Чокнутая будущая

Голос.

Даже лопата мне казалась частью затянувшейся, невыносимо прекрасной прелюдии.

Мне хотелось замедлить эту игру, никогда не переступать невидимых границ, волноваться сердцем лишь от взглядов, слов, недомолвок.

Но хотелось и большего тоже.

Всего сразу.

Так много. Так непосильно.

Я оставила Антона на кухне заваривать чай и греть суп, а сама, так и не сняв куртку, бросилась в глубину дома.

Надо было переодеться — нельзя показываться ему в рейтузах!

И очень хотелось смыть с себя поезд. В ванной я включила горячую воду, чтобы помещение быстрее нагрелось.

Распахнула шкаф в своей спальне.

Какой я хочу для него быть?

Ступала по старым половицам осторожно, как по стеклу.

Вязаные носочки — подарок бабушки Ануш. Пушистый длинный свитер, который то и дело сползал то с одного плеча, то с другого.

Трогательные голые коленки.

Влажные длинные волосы.

Достаточно уютно и в то же время будоражаще?

Или Антону вообще плевать?

Он стоял спиной ко мне, помешивая половником суп в кастрюльке. Спросил:

— Как Москва?

Я ведь кралась так тихо, а он все равно услышал.

— Москва наполнила меня любовью.

Антон оглянулся через плечо — явно изумленный и даже местами возмущенный. Я так и покатилась со смеху.

— Что ты себе вообразил? Что я на все твои деньги наняла смазливого жиголо? Сексуального мальчика с почасовой оплатой? Это могло быть захватывающим опытом, — тут я и сама задумалась над упущенными возможностями, села за стол, подтянув коленку к груди. Демонстрировала, стало быть, товар. — Он бы выполнял все мои прихоти и изображал страсть. Даже жаль, что я не додумалась до этого раньше.

— Такая страсть не принесла бы тебе ни малейшей радости, — заметил Антон, подошел к столу, поставил тарелки.

— Тебе-то откуда знать!

Склонив голову набок, он мгновение смотрел на меня, а потом пожал плечами.

— Когда-то мне платили за секс, — буркнул, тоже усаживаясь за стол.

Ложка со звоном выпала из моей руки.

— Прости, что? Кто? Когда? Твоя вдовушка в стиле Мерилин?

Он кивнул, задумчиво разглядывая свои руки. Мысленно уплыл в прошлое.

— Однажды она потребовала, чтобы я приехал к ней среди ночи. Это было в люксе отеля. Когда я вошел в номер, то из него выходил… ну, вот как ты и сказала, мальчик с почасовой оплатой. «Он не хочет меня на самом деле, а мне надо по-настоящему», — что-то такое я от нее услышал.

— И ты остался?

— Остался, — Антон поднял взгляд, посмотрел на меня в упор. Жесткий, злой, прямолинейный. — Я хотел ее так, что готов был и на дуэль, и дышать не мог, и с ума сходил. Умер бы, если бы попросила. Я остался, а утром проснулся один… и с пачкой денег на тумбочке.

— Бедный мой, — я обошла стол, обхватила его щеки ладонями, склонилась, касаясь лбом его лба.

Короли мечей редко способны на истинное безумство, но если уж слетают с катушек — то основательно.

Страшное зрелище: рационал, утративший контроль над своими эмоциями.

Он накрыл мои ладони своими. Я ощутила запах его дыхания, аромат туалетной воды.

— Больше всего на свете, — проговорил Антон глухо, — я боюсь, что когда-нибудь меня накроет так снова. Это жалко, и больно, и невыносимо. Лучше уж условная Инна — безопасный вариант.

— А я?

Оно само как-то вырвалось, клянусь вам! Я не хотела его провоцировать, не сейчас. Сейчас хотелось его жалеть, да что-то не срослось.

— Ты?

Ох, сколько гнева!

Я отшатнулась — но поздно.

Он поднялся на ноги, сверля меня тяжелым, взбешенным взглядом. Отступая, я ударилась бедром о стол, зашипела, застыла. Стало страшно и захватывающе. Как в клетке со львом, если у тебя отвалился инстинкт самозащиты.

— Так как далеко ты готова зайти? — спросил он, обхватывая меня за талию. Вторая рука легла мне на шею. Фиксация.

Можно было ведь еще отступить!

Он бы услышал меня.

Но вместо этого я подалась вперед и поцеловала его.

А он ответил на поцелуй — почти грубо, почти свирепо.

Но все-таки немного, самую капельку, нежно. Как будто в последнюю секунду сбавил скорость.

У обоих срывалось дыхание, а у меня еще отказывали и ноги, и все остальные органы.

Как будто я пробежала марафон, и все еще бегу, и вот-вот умру от боли в груди.

Цепляясь пальцами за его свитер, я прижималась все плотнее, надеясь не хлопнуться в обморок.

Его губы спустились ниже — к подбородку и шее, к голому плечу, к ключице, и запоздалый страх все-таки скрутил мне живот.

Он же меня — или Мерилин? или нас обеих? или себя? — почти ненавидел сейчас.

Кого-то наказывал и что-то доказывал.

А под свитером — только трусики.

Беззащитность.

Безжалостность.

Нет, я не дернулась и не попыталась вырваться. Не сказала «хватит».

Просто окаменела.

Я не справлюсь с ним.

Не выдержу такого натиска. Слишком девочка, слишком неженка, а Антон не собирался мне поддаваться. Рука на груди. На бедре.

Безысходность.

Он отступил так резко, что я пошатнулась.

Усмехнулся, глядя в мое лицо — наверняка побелевшее.

— Мирослава, — проговорил очень тихо, очень спокойно, — не играй в игры, где не сможешь выиграть.

Я заплакала, и Антон бережно, утешительно прикоснулся губами к моему лбу:

— Береги себя, ладно?

И ушел, оставив меня собирать разбитое вдребезги сердце.

Римма Викторовна велела мне не принимать решений, пока я не увижу Алешу на репетиции.

И я поехала в его новый театр.

С классическим драматическим расставаться было грустно. Все-таки я там уже всех знала, а тут — пока никого.

Глупо, что театр располагался в торговом центре.

Глупо подниматься в него на эскалаторе.

Глупо проходить через зал, где продавались духи и одежда.

Глупо, что вместо швейцаров — сонная администраторша, вместо торжественных колонн — гипсокартон, вместо мрамора — ковролин.

Глупо, что такой маленький зрительный зал.

Все меня раздражало в этот день.

Дважды за утро я звонила Антону, а он дважды не взял трубку.

Я и сама не знала, что хочу ему сказать и что услышать. Просто хотелось убедиться: мы еще можем разговаривать друг с другом. Но, кажется, уже нет. От этого становилось пусто.

Устроившись в темном зале, я смотрела репетицию. Сначала бездумно, потерянно, а потом — все с большим изумлением.

Это ли мой потерявший интерес ко всему муж?

Он помолодел, похорошел. Подвижный, как ртуть, взаимодействовал с Риммой так, что искры летели. Огонь. Пламя. Порыв.

Пропал бесформенный тюфяк, вернулся — блистательный, талантливый, обаятельный Алеша, в которого я когда-то влюбилась.

Римма была права. Пьеса станет фурором.

Увидев меня, Алеша просиял.

— Ну наконец-то, — вскричал он вдохновленно. — Милая моя, ты вернулась. Тоха запретил тебе звонить, он сказал, что я тебя достал до печенок. Правда? Достал? Ведь нет же?

Он схватил меня за руки, потащил в гримерку, выгнав оттуда какую-то тощую девицу. Усадил на туалетный столик, осыпал поцелуями.