Дохлый таксидермист

– Ну-ну, не таращи глаза! Я знаю, о чем ты думаешь. Ну, отравили Петрова и отравили, не насмерть же. Сейчас об этом все пишут, потому, что какая-то крыса разослала письма в редакции. Но через неделю все забудется.

Нет, я не поэтому «таращу глаза» – просто вспомнил, как чуть не убил бедолагу Петрова. Кажется, начальнику лучше об этом не знать.

Как и о том, что второй дорогой начальник, Ганс Гросс, решил вычислить преступника по запаху формалина от обуви. Хорошо, что я принял меры! Если, конечно, неугомонный криминалист не выдумал показания Петрова, чтобы посмотреть, кто из его чудесного списка подозреваемых побежит покупать новую обувь.

А этот список в блокноте? Никак не могу отделаться от мысли, что это очередная ловушка. С Ганса станется, я его знаю.

Валить его надо, валить. Я это еще когда предлагал, но от меня, видите ли, отмахиваются.

Хотя я, честно, не знаю, что проще – завалить первое начальство или сдать второе. А, может, убить второе и убежать?

Еще можно сбежать никого не убивая, но я же вроде маньяк.

В общем, вопрос сложный, и я на трезвую голову стараюсь об этом не думать. Это сейчас накрыло с чего-то. Наверно из-за обманутых ожиданий.

– Послушайте, а я вообще сильно вам нужен?.. – это я так, на всякий случай. На самом деле я не рассчитываю, что дорогой начальник позволит мне соскочить.

Вот, пожалуйста. Сразу нахмурил брови:

– Ты о себе слишком много не воображай. Чучело сделал, а в остальном незаменимых у нас нет.

Прекрасно: похоже, этот упырь просто сменил тактику с воплей на угрозы. Даже не думал, что он на такое способен. То есть угрожать и при этом орать это всегда пожалуйста, странно, что он это делает, не повышая голоса.

– Ганс тебя схватит, так ты меня даже сдать не сможешь, – доброжелательно продолжает начальство. – Ты же ни хрена обо мне не знаешь. «Меня нанял какой-то неизвестный мужик»?

Он прав. Чувствую себя идиотом – что, в принципе, не удивительно, я же с прошлой недели по вечерам бухаю. Отмечаю свое окончательное превращение в маньяка.

– А если ты решишь устранить меня физически, то будешь приятно удивлен.

Честно, лучше бы он орал. Мне так как-то спокойнее. А то эти намеки с угрозами очень нервируют. Вот, правильно я в позапрошлый раз мечтал до ножа дотянуться – сейчас-то все, поздно, начальство явно настороже.

А может, он и орать перестал только из-за того, что решил меня ликвидировать? Ну, кто знает?..

Ну, это уже перебор. Быть маньяком и параноиком одновременно это слишком. Надо выбрать что-то одно.

К тому же за паранойю у нас отвечает Ганс Гросс.

– Да с чего вы взяли, что я хочу вас сдать? Или вообще убить?! Я просто хотел… я просто хотел получить инструкции насчет того, что мне делать, если что-то пойдет не так!..

Замолкаю. Начальство ухмыляется, и мне от этого совершенно не по себе.

Горизонт планирования резко сужается, превращаясь в «дожить до завтра», когда работодатель отбрасывает усмешку и подманивает меня пальцем:

– Инструкции есть. Значит, так. Перестань тискать ножик в кармане, у меня есть кое-то получше.

Дорогое начальство вытаскивает сверток из кармана. Из платка появляется пистолет Люгера, кажется, незаряженный – ну, то есть начальник же не настолько рехнулся, чтобы таскать заряженный в кармане? Для таких развлечений люди кобуру придумали.

– Вот тебе парабеллум на случай всяческих неожиданностей. Чтобы ты, значит, из табельного никого не пристрелил, а то я тебя с прямыми уликами не отмажу. Откуда название, знаешь? Если такая поговорка на латыни, «Sivispacem, parabellum», – нравоучительно говорит начальник, после чего выдает русский перевод. – «Хочешь мира – готовься к войне».

Знаю, знаю, мы обсуждали это с Гансом Гроссом. Он рассказывал, что «парабеллум» это название патрона калибра 9 мм., само изделие называется «пистолет Люгера». Но в советской России «парабеллум» как-то прижилось лучше, чем «люгер».

Но речь не об этом.

– Ни за что не поверю, что вы, товарищ начальник, хотите мира. Только если в том смысле, в котором его хотел Александр Македонский.

Начальник смотрит на меня с подозрением:

– А тебе зачем? Если вкратце, то нам… мне не нравится, что наш мир крутится вокруг умерших. Горы бюджетных денег уходят на то, чтобы обеспечивать это соответствие, даже здания строят те же самые. Чиновников вон толпы развелись. А могли бы о людях думать.

Ага, зато мой наниматель постоянно о людях думает. О том, как бы кого из них выпотрошить и чучело сделать.

– А… а… а Ленин?

– Чего глаза вытаращил? Ленин тоже нужен. Чтобы народ увидел, к чему приводит полное соответствие, хе-хе. Но тебе в это лучше не погружаться. Ты простой исполнитель, делай свое дело и не высовывайся.

***

29.08.1942

Москва, набережная реки Яузы

Я. П. Овчаренко (И. Приблудный)

Приблудный встретился с Ильфом и Петровым у входа в Лефортовский парк на берегу недавно облаченной в гранит и бетон Яузы. Из нее уже лет пять как пытались сделать судоходную реку, но в старом мире этому мешала война, а в новом – отговорки чиновников, что «лучше пару лет подождать, чем сносить новые здания». Так что дело пока ограничилось набережной и спешным ремонтом моста с дурацким названием «Госпитальный».

Место встречи назвал Учитель, и Ваня до последнего не был уверен, что журналисты придут. И дело было не только в названии моста. После того ужасного вечера неделю назад товарищи держались холодно и насторожено, по крайней мере Ильф. Женя, может, и не был так агрессивно настроен, только Ваня его не видел.

В больницу к Петрову его не пустили – там, оказывается, было какое-то персональное указание Ганса Гросса. С какой радости усатый фриц распоряжается в больнице как у себя дома, Ваня выяснять не стал. Он подумал было залезть к Женьке через окно, но Учитель эту идею забраковал. Может, и зря – возможно, лезть на второй этаж по елке было даже надежней, чем передавать записку через медсестер. В итоге Ваня отдал два конверта от Учителя очутившемуся у больницы Михаилу Файнзильбергу, и тот принес ответную записку на аккуратно оторванном куске газеты, карандашом: «Если меня выпишут. Е.П.».

Они с Учителем долго рассматривали эту записку на тайной квартире. Ванька представлял себя сыщиком и пытался прикинуть, злится ли Женя, по степени нажима на карандаш. Учитель поглаживал щетинистый подбородок – борода была сбрита в конспиративных целях – и вслух рассуждал, какова вероятность, что Петров не просто захватит с собой Ильфа, но и приведет на встречу половину московской милиции.

И еще они поругались – впервые за время знакомства. Приблудному совсем не понравился их новый план, и он был в шаге от того, чтобы хлопнуть дверью, а Учитель сердился и клялся всеми своими святыми, что Петров в принципе жив только из-за его вмешательства. Он, значит, от милиции прячется и бороду сбривает, все лишь бы спасти этих зловредных журналистов, а Ванька ходит и выпендривается! Аргумент, что лучше валяться в больнице с несмертельным отравлением, чем лежать в морге с пробитой башкой, оказался решающим, но Ваня все равно тайно надеялся, что товарищи откажутся от встречи.

Увы. В пятницу Женьку выписали из больницы, и утром субботы они встретились в Лефортовском парке.

В семь утра тут было почти безлюдно. Кроме Ильфа с Петровым на скамейке у входа Приблудный приметил двоих прохожих в глубине парка и еще какого-то спортсмена в старой машине возле моста. На милиционеров они не походили – значит, Ганс все же поверил в благие намерения Учителя и переключился на охоту за настоящим преступником. Но Приблудный все равно выждал минут пятнадцать для верности и только потом пошел к журналистам.

Август в этом году выдался теплым, но по утрам уже бывало прохладно и ветрено, так что Ильф с Петровым были в пальто, но без шляп. Они сидели на скамеечке лицом к парку и неторопливо беседовали. Ветер донес до Приблудного обрывки фразы: что-то про старую церковь, которую переделали в консерваторию.