не ходи сегодня на задание, пропадешь – он и не идет. И никто, никакой командир – ни взводный, ни ротный – ни попрекнуть, ни заставить его не посмеют.
Слава богу, всегда есть кем заменить бойца, народу во взводе хватает. Всего с командиром пятнадцать человек, на задание ходят восемь-девять, много – десять. Группа захвата – трое, группа обеспечения – трое, группа прикрытия – тоже трое. В самом пиковом случае еще одну группу обеспечения могут дать – в качестве усиления, но и не более того. В общем, всегда есть резерв. На худой конец, бойцов можно и у соседей попросить, в смысле – у соседней роты. Не откажут: на войне, как и в мирное время, принцип простой – ты мне, я тебе.
А тут, понимаешь ли, майор явился со своими угрозами. Обидно, товарищи офицеры, оскорбительно даже. Конечно, смерть в штрафбате – дело не сильно почетное, но ведь и это не самый край. Особый отдел и подальше штрафбата заслать может, подальше самой смерти. Заведет дело, под трибунал подведет да и в лагерь отправит, с уголовниками и каэрами на общих работах корячиться и пустую баланду хлебать. Для боевого офицера перспектива такая пострашнее будет, чем честно пасть на поле боя.
– А раз так, то, значит, вывернись наизнанку, а приказ исполни, языка возьми, – задумчиво подытожил старшина Протопопов.
Комвзвода только кивнул рассеянно: так-то оно так, да вот только где его, собаку, взять?
Для рассеянности его были свои причины. Пришлый особист, меча громы и молнии, все поглядывал на лейтенанта искоса, а потом вдруг ощерился по-волчьи:
– А что думает старший лейтенант Мазур? Знаю, что по части поговорить он большой мастак, а вот как насчет дела?
Стыдно сказать, но при этих словах в груди комвзвода неприятно екнуло. В каком это смысле он поговорить мастак? В словах майора почуял он какой-то странный намек и тяжелое неодобрение… Однако чувствуй там или нет, а отвечать на вопрос старшего по званию необходимо.
– Конечно. – Лейтенант встал и одернул гимнастерку. – Конечно, товарищ майор, языка добыть совершенно необходимо. И разумеется, в идеале это должен быть офицер.
– Разумеется, – хмыкнул майор, и желчное его, длинное лицо неприятно покривилось. – В идеале… Сразу видно человека с высшим образованием. А если не в идеале, если в реальности?
А в реальности было так. Три ночи перед этим разведрота ходила за линию фронта за языком как на работу. В первую ночь, надо сказать, дело почти выгорело. Группа захвата взяла тепленьким какого-то гауптмана. Но уж больно он, черт, оказался здоровым, настоящий бык! Так стал отбиваться и орать, что на миг опешили даже ко всему привычные разведчики. Втроем взялись его вязать – и не смогли. То ли он чемпионом по борьбе был, то ли каким тяжелоатлетом, но выдирался, как медведь, а сержанту Усову чуть шею не сломал.
Пришлось этому гаду ноги прострелить, а ему хоть бы хны – только громче ревет и врагов в разные стороны расшвыривает. Тут, на наше несчастье, подоспел немецкий дозор, и пришлось окровавленного и воющего, как оборотень, гауптмана бросить и отступать несолоно хлебавши.
Какими словами потом честил их капитан Апраксин! Таких слов не найдешь даже у Пушкина в «Евгении Онегине», а это как-никак энциклопедия русской жизни…
После этого устыженные разведчики сделали еще две попытки, но немцы уже были настороже, стрелять начинали не задумываясь. На всей этой истории рота потеряла двух человек – убили ефрейтора Калинина и тяжело ранили рядового Гоцмана. Однако потери потерями, а языка взять нужно было кровь из носу. И при этом, разумеется, самим не пропасть, потому что если всякий раз за языка отдавать двух разведчиков, то никакой разведки не напасешься.
От неприятных воспоминаний к действительности старлея вернул старшина Протопопов. Он, похоже, совершенно забыл о разговоре – наблюдал за огромным рыжим муравьем, который метался в зеленой траве прямо перед носом. Тело муравья, словно выточенное из темного янтаря, было пронизано солнечным светом и, если глянуть на просвет, казалось наполненным золотым сиянием. Мураш заблудился в высокой траве, как в джунглях, рыскал из стороны в сторону, но никак не мог разобраться, куда ему бежать.
– Плохой из тебя разведчик, – вздохнул Протопопов, подставил палец муравью и подсадил его на растущую из земли былинку, которая несколько возвышалась над прочей травой-муравой.
Мураш, оказавшись наверху, некоторое время ворочал огромной головой, водил усиками, шевелил жвалами, а потом, определившись с направлением, ссыпался вниз по былинке и сгинул в зеленой траве.
– Главное дело, – огорченно сказал Мазур, проводив муравья глазами, – главное дело – теперь уж хоть ты вдребезги разбейся, а языка все равно не видать как своих ушей. А все почему? А все потому, что фашисты уже настороже, и врасплох их не застанешь.