Дохлый таксидермист

Впереди было много работы, причем большую ее часть предстояло сделать Васильченко.

Впрочем, я его не жалел.

***

Тот же день

Ташкент. Рынок

М.А. Файнзильберг

Погода была отличной, и Миша Файнзильберг решил прогуляться с дядькой Тохиром до рынка. Анвар на этот раз почти не ворчал, только попросил не делать глупостей. Причем просил он это с абсолютной уверенность в результате. Точнее, в отсутствие такового.

Михаил уже понял, что живут они в частном секторе на окраине города, запомнил улицу и дом и не выучил только район. Чтобы дойти до главного рынка, нужно было брести по жаре с тряпкой на голове, глотая пыль с обочин, и несколько раз переходить арыки по деревянным мосткам под ворчание хромого дядьки Тохира. Из-за его ноги они часто останавливались и садились отдохнуть под чинарами или под дубами, чьи мощные корни сосали воду из арыков.

Рядом с домом, в двадцати минутах ходьбы, тоже был рыночек, только совсем бедный и маленький, поэтому за серьезными покупками они все-таки ходили на главный. Зато на маленьком базаре Анвар промышлял своей сапожной работой. То есть официально он вроде как числился при доме быта, а по сути был сам по себе, уходил и приходил когда хотел. Дядька Тохир, кстати, вообще не работал, занимался хозяйством: домом и огородом. Миша пытался помогать ему – он ужасно не любил чувствовать себя бесполезным нахлебником – но Тохир только посмеивался, отбирал у него лопату, тяпку и другой сельскохозяйственный инвентарь и дразнился обидными словами в духе «пусти художника в огород». Они с Анваром ему только посуду разрешали мыть, и то со скрипом, особенно после того, как Миша уронил себе на ногу казан из-под плова. Да, дядька Тохир после этого жал ему руку со словами «поздравляю, мой хромой друг», а Анвар долго и печально вздыхал. Пожалуй, Мишу это обеспокоило куда больше, чем если бы тот орал и обзывался.

Кстати, последние три дня Анвар вел себя необычно. Миша уже привык, что его новый друг чуть что начинает кричать и норовит дать по шее, а тут он смотрел с подозрительной задумчивостью и заводил странные разговоры вроде «Бродяжка, а ты веришь в жизнь после смерти». И кто же знает, к чему он клонил, потому, что ни один из таких разговоров не продолжался больше минуты: Анвар хватался за голову и начинал матюкаться на дикой смеси русского и узбекского. А когда за разговоры принимался дядька Тохир, ему еще и сверху прилетало. От любящего племянника.

А от Анвара в принципе всем прилетало, включая соседей и случайных клиентов и исключая старую дворняжку Моську. Той дозволялось все, даже таскать цыплят у соседей. Миша лично наблюдал, как суровый Анвар забрал у собачки задушенного цыпленка и пошел орать на соседа, что тот плохо смотрит за курами.

– Анвар прав, – сказал тогда Тохир. – Куры лазают через сетку, капусту жрут, – он вытащил изо рта самокрутку и махнул рукой за дом, в сторону огорода.

Тут Миша в очередной раз предложил помощь по огороду, но ему запретили – руки кривые. И растут не оттуда.

А откуда растут, сейчас расскажет Анвар.

– Племянник всегда такой был, – говорил потом дядька Тохир. – Чуть что, сразу вспыхивает. Поэтому и не женился.

– Зато он добрый.

– Добрый и тащит к себе всех подряд, – подтвердил Тохир. – Думаешь, ты первый? Он вечно кого-нибудь подбирает. Не может мимо пройти, – он зажмурился и добавил с нескрываемым удовольствием, – и не наорать.

Но в этот раз Анвар не кричал и спокойно отпустил Мишу на рынок вместе с Тохиром. Велел только не делать глупостей, ну и перед выходом заставил «Бродяжку» вслух повторить их адрес. Миша даже немного обиделся и предложил Анвару повесить ему на шею ключ на веревочке, как пятилетнему ребенку. Тот сразу же озвучил, что возьмет идею на вооружение.

Поэтому Миша с Тохиром спокойно погуляли по базару – пестрому, яркому, полному колоритных восточных звуков и запахов – и сделали покупки. В первую очередь прошлись между палатками и взяли продуктов, потом купили парочку книг с развала.

Книги в Ташкенте были странные. Миша обнаружил стопки совершенно новых, неизвестных ему произведений русских и зарубежных классиков. Среди них были целых два продолжения «Братьев Карамазовы», три новых поэмы Пушкина и изобильно разложенный на газетке Чарльз Диккенс. «Бродяжка» взял в руки ближайший томик, пролистал и спросил, нет ли у них вторых «Мертвых душ».

«Мертвых душ», конечно же, не было, и на него посмотрели как на идиота.

Напоследок, уже у выхода, они углядели узбека, разложившего на газетке кисти и краски, и взяли парочку – после чего с чистой совестью направились домой.

Миша попытался помочь Тохиру с вещами, но тот смерил его оценивающим взглядом и отказался.

– Вот когда тебя перестанет от ветра шатать, тогда и будешь грузы таскать, – сказал он. – А пока молчи, горе.

– То «горе», то «Бродяжка», – проворчал Миша, который вовсе не считал, что его «шатает от ветра». – Почему мне вечно придумывают какие-то дурацкие клички?

– А как ты хотел, – развеселился дядька Тохир. – Судьба у тебя, брат, такая. Дурацкая. Налево давай, пойдем мимо почты, Анвар просил взять газеты.

– Может, вернемся? – предложил Миша. – Я видел киоск.

Тохир не захотел возвращаться; они свернули и пошли вдоль очередного арыка. Это был не знаменитый Анхор, а один из мелких, безымянных арыков, составляющих ирригационную систему Ташкента. Михаил доподлинно знал, что тут имеется целый Институт ирригации и механизации сельского хозяйства, и за арыками, по крайней мере, теми, что в Старом городе, хорошо присматривают.

– «Бродяжка» это еще ничего, – разглагольствовал Миша. – Чего у меня только не было! «Ми-Фа» было. МАФ было. Михей так вообще постоянно. А еще, знаешь, как было? «Лорд-Хранитель Дома Печати»! Ужасно.

Дядька Тохир хохотнул и хлопнул его по плечу:

– Направо давай, «Лорд-Хранитель»! Придумают же!

Они срезали угол по желто-зеленой, выгоревшей на солнце травке, пересекли площадь Пушкина и вышли к Главпочтамту.

Миша в который раз удивился, как органично построенное в «советском ампире» здание Главпочтамта вписывалось в пыльно-зеленые, увитые арыками пейзажи Ташкента. А, может, это был совсем не «ампир», потому как здание было одноэтажным, да еще и с каменными львами по бокам от входа, как в Петербурге.

– Иди, я тут постою, заходить не буду, – Миша вытащил из кармана штанов огрызок карандаша и бумажку с наброском. – Оставишь вещи? Чего ты будешь тяжесть таскать.

– Не, не, – отказался Тохир. – Какая тяжесть, о чем ты. Ты это, рисуй сиди, – и он направился к главпочтамту, бурча себя под нос, какой аховый из Бродяжки охранник.

Миша отошел в тень чинары – она удачно росла возле почты – прислонился к теплому стволу, перевернул рисунок и, улыбаясь, начал набрасывать на обратной стороне здание главпочтамта. Выходящий оттуда мужик в гимнастерке придержал дверь Тохиру; Миша зацепился взглядом за узкое смуглое лицо, присмотрелся. Неужели?..

Объект его интереса прислонился к каменному льву, достал из полевой сумки сигареты и закурил. В сторону чинары он не смотрел, и Миша спокойно разглядел его издали. Кажется, это действительно был старый приятель, Евгений Петров: похудевший и слегка поседевший.

Они приятельствовали лет двадцать, и Миша был очень, очень рад его видеть. На секунду даже мелькнула мысль, что Петров мог специально примчаться в Ташкент, чтобы забрать его из позорной эвакуации, но они были не настолько близки. Женя в первую очередь был другом покойного Или, и Мише достался по наследству.

Петров тем временем докурил, кинул окурок в урну, не попал и, чертыхнувшись, полез куда-то за каменного льва.

Картину была столь привычна и мила сердцу, что Миша отлип от чинары и пошел здороваться.

– Женя!.. Женя Петров!

Приятель вздрогнул и едва не уронил три окурка, которые, брезгливо наморщив нос, собрал у урны. Со стороны это выглядело так, что он решил поживиться дефицитным товаром – сигареты сейчас были редкостью, и простой народ вроде Анвара и Тохира курили табачок-самосад – но на самом деле Женька просто не любил мусорить.