Страница 52 из 70
— Так сразу и в семинарию?
— А куда еще? — удивился отец Николай. — В институт бы меня не-приняли.
— Весьма логично…
Проханов помолчал, а потом, бросив косой взгляд на младшего своего коллегу, — спросил приглушенным голосом:
— Давайте на полную откровенность, отец Николай. Ваша неприятность выглядит весьма невинно. А так ли это?
— Ну, что вы, батюшка! — отец Николай даже руками всплеснул возмущенно. — Как так можно!.. Вот вам крест святой, — и он истово перекрестился, глядя на церковь.
Однако Иванин кривил душой, заверяя, что судим за самовольную отлучку. Он говорил правду только в том отношении, что, действительно, после окончания школы был призван в армию. Служить пришлось в Одессе, но эта служба не нравилась Николаю. Баловень семьи, «сметанник», он привык к постоянному вниманию, а тут он из нарядов не выходил за проступки, не совместимые с воинским уставом. Всем он должен подчиняться, а подчиняться Иванин не любил. Друзей в части он не нашел, зато они нашлись в биндюжных закоулках. Его друзья оказались мастерами на все руки, но особенно виртуозно они проявили себя по части мошенничества. В этом искусстве они достигли почти совершенства.
После окончания службы Николай не уехал в колхоз, а остался в городе, где цветут каштаны, где море синеё-синее, хоть оно и зовется Черным, где даже чайки умеют петь под гитару. Николай Иванин рассуждал просто, зачем ему возвращаться в колхоз и «вкалывать» трактористом, когда он тысчонку-другую может приобрести запросто, как говорится, за здорово живешь, тем более, что у него появились такие «братишки», которым море по колено.
Неделю после демобилизации Николай провел у одного из давних своих друзей, с которым познакомился еще солдатом. Звали его Стивой. Николая он привлек усиками, тонкими, как ниточка. Будто кто-то обвел его губы густым черным карандашом. У Стивы было все особенное. Курил он мастерски; сигарета словно приклеивалась к краешкам губ и могла в один момент перелетать из одного края рта в-другой.
А плевал Стива как! Метров на десять от себя попадал точно в круг диаметром в каких-то полметра. И пел Стива на манер Козловского, и танцевал он, и гитарист был первоклассный, уж не говоря о том, как разговаривал с девушками.
Правда, Стива нигде не работал, но жил припеваючи. Денег всегда полно у него, насчет выпить в любое время дня и ночи «пожалуйте», и ходил Стива во всем с иголочки.
Николай, конечно, понимал, что деньги с неба не сыплются, их откуда-то достают, и он выразил желание обучиться искусству легкого приобретения «презренного металла», как восхитительно, «с настоящим парижским прононсом» говорил Стива.
Стива по-приятельски хлопнул по плечу Иванина.
— Быть тебе, Николай, первым из первейших при таком учителе.
Первое «дело», на которое самостоятельно вышел Иванин, было, с точки зрения Стивы, сущей пустяковиной.
…У входа в кассовый зал стоит юноша. Он сжимает в потной руке две или три сторублевки и с отчаянием смотрит на закрытые окошки касс. Диктор объявляет о прибытии поезда «Одесса — Москва».
К юноше подходит высокий широкоплечий человек в полувоенной форме, строго смотрит на страдальца и еще строже спрашивает:
— Пач-чему маладой челавек нос повесил?
Спрашивает строго, а большие черные глаза смеются: не робей, малец! Иль не видишь, что шучу?
— Билет не можу достаты.
— Шось теке? Не гарно… А куды хлопче нде?
— Да у Харькив…
— Так и я же в Харькив. Ну, хлопче, пидвезло тоби. Ладно, можу помогнуть. Тилько так. Двадцать карбованцев за подмогу…
Хлопец не верит в удачу. Но двадцать рублей все-таки жалко. Он торгуется. Сошлись на пятнадцати.
Веселый попутчик устремляется в толпу, бежит к своему хорошему знакомому в кассу за билетом, а хлопец в струну вытянулся, ждет. И вдруг попутчик возвращается.
— А гроши, гроши-то!..
Ну, надо же! О деньгах хлопец и забыл. Берите! Только скорее, поезд подходит…
Попутчик идет прямо в святая святых… Хлопец не знает, что сразу за кассами есть проход, через который и выходит Николай. За пять минут — две с половиной сотни.
«Что ж, и это неплохо», — подбадривает он себя.
Двумя часами позже был пир горой по случаю боевого крещения «младенца» Иванина в полноценного мошенника.
Но особенно запомнилась Николаю «классическая» и, кстати сказать, последняя комбинация.
…На углу улиц, недалеко от порта, где низким мощным басом ревет корабль, стоит «иностранец» — Николай Иванин.
По улице идет не старый человек, во все глаза смотрят на море, на заморские корабли и насмотреться не может.
— Мсье! Синьор! Мистер! — умоляюще произносит «иностранец» на сквернейшем русском языке. — Просим, синьор, помогайт…
Выясняется, что «иностранец» попал в весьма затруднительное положение и хотел бы продать перстень. Алмаз, правда, не очень крупный, однако ж…
Прохожий — он был из Киева — ничего не понимает в драгоценностях. Да и зачем ему?
— Хотите десятку, нет — двадцать рублей… — добреет он. — Не надо мне вашего. Ни к чему оно… — и сует две десятки Иванину.
«Иностранец» возмущен…
О, нет! Синьор напрасно принимает его за нищего. Подаяние он не может принять. Он хочет Просить политического убежища «в Советах», но ему надо расплатиться с командой и чтоб себе осталось. Нет, пусть синьор его не обижает, он не возьмет ни пессо…
Это «пессо» с шикарным произношением «иностранца» Иванина заставляет киевлянина заколебаться. А тут еще подходит элегантно одетая молодая женщина, вмешивается в разговор, сочувствует.
— Надо помочь. Как-никак, гость. Есть у меня знакомый ювелир. Пройдемте к нему, он оценит, скажет — сколько. И вообще… Специалист все же.
Владелец перстня остается на месте: ему неудобно, он в чужой стране, пусть его правильно поймут.
Ювелир живет неподалеку. Они встречаются с ним совершенно «случайно» на лестнице. Ювелир спешит на работу после обеденного перерыва. Его ждет такси, они, наверное, заметили у подъезда.
— Давид Самуилыч! Товарищ Маркензон, прошу вас, оцените, — молодая женщина смущенно протягивает перстень. — Вещь случайная, кто его знает…
«Ювелир», и он же по совместительству Стива, смотрит сквозь очки, поднимает их на лоб и даже вскрикивает изумленно, но, спохватившись, сухо говорит:
— Могу купить, если хотите продать…
— Понимаете, надо не совсем удобно. Скажите, скользко… Во что оцениваете?
«Ювелир» мнется. Он бы дал восемь тысяч.
— Восемь тысяч! — женщина, кажется, ушам своим не верит. — Вы можете подождать?
Нет, Давид Самуилович ждать, к сожалению, не имеет времени. Но молодая женщина умоляет: «Пожалуйста!»
Ладно, он подождет, но десять минут, не больше…
Молодая женщина и киевлянин почти бегут. «Иностранец» изображает крайнее волнение. Его спрашивают: согласен ли он уступить за восемь тысяч?
— О, конечно! — руки «иностранца» Иванина чайкой взлетают: за кого они его принимают? Больше того, он берет пять тысяч, а три тысячи им «за услуги». Нет, нет, иначе он не согласен.
«Иностранец» снова остается на углу. Когда его добрые помощники поворачиваются, чтобы уйти, «чужестранец» смущенно говорит: пусть ему дадут что-нибудь взамен, все-таки ценная вещь…
Молодая женщина вспыхивает от смущения. О, пожалуйста! Дама отдает золотые часы, сумочку, а киевлянин хмуро сует бумажник.
— Здесь ровно три тысячи!
Его «доброжелатели» бегут к ювелиру. У мужчины сосет под ложечкой: ох, как бы не влипнуть!
Те же мысли и у дамы. Она останавливается. Все-таки нельзя так легкомысленно доверяться. Она подает киевлянину перстень и говорит, что вернется к «иностранцу»: все-таки береженого бог бережет.
Мужчина вздыхает с облегчением. Хорошо. Пусть она возвратится, а он мигом.
Он вбегает в подъезд, мчится наверх, перескакивая, через две ступени, но «ювелира» нет.
Что такое? Неужели прошло больше десяти минут? Ну, конечно. Ровно двенадцать. Досадно.