Страница 66 из 82
И вообще — это же было ради Валора затеяно. А его мы с Тяпкой оттенили наилучшим манером. А ещё внезапно пришли послушать маршал Лиэр и адмирал Годрик, которого я до этого дня и видела-то лишь пару раз. Лиэр-то был спокоен, как удав, он, похоже, уже привык и смирился, зато Годрик, хоть и сделал непреклонный вид, заметно любопытствовал не меньше журналистов.
Ему недавно объяснили. А с Валором он успел только перекинуться десятком фраз.
Увидев Валора, репортёры и обо мне позабыли. День стоял солнечный, рассмотрели его сразу, наилучшим образом — так вот с него и начали. И нам с ним пришлось всё объяснять с самого начала.
Про морячков, которые ждут полнолуния, — и мы тоже ждём полнолуния. И про то, что мы научились делать вот такие вот штуки: протезы для неприкаянных душ. И про то, что мы постараемся сделать так, чтобы среди наших людей неприкаянных душ больше не было: где не сможет Святой Орден, там сможем мы, а куда не дотянемся мы — сделает Святой Орден. Ну так Иерарх Прибережный же как раз писал в газету об этом самом.
Про адских тварей, от которых мы все собираемся защищать Прибережье. Вот-вот, мессир Валор — тоже некромант, вдобавок спирит, вдобавок у него особый опыт. Он — на королевской службе и тоже на страже покоя наших мирных подданных. Нет, дышать, пить, есть и целоваться человек в искусственном теле не сможет, а вот другое, человеческое — сможет: живая душа. Любить может. Быть преданным может, быть храбрым может. Абсолютно всё помнит.
Нет, вообще любого умершего так переместить нельзя. Потому что вообще-то практически все души сразу покидают юдоль — кто в рай, кто в ад. Можно только неприкаянного, но не такого грешника, что совсем кошмар, — потому что ещё его грехов моей и без того грешной душе не хватало. Поэтому вашу матушку, мэтр, нам страшно жаль, вам мы всей душой сочувствуем, но тут уж ничем не поможешь: она уже в раю, скорее всего.
Да, моя собачка Тяпка — тоже с душой. С собачьей, конечно.
Нет, мы не ставили опыты на собаках. Просто так вышло. Ну вот, хорошо вышло. Повезло нам.
И репортёры дорвались. Самые храбрые гладили и трогали Тяпку, которая нервно позёвывала, прижимала уши, но виляла хвостом — показывала, что она очень хорошая собака. И деликатно взяла у кого-то из газетёров кусочек сахара, потому что отказываться невежливо, — а потом сунула его мне в ладонь, вызвав у них всех приступ невероятного умиления. А сообразив, что Тяпка — существо не более опасное, чем любая хорошо воспитанная златолесская борзая, газетёры обнаглели настолько, что жали руки Валору, уговорили его снять перчатку — и делали светописные картинки. Запечатлели нас с Валором, и Тяпку, которая служит, протянув лапки, и Валора, которому Тяпка даёт «здрасьте», и адмирала с маршалом, которые изображали нашу доблестную армию и наш бесстрашный флот.
Под конец я ещё раз всем напомнила про заговоры, артефакты, тетрадки и всю эту нечисть. Чтобы они ещё разочек прошлись по этой теме: видите, что творится в Девятиозерье? Гады не прочь устроить то же самое и у нас. Мы на страже день и ночь — но ждём, что бдительные граждане помогут.
А они внезапно подняли вопрос о всяких шептуньях и лекарках. Старых ведьмах, которые живут в любом городском предместье, помогают со сложными родами, заговаривают зубы и младенческий крик, отваживают пьянчуг от выпивки, — но, конечно, ни алхимии, ни медицине не обучались. Их, в общем, обычно никто не трогал — а сейчас, значит, к ногтю? Бабки — тоже враги, выходит?
— Это хорошо, — сказала я, — что вы о них заговорили. Да, о бабках мы должны знать. Идеальный случай — чтобы такие бабки сами сходили в жандармерию. Мы никого на костёр не потащим, только убедимся, что они не знаются с адом. Сами видите, какое тревожное время — лучше перестраховаться.
Они все записывали, и это было невероятно благостно и лепо. Я смотрела на репортёров и думала: здорово же люди Броука их перешерстили! Сплошь ведь славные ребята! Спокойные такие, деловые, любезные. Вопросы — сплошь по делу. Любопытные — так это им положено по профессии. Но ведь никто же не машет руками и не вопит: «А-а! Нечистая сила!»
Наверняка так ведут себя не все и не везде. И вот тут я поняла, что имела в виду Вильма, говоря о расползшихся змеях. Мне бы тоже хотелось посмотреть на тех, кто шипит.
Только нас с Валором от них основательно охраняли.
Репортёры разошлись к полудню. Мы с Валором просматривали утренние газеты, обсуждая, как всё прошло, когда в маленькую гостиную, где мы ждали Вильму, быстро вошёл — не сказать бы вбежал — Норис.
Белый, как гипсовый.
— Леди Карла, — сказал он, — срочно. Был взрыв в доме у Раша.
От ужаса я на секунду превратилась в ком горячей ваты — но тут же себя мысленно пнула:
— У вас там карета? А, мотор. Едем.
Уже в моторе, застёгивая пуговицы на шубе и пытаясь привести в порядок мысли, я спросила Нориса:
— Раш жив?
— Я там не был, — сказал Норис. — А посыльный не знал. Сказал, что грохнуло сильно, часть здания рухнула, но без подробностей. Там должен быть и Жейнар — и я не понимаю, леди: как так-то?
— Я пока тоже не понимаю, — сказала я. — Я в ужасе просто.
— Прошу прощения, — сказал Валор, — не вижу ничего непонятного. Среди нас нет ясновидящих. А злодеи использовали не артефакт, а бомбу. Обыкновенную бомбу. Кто-то очень неглупый понял, что от ада мы всерьёз защищены.
— Вам не холодно, мессир Валор? — спросил Норис невпопад.
— Я ощущаю холод, — сказал Валор, который так и выскочил к мотору в своём шикарном сюртуке. — Но уверяю вас, дорогой Норис, я не простужусь.
А Тяпка жалась к моим ногам, будто она-то сильно замёрзла. На самом деле — боялась: ей, наверное, передавалось наше настроение.
Около особняка Раша толпилось столько народу, что водителю мотора пришлось несколько раз дать гудок. Зевак оттеснили жандармы, оцепившие место взрыва: рвануло во флигеле, выходящем прямо на улицу, — и груда щебня, покорёженные балки, пыль, осевшая на снег, выглядели как кусок дикого кошмара. Я в жизни не видела, чтобы так — с человеческим жильём. Почему-то меня до боли поразила каменная голова русалочки, лежавшая в растоптанном снегу, — вторая русалочка, держащая разбитый фонарь, каким-то чудом уцелела в нише на остатке стены. Дар внутри меня встал стеной огня: очень много очень грязной, тяжёлой и страшной смерти. Невероятно, непривычно много грязной и страшной смерти.
У входа в особняк стояли карета лейб-медика и мотор Королевской Медицинской Академии с древней эмблемой лекарей, тройным листком живи-травы в белом круге. В грязном и пыльном снегу лежало чьё-то тело, прикрытое окровавленной шинелью до сапог, а над ним стоял живой Раш.
Мне показалось, что он совсем седой, седой как лунь, — но его просто пыль засыпала с головы до ног. Его палевый сюртук спереди почернел от крови, белое, дико спокойное лицо покрывали кляксы крови, кровь капала с опущенной ладони.
Я побежала к нему, отпихнула кого-то с дороги, схватила его за руки — он смотрел на меня совершенно чёрными глазами, зрачки у него расширились, как от сильной боли.
— Господи, Раш, живы вы, — выдохнула я. — Слава Творцу! Куда вы ранены?
— Цел я, леди, — сказал он медленно. — Не ранен. Это не моя кровь. Помогал… медикам. Хорошо, что вы приехали. Я… ждал. Очевидно… надо войти в дом, да?
— Вам надо отдохнуть, герцог, — сказал Валор, подходя. — Вас оглушило.
— Я в порядке, — сказал Раш так же тихо и медленно. — Жейнар умирает. Дочь… ей только шестнадцать… а ноги нет. Кость торчит. Девочка. Ещё девочка. Ещё дети.
Из его глаза вытекла слеза, окрасилась кровью, как у вампира, и скользнула по лицу, по-прежнему дико спокойному. Норис сунул мне чью-то жандармскую форменную шинель, мы с Валором укрыли ею Раша и пошли вместе с ним к парадному подъезду.
Подъезд был совершенно цел, швейцарская и холл — тоже. Из холла вела наверх лестница, украшенная южными растениями, — и я услышала, как там, наверху, кричит девушка. Анфилада первого этажа заканчивалась грудой обломков.