Проводник миров

– Конечно всех.

– Прям всех, всех?

– Не подводи к глупым ответам, всех и в деталях!

– Ну например, расскажи про кого-нибудь, кто был до меня? Человек в капюшоне молчал.

– Не хочешь? Это конфиденциально? Разве могут быть в таком состоянии секреты?

– В любом состоянии есть рамки дозволенного.

– Какой же ты нудный, просто невыносимо. Диалога нет, шутки не понимаешь, стоишь, пялишься в одну сторону, молчишь.

– Густав, его звали Густав. После небольшой паузы сказал, продолжая смотреть в темноту человек в капюшоне. Эта встреча была давней, но я её помню как вчера.

– Густав? Переспросила Маша.

– Да. Ещё немного помолчав словно погружаясь в воспоминания, сказал человек в капюшоне.

– Талант! Элегантный денди! Художник, музыкант, эстет с долей экзальтированности! Само его появление тут – было для меня событием. Человек снова замолчал.

– Это всё? Спросила, Маша тоже немного выждав.

– Он появился в секвоевом многовековом лесу в ясный солнечный, летний день. В воздухе слабо уловимо пахло мускусом, перемешанным со сливочными нотками. Было сразу понятно, что этот персонаж непростой, в нём слилось воедино гениальность, талант, трудолюбие и внешняя красота. Он стоял на поляне в окружении своих картин-исполинов. Они были огромные, нереально огромные, выше человеческого роста. Вся поляна, на которой он их лицезрел была уставлена его творениями. Каждое произведение было установлено на мольберты, если их так можно назвать, в действительности же это были огромные, как и картины конструкции, сделанные из темных, дорогих пород дерева подчеркивающие ценность художественных произведений.

Наше знакомство произвело на меня неизгладимое впечатление. Передо мной стоял худощавый человек в белоснежно белом костюме вычурно немного большего размера чем требовалось для его комплекции в такой же ослепительно белой шляпе с большими и даже не так, огромными как и его картины полями идеально круглой формы. По середине шляпы была ложбинка. В каждом ухе у Густава была продета серьга в виде кольца.

Он стоял, подперев одной рукой голову с оттопыренным указательным пальцем, приложенным к щеке, поддерживая второй рукой первую. Он не был похож на человека, который кичился своим статусом признанного художника или величайшего таланта, скорее наоборот, он просто был таким какой есть на самом деле, естественным и в каком-то смысле – беззаботным. Он стоял и наслаждался холстами, наслаждался своими творениями их смысловым и художественным великолепием, цветами, композицией, персонажами, изображенными на картинах. Лицо Густава было светлым и умиротворенным, но не лишенным признаков старости, а возможно и тягот болезни, которая его некогда терзала там откуда он пришёл. Но теперь всё позади, он на пути к покою и гармонии. Смотря на него со стороны, складывалось ощущение, что он наконец получил то умиротворение, ту благодать, которую всегда жаждал. Ему не требовались почести и овации, возгласы о его величии, он наслаждался проделанной собою работой и результатом, который воплощался в его произведениях. Наше знакомство было настолько гармоничным и легким, как будто мы знали друг друга уже долгие годы и после небольшой разлуки снова встретились. Нам не требовались прелюдии, условности для начала общения о том, как кто провел время, что нового произошло в жизни каждого, какие печали и невзгоды у кого были за время разлуки. Казалось, что мы возобновили разговор, который вели давно, но по непонятным причинам прервали и вот сейчас мы можем снова его продолжить, не отвлекаясь ни на что и не испытывая необходимости в просвещении друг друга о второстепенных вещах.

Густав

– Они действительно великолепны. Подойдя ближе и окинув многообразие произведений, выставленных на импровизированной выставке и размах художника, сказал я.

– Вы находите?

– Бесспорно, не в моих правилах лукавить.

Густав, не обращая внимания на слова своего собеседника и в целом на то, что кто-то появился рядом с ним продолжал любоваться своими картинами и всматриваясь в каждую деталь пытался уловить те эмоции, которые были испытаны им в моменты их создания.

– Какую из них Вы находите самой интригующей? Спросил я его.

– Вы серьезно? Густав настолько удивился вопросу и сделал рефлекторное движение головы немного в сторону не отводя взгляд от картин, но все так же не смотря на своего собеседника.

– Хотелось бы услышать Ваше мнение, наверняка есть та, которую Вы особенно выделяете, любите, если хотите?

– Пожалуй нет. Вы думаете, что я стою и сам себя нахваливаю, смотря на картины своей работы?

– Пожалуй, что да. Со стороны складывается именно такое ощущение.

– Абсурд! Я смотрю в детали. В каждой из них мне хочется что-то изменить, доработать. Я не удовлетворен как творец своими работами. Смотря на них, я нахожу всё больше нюансов, где еще стоит приложить руку. К примеру, в этой, Густав стремительно подошёл к картине, на которой двое обнаженных мужчин атлетического телосложения чем-то напоминающими на то, как ранее изображали древних греков то ли борются то ли в процессе принуждения к чему-то на покрывале, накинутом на пьедестал.

– Вот тут видите, Густав указал пальцем на складку на покрывале, но котором расположился один из участников процесса. Эту складку надо немного расслабить, она чересчур акцентная, а роли у неё нет, кроме как показать движение у персонажей. А в этой, он резво переместился по поляне и подошёл к другой картине, на которой был изображен мужчина в полёте с вышки. Тут немного не хватает теней на этой ноге. Густав показал на ногу парящего в прыжке мужчины.

Густав было уже побежал к другой картине, но понимая художественный перфекционизм своего собеседника и позволил себе прервать его метания и само копания в уже получивших признание работах.

– Мир несовершенен, шероховатости и отклонения важны, чтобы полноценно оценить отличия.

Густав остановился, к нему пришло прозрение, что он не один на этой поляне в окружении высоких деревьев, устремляющихся высоко в небо у него, появился собеседник. Густав снял с головы шляпу и повернувшись лицом ко мне, осмотрел меня и представился.

– Густав. Меня зовут Густав.

– Забавно, проговорил я. Я осведомлен о Вас. Густав не требовал от меня ответного представления и каких-либо объяснений о том, кто я и зачем тут оказался, кажется даже он понял бессмысленность такого вопроса или уточнения, он также понял и то, что моё имя ему ровным счетом ничего не даст.

– Давно Вы здесь? Спросил Густав.

– С той самой поры как Вы тут оказались.

Густав надел шляпу на своё первоначальное место, сделал жест обеими руками как бы выравнивающий поля шляпы и с выдержанной театральной паузой сказал.

– А мне кажется я тут уже вечность. Я, в окружении своих картин без малейшей возможности что-то привнести. Это очень мучительное наказание. Заставлять смотреть на то, в чем есть требующие переработки фрагменты – это практически невыносимо. Раз уж вы здесь, могли бы Вы мне организовать кисти и краски? Без церемоний обратился он ко мне как к спасителю положения.

– Пожалуй, что нет.

– Отчего же?

– Ваше стремление исправить, то, что уже получило всеобщее признание – меня пугает, да и к Вашему разочарованию – это увы невозможно.

– Отказывать на просьбу неучтиво, сказал Густав.

– Вы правы, но в этом отказе есть стремление не огорчать Вас, не более.

– Любезный, в Ваших силах мне помочь? Или Вы под мнимыми предлогами не хотите этого?

– Это, к сожалению, невозможно. Повторил я. Но потом оценив все вводные решил наглядно продемонстрировать.

– Ну допустим, возьмите кисти и мольберт с палитрой красок скажем с этого произведения, я кивнул в сторону картины, которая была ближе всего ко мне. Пожалуйста, я протянул ему то, что он попросил. Губы и руки Густава затряслись, это не было зависимостью – было видно, что это его жизнь, он осязал перед собой необходимый ему глоток воздуха, то что было смыслом для него многие годы, а может и всю его жизнь.