Человек с крестом

— Вам что… кого вам нужно? — удивленно спросил Павел Иванович. Он хотел подняться, но, странное дело, ноги его не послушались.

— Ты ложись, я тебя бревном одену, — говорил между тем странный человек с острыми глазами.

«Глупости-то какие говорит! — равнодушно подумал Павел Иванович. — Сумасшедший, что ли? Надо Соловейкина позвать».

— А нахал этот Проханов, — доверительно склонившись к нему, начал шептать ему на ухо незнакомец. — Обвел вокруг пальца исполком… И куры на базаре сегодня дешевые, — и человек стал совать ему в рот крылышко цыпленка.

— Да вы с ума сошли! — крикнул Павел Иванович и проснулся.

Люда, от удовольствия подпрыгивая на месте, заливалась смехом. Она пыталась положить спящему отцу в рот конфету, а он смешно фыркал носом, мотал головой и говорил что-то непонятное.

— Кто совал мне крыло в рот? — грозно спросил Павел Иванович, глядя сонными глазами на развеселившуюся девочку.

— Не крыло, не крыло. Конфету…

— Что у вас происходит? — заглянула в комнату Ольга.

Павел Иванович окончательно пришел в себя. Он вздохнул и брезгливо сказал:

— Гадость какая-то приснилась.

— А ты не спи сидя. Ложись по-человечески.

Павел Иванович встал, шагнул к жене И коснулся ладонью ее плеча.

Не могу, Оля. С ног валюсь, но спать нельзя. Убийство у нас, понимаешь?

Разговор на откровенность

Когда Лузнин пришел в прокуратуру, там уже сидела Павлина Афанасьевна. Она была сильно взволнована.

Начала разговор сама Павлина Афанасьевна.

— Ну что, сынок, трудно?

— Нелегко, Павлина Афанасьевна.

А ты меня напугал до смерти. Правильно сказал: сама больше не могу молчать. И скажу тебе по всей правде — по той дорожке идешь. По правильной. Ты уж поверь мне, старой. Нюх у тебя — дай бог каждому.

У Павла Ивановича взволнованно застучало сердце. Он не ожидал, что похвала этой простой женщины так его обрадует. Будто школьник, получивший пятерку.

— Пожалуйста, не перехвалите. Могу и зазнаться, — и, согнав улыбку, круто изменил разговор: — Тетя Паша, вы верите слухам, что отец Иосиф не своей смертью умер?

— Еще бы не верить. Отец Иосиф пострадал от злодейской руки.

Павел Иванович вышел из-за стола и уселся напротив уборщицы.

— Я слушаю, Павлина Афанасьевна. Слушаю. Говорите.

— А ты спрашивай. Отвечать стану…

— Кого вы подозреваете?

Уборщица вдруг вскочила с места. К лицу ее прилила кровь.

— Супостата сивого. Вот кого подозреваю. Угробил человека! Сжил со свету!

Павлина Афанасьевна дрожала от гнева и возмущения.

— О ком вы говорите? — Лузнин сделал шаг первым. — О священнике Проханове?

— Какой он священник! Бабник он, развратник. Лиходей он, вот что я тебе скажу!

— Ну что вы, тетя Паша! Святой отец — и вдруг такие слова о нем? — Лузнин говорил решительно не то,

Что думал, но ему надо было выразить откровенное недоверие, усомниться в словах самолюбивой собеседницы, чтобы заставить в горячке выложить все, что знала. А знала эта женщина не так уж мало.

Как и ожидал Павел Иванович, слова его будто хлестнули Павлину Афанасьевну. Она встала, горделиво выпрямилась. Узкоплечая, с остренькими чертами лица, крошечная, а столько достоинства.

«Вот это темперамент!» — подумал Лузнин.

— Не веришь? Думаешь, заболталась баба, наговорила сто коробов? Да ежели хочешь знать, я в жисть не видала такого поганца, как этот, прости господи, святой отец. Знаешь ли ты, скольких он баб перепортил? Нет милок, ничего ты не знаешь. Да и где тебе знать, тихоне да скромнику! Кроме своей Оли, на чужую бабу-го, поди, и посмотреть стесняешься. А ты не красней, не красней. Я тебе в матеря гожусь. Я сквозь вас-то будто в стеклышко смотрю. Рюмку водки выпьете, и то с оглядкой, боитесь, как бы пальцем не показали. Может, оно так и нужно, только в нашей стихее не так это делается. Не так, милок. И вообще мы, верующие, на отшибе. Что у нас творится — никому дела нет. А я вам скажу, гражданин прокурор, неправильная это линия.

— Подождите, подождите, Павлина Афанасьевна. Вы что-то сильно обобщать начали.

— А ничего не сильно. Давно надо такого, как наш отец Василий, за ушко да на солнышко.

— Вы что же, предлагаете, чтоб советская власть плохих попов снимала, а хороших ставила?

— Ничего мы не Хотим. Только нельзя, вот так сквозь пальцы смотреть.

— Не то говорите, Павлина Афанасьевна. Не то. Советская власть не мешает верующим справлять ваши религиозные обряды, хотя решительно отрицает религию и считает ее духовной отравой. Так что власть тут ни при чем.

— Я, милый, не сильна в политике, только больно я не люблю нечестивцев. Мне, батюшка мой, Павел Иваныч, совестливые люди по душе, чтоб жили они правильно, людям на пользу. А кому от такого вот брехуна, как наш батюшка, польза?

— В том-то и беда, дорогая тетя Паша, что нет ни одного служителя культа, который бы приносил человеку пользу. Все они отравители душ, тянут людей по старой дорожке, не дают человеку расти. Мало того, что церковники воздвигают глухую стену, чтобы отделить людей, на которых они имеют влияние, от культуры и науки, — они еще выкачивают из народа миллионы и миллиарды рублей. Палец о палец не ударят, чтобы помочь людям, а живут в роскоши. Разве не так?

Павлина Афанасьевна молчала. Ей хотелось что-то сказать, но она подавила в себе это желание.

— Вы колеблетесь, а зря. Вы честный человек и сердцем чувствуете, что я прав. Разве священник в церкви грамоте вас учит? Даже смешно. Он учит господу богу поклоняться. А где он, этот бог?

— Ты, Паша, брось меня агитировать. Я на всю жизнь сагитированная. А бог наш на небе живет. Жил и будет жить.

Павел Иванович мягко улыбнулся.

— На небе, говорите? А как же спутники? А как же Гагарин и Титов? Они же враги бога. Не признают, отрицают, разоблачают церковников, доказывают, что нет в небесах никакого бога.

Ну… н-не знаю. Откуда мне знать? Я женщина темная, грамоте не обученная. Мне с детских лет говорили, что бог есть на небесах. Раз говорят, значит и в самом деле есть.

— Говорят, говорят. А кто говорит? Вы вот сами ругаете отца Василия, что нет у него ни чести, ни совести. Как же вы можете ему верить?

— А на нем — свет клином не сошелся. Он то плохой, но есть и хорошие. Почему это я им не могу верить?

— Вот видите! Вы делите священников на хороших и плохих. А ведь и хорошие, и плохие попы говорят одно и то же: бог есть. Кому же верить? Ведь правда одна…

Павлина Афанасьевна растерялась.

— Не знаю, Паша. Супостату нашему я ни в чем не верю.

— А в церковь все-таки ходите?

— Ну а как же!

— Это называется — заехать в тупик. Что делать? И хорошему, и плохому попу надо жить, хлебом питаться, семью кормить. Если он не будет говорить, что бог есть, он же подохнет. Вы уж извините за резкое слово, не могу я об этих людях спокойно говорить.

Ладно уж, что там извиняться. Я тебе верю. Только как же мне без бога-то? Всю жизнь верила. А сколько я свечек поставила ему, сколько денег да всяких подарков батюшкам передавала! Что же это выходит? Я дура? Нет уж, Паша, ты мне голову не морочь. Не сбивай меня с пути истинного.

— А где, где он, этот ваш истинный путь? Куда он вас привел? Что полезного дала ваша вера лично вам? Эта вера, если хотите, всю жизнь вас грабила. Ведь вы, пожалуй, четверть заработка отдавали попу.

— Не попу, а богу.

— Как это богу? Разве на ваши деньги не поп, а бог водку пьет? Яйца, кур, мед не поп, а бог ест?

— Тьфу тебе, богохульнику! Разве можно такие слова говорить о всевышнем?

Павел Иванович развел руками.

— Вы же сами говорите, что не попу, а богу несете приношения.

— Ах, не запутывай ты меня. Один у меня бог остался в жизни. Если и его отнимешь, с чем я буду? — У Павлины Афанасьевны выкатились из глаз две крупные слезы.

— Вам, выходит, не бог нужен, а утешение на старости лет. Сами вы себя обманываете. Сами ругаете попов, а идете к ним. Но я верю, тетя Паша, верю: не может быть, чтобы, увидев истинное лицо вашего батюшки, вы не разглядели ложь, которой он вас учит. Истина все-таки одна, и она восторжествует. Не может такого случиться, чтобы правда гнила под лавкой, а ложь царствовала. Вы сами, верующие, когда-нибудь разоблачите попов.