Добрые соседи

Кэт Хестия — а это она присоединила шланг — к этому моменту отправилась на молчаливую медитацию. Уолшей тоже не было дома: они поехали есть с друзьями лобстера в ресторане «Уотерзуи». Вода все лилась, никому теперь не хотелось ее отключать. Каждый думал: это не мое дело. Всем страшно было приближаться к зачумленному дому Уайлдов на глазах у следователя Бьянки — он же увидит. Не хотелось, чтобы их застукали, когда они будут вытаскивать желтую дорожку из кустарника — вдруг как раз в это время Уайлды возьмут и вернутся. И подумают что-то не то. Арло разорется. Или того хуже.

Когда следователь Бьянки уже собирался уходить, из своего дома выехал Питер Бенчли и перехватил его. Они проговорили едва ли не полчаса. Жители Мейпл-стрит удивились — кто бы мог подумать, что Питер способен к такому длинному диалогу. Им стало не по себе. А что, если все это время он не только смотрел, но еще и видел?

«Я под присягой покажу, — расслышала его слова Линда Оттоманелли. — Не мог Арло Уайлд обидеть девочку. Уж всяко не в тот день. Да и в любой другой тоже».

Бьянки уехал.

Вода все текла, лужайку Уайлдов затопило, скоро дойдет и до Шредеров. Линда Оттоманелли и Рея Шредер пили красное вино у Реи на веранде, остальные сидели по домам за закрытыми дверями.

Наконец Рея поднялась. Подошла к делу серьезно, раскинула руки, будто говоря: «Ну вот, всегда я. Грудью на амбразуру». Она пересекла газон Уайлдов, подошла к дому Уолшей, отключила воду. Миниатюрная, она шла, как все заметили, чуть-чуть прихрамывая, и тащила водную дорожку к своей веранде — пусть газон Уайлдов подсохнет. Остальные обитатели Мейпл-стрит подумали: вот мы дураки, что сами этого не сделали.

Им стало стыдно.

Пока Герти и Арло были снаружи, им перезвонил Фред Атлас — он дошел до телефона-автомата. Арло объяснил, в чем проблема. Фред велел ему сидеть и не дергаться. У него есть знакомый адвокат по уголовным делам, зовут Ник Слосс, он сейчас подъедет.

— Я просто поверить не могу, — сказал Арло.

Молчание на другом конце продлилось несколько секунд. Арло ждал — гордость его испарилась.

— Боюсь, что поверить придется, — откликнулся Фред.

Когда они вернулись внутрь, им объяснили, что, поскольку Арло подозреваемый, а Герти — нет, их на время ожидания разведут по разным комнатам. Они в этом усмотрели злой умысел — нападение под девизом «разделяй и властвуй». Однако стало ясно: начнешь спорить — решат, что у них есть какие-то тайны, нужно о чем-то договориться. А обвинение ошеломило их настолько, что они не могли собраться с мыслями.

Геннет отвел Герти в другое помещение, закрыл за собой дверь, сел с ней рядом, а не напротив.

— Вы совершенно уверены в том, что обвинение лживое? — Тон у него был более благожелательный, чем у Хадсон. Герти ощутила в нем определенную эмпатию, хотя и его лицо тоже представляло собой лишенную выражения маску.

— Бредовая история. Вы сильно ему поможете, если скажете мне правду, — проговорил Геннет.

— Вы сами-то с Реей знакомы? — спросила Герти. — Ее сын швырнул в наш дом камнем. А это… — она указала на свежую царапину на щеке, — от ее кольца. Она дала мне пощечину. Видимо, винит меня в том, что случилось с Шелли. Потому что мои-то дети живы… Короче, не знаю. Не буду притворяться, что понимаю, что у нее в голове.

Геннет сфотографировал царапину.

— А кто-то видел, как она вас ударила?

— А то. Вся улица. Любого спросите.

Геннет это записал.

— Скажу вам одну вещь. Я не из тех, кто верит в принцип «око за око». Зло порождает новое зло. Оно токсично. Так во всех книгах сказано. Так что я вам не поэтому все это говорю, но вы мне сказали, что у вас работа такая и вы хотите выяснить правду, и мне кажется, вы меня не обманываете, так что я вам могу рассказать.

Геннет поднял глаза от записок. Веснушки на переносице. Обручальное кольцо — старомодный кладдах, сердце обращено вниз. Она представила себе, как он после работы встречается с женой в пивнушке у Кроксли в Нью-Гайд-парке и они наворачивают куриные крылышки. Такой вот типаж.

— Рея избивала свою дочь. В ней говорит чувство вины.

— Почему вы так решили?

— Рея мне однажды призналась, что несчастна. Что испытывает желание причинять боль родным. Что ей с Шелли тяжело. Еще что-то про ее волосы. Рея ненавидела их расчесывать. А еще одну вещь сказала моя дочь Джулия. Она видела синяки. Сказала, что у Шелли есть какие-то доказательства. Фотографии.

Геннет все записывал. Фломастер тихо, обнадеживающе шуршал по бумаге.

— А где эти доказательства?

— Наверняка в ее комнате. Нет, не знаю. Дочь говорит, она их хранила в каком-то «Кубе боли».

— И в чем суть доказательств?

Джулия сказала, что Шелли было больно, когда они обнимались.

Они немного посидели молча. Герти удалось слегка унять дрожь и налить себе стакан воды. Она еще раз уяснила смысл дочкиных слов: Шелли было больно, когда они обнимались. Она гадала, что Шелли испытывала тогда, что могло ее утешить в конце.

— Люди с вашим прошлым привыкли к стрессам.

— С моим прошлым?

— Вас вырастила Чири Мопин из Атлантик-Сити. У нее была судимость за мошенничество. Школу вы так и не окончили. Кстати, у вашего мужа тоже судимость.

— Это было до нашего знакомства, — ответила Герти. — Просто за наркотики. Он никого никогда пальцем не тронул. И вообще давно стал другим.

— Почему же, тронул. — Геннет подтолкнул к Герти листок глянцевой бумаги. Фотография тощего старика со сломанным носом. Черноволосый, высокий, тонкокостный. Застиранная белая футболка, вся в дырках. — Сломал вот этому нос.

— Так это его отец. Отец не считается, — возразила Герти. Почувствовала, что краснеет.

— Но вы сказали — никого пальцем не тронет. А кого-то еще трогал, кто, по-вашему, не считается?

И тут Герти поняла: тут никого на свою сторону не перетянешь. Она правильно сделала, что рассказала про Рею, но это не значит, что кто-то проникся к ней симпатией. Они не стали лучшими друзьями. Это не конкурс красоты, ей не шестнадцать лет, нет у нее в запасе улыбки до ушей да пикантных ямочек, чтобы его очаровать. От этой мысли — а может, оттого, что через три месяца ей предстояло рожать, так что гормоны пошаливали, — она ушла в пике.

— Дать вам салфетку?

Герти открыла сумочку.

— У меня свои есть. — Она высморкалась. — Люди часто плачут от стресса. Хватит вам уже писать. Плакать — обычное дело.

— Миссис Шредер изложила все очень подробно. До последней мелочи. По ее словам, Шелли раз десять ночевала в вашем доме.

Герти шмыгнула носом.

— А ваша дочь Джулия у Шредеров не ночевала ни разу.

— Рея очень строгая. Ну, сами знаете — только один кусочек тоста, а потом каждому вымыть свою тарелку и всем читать Шекспира. Джулии это тяжело давалось. Да и Шелли тоже. Им нравилось валять дурака… А почему вы меня вообще допрашиваете? Я вам такое сказала про Рею — и вы даже не собираетесь никому позвонить и поискать доказательства?

— А Джулия? Инспектор, побывавший на месте, сказал мне, что ваша дочь остригла волосы, как и Шелли Шредер. Почему?

Герти обхватила руками живот. Гупешка после порции холодной воды начала брыкаться.

— Я устала. Я не знаю, чего вы от меня добиваетесь.

— Нам дали понять, что ваш сын ведет себя неподобающим образом. Трогает себя за гениталии. Вы должны понимать, что это симптом. Если всплывут отягчающие обстоятельства, вам предъявят обвинение в сообщничестве. И обоих у вас заберут. Прямо сегодня.

— Но я не лгу, — возразила она.

Геннет что-то записал.

— Давайте еще раз сначала, — предложил он.

— Нет, — отказалась Герти.

Геннет встал, вышел, вернулся с тремя кусками пиццы и кока-колой, плюс с бежевым хлопковым кардиганом, который явно выпросил у какой-то коллеги.

— Можно еще раз сначала? — попросил он.

Герти откусила пиццы. Она страшно проголодалась.

— Зуб даю, что вы любите есть куриные крылышки у Кроксли. Правда ведь? Зуб даю, что, когда все это закончится, мы с вами там встретимся и вам будет неловко. Вы извинитесь и угостите моего мужа пивом.