Страница 50 из 69
Отравление цианидом сопровождается онемением слизистых, так что речь пострадавшего звучала неразборчиво. Петров бормотал, что не хотел обидеть Ильфа, просто с кем-то его перепутал, и игнорировал все уточняющие вопросы. Ему казалось, что самое важное это как раз то, что он случайно обидел друга, и должен успеть попросить у него прощения, а меня-то интересовали факты!..
Что сказать: я и сам, кажется, перенервничал. Мне следовало выслушать непонятные пояснения Петрова и пообещать ему поговорить с Ильфом, после чего спокойно задать нужные вопросы. Только к тому моменту, как до меня это дошло, журналист уже отчаялся что-то объяснить и задыхался от волнения.
Я глубоко вздохнул, взял Петрова за руку, заговорил с ним спокойным и ровным тоном, как с больным животным. Наобещал ему всего – и то, что я поговорю с его соавтором, или нет, Петров сам с ним поговорит, и «Скорая помощь» сейчас приедет, и даст кислород, и можно будет дышать.
Вскоре журналист перестал захлебываться пыльным воздухом и просто следил за мной темными блестящими глазами. Терять сознание он вроде не собирался, а когда я, не меняя тона, сообщил, что думаю об их с Ильфом приоритетах, ответил усталой полуулыбкой.
Улыбка в числе прочего означала, что журналист понимает вопросы и готов к диалогу, так что я решил попробовать возобновить расспросы уже в конструктивном русле:
– Евгений Петрович, один вопрос, – сказал я, тщательно подбирая слова, чтобы не тратить время на бессмысленные препирательства, – вы перепутали Ильфа с тем, кто пытался вас отравить?
– Нет…– выдохнул журналист, – с… с тем… кто…
Я наклонился к нему… и именно в этот момент Ивану Приблудному приспичило высказаться!
– Чего вы с ним возитесь, всем известно, что они с Ильфом неженки! – заявил он, глядя на нас сверху вниз.
От злости я забыл русский; Петров вытащил свою руку из моих пальцев и перевел тускнеющий взгляд на Приблудного, выслушивая последнее напутствие, которое звучало как «нужно умирать как подобает мужчине, а не скулить».
Никогда не считал себя излишне чувствительным, но тут даже мне стало не по себе.
– Заткнитесь или проведете ночь в отделении! – рявкнул я, с трудом удерживаясь от парочки слов по-немецки.
Идея набить Приблудному морду не дожидаясь, пока это сделает Ильф, стала казаться весьма привлекательной.
– Но я…
– Закройте свой рот!
Приблудный захлопнул пасть и отошел с недоуменно-обиженным видом. Было неясно, то ли он действительно не понимает, в чем дело, то ли просто притворяется, чтобы саботировать мне расследование.
Я жестом отогнал его подальше и снова склонился к Петрову, пытаясь подобрать слова утешения. Речь о том, чтобы продолжить допрос, уже не шла. Это был перебор даже для меня.
– Вы не должны воспринимать слова этого идиота всерьез. Вы…
Дальше я собирался сказать, что он неплохо держится. Добавить, как мне надоели все эти обиженные товарищи, и то, что Приблудного никто не жалел и не утешал, не дает ему права так гнусно себя вести. Рассказать, что у меня на работе такой же под боком – он тоже всем недоволен и вообще надоел, и закончить тем, что мне совершенно непонятно, с какой стати мы все должны возиться с этими недопонятыми страдальцами, которые ведут себя подозрительно и явно саботируют расследование.
Только я даже рта открыть не успел, потому, что Петров сердито взглянул на меня и прохрипел:
– Он… был… в маске… из мешка… подошел… поставил ногу!.. я не мог дышать! – журналист коснулся шеи и поморщился. – Подумал, Ильф!.. Нет!.. И не… не Распутин!.. Другой.
Евгений Петрович замолчал, недовольно глядя на меня и пытаясь восстановить дыхание. Его, очевидно, все-таки зацепили идиотские обвинения насчет неженок – так, что приспичило доказать обратное во что бы то ни стало. Так что теперь он лежал и всячески демонстрировал готовность помогать следствию, игнорируя отвратительное самочувствие и проблемы с дыханием.
А вот напряженно прислушивающийся к нашему разговору Приблудный выглядел не слишком довольным. Я мысленно добавил пару очков вероятности в пользу версии, что ученик Есенина причастен к отравлению наряду с Распутиным. Впрочем, я пока не имел возможности отволочь этого товарища в отделение и допросить – следовало уделить внимание Петрову, пока тот еще в состоянии разговаривать.
– Вы хотите сказать, что вас еще и душили? Человек в маске из мешка? Когда это было?
– Когда… все… ушли...
Я задумчиво сделал отметку в блокноте. Отравление и удушение для одного было, конечно, многовато. У Петрова вполне могли случиться галлюцинации из-за нехватки кислорода, или он мог выдумать это, чтобы выгородить Ильфа после того, как шарахнулся от него у меня на глазах.
С другой стороны у Петрова действительно наблюдались симптомы, характерные для механической асфиксии. А вот этот приступ, который я наблюдал, наводил на мысли о стенозе гортани на фоне травмы.
А что касается феерической невезучести журналиста, так в моей практике и не такое случалось.
– Вы сказали, душил ногой? – спросил я, откладывая блокнот, чтобы аккуратно осмотреть шею пострадавшего. – Вообще, похоже. Очень больно?
– Ерунда, – прохрипел Петров, стараясь не морщиться от моих прикосновений.
Я вспомнил, что его только что обозвали неженкой, и прекратил расспросы о самочувствии как заведомо бесперспективные.
– Сидел… там…– Петров поднял руку и показал себе за спину, в сторону дворницкой. – Приполз… сюда…дурак… подумал… подумал…
Журналист был ненормально взволновал, все время шевелился и пытался что-то рассказывать. Я понял, что в таком болезненном состоянии его бесполезно уговаривать помолчать и поберечь больную шею. Проще перевести разговор в конструктивное русло и поговорить о расследовании.
– Вы знаете, кто вас отравил? – ласково спросил я.
– Распутин… кто же… еще, – отчетливо проговорил Петров. – Но... душил… другой. Другой!
Итак, Евгений Петрович считал, что его отравил Григорий Распутин – и мигом побелевшее лицо Приблудного говорило в пользу этой версии. Но для меня все было не так очевидно.
То, что писателя душил человек в маске из картофельного мешка, больше говорило в пользу моей первой версии о том, что Петрову случайно достался цианистый калий, предназначенный для Распутина. Как и то, что журналист еще жив. Скорее всего, он действительно был случайной жертвой, неудачно попавшей под горячую руку таксидермиста-сектанта. Точнее, ногу.
Да и версия с причастностью Ильи Ильфа еще никуда не делась. Правда, было не совсем ясно, зачем ему в таком случае вызывать меня. Отвести подозрения?
Мои размышления прервало появление делегации из взъерошенного Ильфа, молодого человека в форме фельдшера и двух крепких санитаров с носилками.
– Спасибо, вы очень помогли расследованию, – сказал я Петрову. – Отдохните немного. Вот уже врачи, сейчас вам помогут. Добрый день, товарищи.
Поздоровавшись с медиками, я достал удостоверение, в двух словах объяснил фельдшеру про амилнитрит с глюкозой, вручил ему выдранный из блокнота листочек, где записывал развитие симптомов, и коротко поделился гипотезой про травму шеи.
– Это только со слов пострадавшего, нужно проверить в стационаре, – добавил я.
Умничка-фельдшер смотрел на меня очень серьезно и даже не обзывал дилетантом. Хотя, возможно, хотел. Ну, попробовал бы кто-нибудь вот так давать мне советы насчет расследований…
– Мы посмотрим, – сдержанно пообещал фельдшер, отворачиваясь к Петрову. – Сейчас увезем в Кремлевскую больницу, в токсикологию. Звоните, уточняйте, вам скажут.
Я тихо хмыкнул, представив, в каком восторге будет главврач «Кремлевки». Бедолага только избавился от проблемного Дзержинского с его ежедневными попытками притащить в больницу работу, как тут новый сюрприз в виде отравленного цианидом Петрова. И если даже журналист не доставит главврачу проблем, их непременно доставлю я со своим расследованием.
Фельдшер быстро осмотрел пострадавшего, раскрыл свой чемоданчик, достал шприц и ампулу – судя по названию, там было легкое успокоительное.