Страница 10 из 71
Жиган, подпустив противника поближе, перехватил его руки. Поднырнув под толстяка, выполнил классический бросок, которому могли бы позавидовать мастера греко-римской борьбы. Туша Ромы-Завхоза взлетела в воздух.
— Сука, — где-то над головой у Жигана на выдохе рявкнул толстяк.
С оглушительным грохотом туша стукача распласталась на бетонном полу. Ополоумев от боли, Рома-Завхоз колобком покатился к шконке. Он пытался уйти от противника, заползти, словно червь, в надежное укрытие. Но противник был беспощаден.
Настигнув толстяка, Жиган ударил его ногой под ребра. От удара толстяк перевернулся на спину. Теперь он был похож на беспомощного майского жука, болтающего в воздухе лапами.
Схватив за куртку, Жиган приподнял стукача и подтащил к шконке. Тугой затылок Ромы-Завхоза лег на жесткое ребро железной рамы. Колено сокамерника уперлось в его рыхлую, похожую на женскую грудь.
Придавленный противником, толстяк захрипел:
— Пусти, задушишь.
Свободной рукой Жиган ударил толстяка в челюсть. Он бил пс касательной Скорее для острастки, чем для боли. Но и этого оказалось достаточно. Напуганный до смерти. Рома-Завхоз вдруг по-щенячьи заскулил, пуская пузыри розоватой слюны:
— Пусти, волчара.
Его мучитель на жалость оказался скуп. Щенячий писк оставил сердце Жигана равнодушным. Не для демонстрации милосердия затеял он эту свару. Слегка ослабив хватку. Жиган убрал ногу с груди Ремы. Тот попробовал вырваться. Мощный удар в переносицу отбросил голову толстяка назад. Он застонал, схватившись руками за виски.
— Эй, тюфяк, отвечай быстро и по делу, — склонившись над толстяком, потребовал Жиган.
— Я все скажу, — едва шевеля губами, ответил тот.
— Тебя «наседкой» в камеру подсадили?
— Да.
— Кто?
— Мне раскладов не дают, — попытался увильнуть от прямого ответа стукач.
Легкий шлепок по щеке заставил Рому-Завхоза содрогнутся всем телом. Он панически боялся боли, но охотно причинял ее другим. Особенно детям, жертвам своих плотских утех.
— Кто? — повторил Жиган, добавив в голос металла.
— Следак.
— Как зовут?
— Петрушак Геннадий Семенович. Следователь по особо важным делам.
Жиган минуту помолчал, собираясь с мыслями. Он знал, что для подобной обработки подследственного требуется весьма веская причина.
«…значит, они не считают меня случайным пассажиром, по недоразумению оказавшимся в джипе. А может, хотят приписать соучастие. Обстряпать дело и записать в актив раскрытие тяжкого преступления. Наши правоохранительные органы на любую подлость способны», — отметил он про себя, не подозревая, насколько близок к истине.
— И что же этот Петрушак приказал тебе накопать?
— Да хоть что, — всхлипнул толстяк.
— Это не ответ.
— Зуб даю, — побожился Рома-Завхоз.
— Я не дантист. Мне твои кариесные зубы не нужны, — Жиган щелкнул толстяка по носу.
— Клянусь, у следака на тебя ничего нет. Так, непонятку какую-то мутит. Мол, разузнай, что за кент такой. Разговори по душам… А я что, человек подневольный. Что сказали, то и делаю, — захлебывался словами Рома-Завхоз.
Дальнейшие расспросы не имели смысла. Пальцы Жигана разжались. Он медленно отступил от поверженного противника. Толстяк лежал, прислонившись затылком к шконке. В глазах стояли слезы, а губы нервно подрагивали. На Рому-Завхоза жалко было смотреть. Ведь его заставили сбросить маску, разоблачили. И сделал это неизвестный человек. Интуиция подследственного пугала Рому-Завхоза не меньше, чем физическая сила.
На четвереньках он подполз к Жигану и по-собачьи заглянул ему в глаза:
— Слышь, кореш…
— Клоп лесной тебе кореш, — отрезал Жиган.
— Не сдавай меня, если что. Братва ведь на моих собственных кишках меня повесит, если в зоне прознают.
Но Жиган уже не слушал стукача. Задумавшись, он отошел в дальний угол камеры. Толстяк полз за ним, что-то бубня себе под нос. Внезапно двери камеры распахнулись.
Влетевшие надзиратели увидели странную картину Один подследственный растянулся на шконке, второй по-рачьи пятился к двери.
— Встать. Лицом к стене! — заорал молодой.
Жиган выполнил приказ А вот Рома-Завхоз окончательно раскис Натужно захрипел, имитируя приступ серьезной болезни, и завалился на бок.
— Что здесь происходит? — выкрикнул надзиратель, оглядываясь на прапорщика.
Седовласый прапор, наморщив нос, втягивал в себя спертый воздух камеры и рассматривал съехавшие штаны толстяка.
— Да ты, Рома, обгадился, — с нескрываемым злорадством констатировал прапор.
Молодой демонстративно зажал нос и тихо засмеялся. Развернувшись, надзиратели направились к выходу. У двери прапор обернулся и поманил пальцем толстяка:
— Пойдем, дружок, за памперсом.
Жиган оглянулся, чтобы проводить сокамерника взглядом. Он ожидал резкого окрика, но его не последовало.
Пропустив напарника и Рому-Завхоза, усатый прапорщик одобрительно крякнул, глядя в глаза подследственному:
— А ты, мужик, молоток…
…В комнате, куда Жигана доставили под конвоем, было нестерпимо жарко. Улица плавилась от зноя. За окном, забранным металлической решеткой, все замерло. Листья на деревьях казались неживыми.
Вошедший невзрачный человек неопрятного вида снял пиджак, аккуратно повесил на спинку стула и вытер несвежим платком пот.
Из-под стола следователь Геннадий Семенович Петрушак достал вентилятор. Допотопный прибор с пластмассовыми лопастями мог стать гордостью любого технического музея. Судя по материалам и дизайну, этот монстр был изготовлен еще в конце шестидесятых и в то время являлся предметом роскоши, а сейчас стал символом недофинансирования правоохранительной системы. В любой уважающей себя организации уже давно стояли кондиционеры, акклиматизаторы, конверторы и прочая дребедень, делающая жизнь приятной и необременительной.
Воткнув вилку в розетку, следователь подставил под образовавшиеся потоки воздуха покрасневшее
лине, и лишь после этого он соизволил наконец обратить внимание на задержанного.
— Ну-с, с чего начнем? — произнес Петрушак.
Это была уже вторая встреча Жигана со следователем. Первая оставила неприятный осадок. Счедак задавал малозначительные вопросы, но особенно не давил. И напомнил Жигану паука, приступившего к плетению липкой паутины. Теперь, после разборки со стукачом, Жиган имел вполне определенное представление о грязной игре, которую загеял следак.
Устроившись поудобнее на привинченном к полу стуле, Жиган ответил:
— Вам виднее, Геннадий Семенович, с чего начать.
Железобетонное спокойствие задержанного вызвало у следователя невольное уважение. Он привык к иной манере поведения подследственных.
Для любого арест — сильнейший стресс. А время, проведенное в камере, лишь усиливает душевное смятение. Обычно задержанные либо лебезят перед Геннадием Семеновичем, либо отчаянно хамят. Следак знал, как работать при таких раскладах. Хамов Геннадии Семенович ломал не без помощи физического воздействия, не оставляя при этом следов пыток. С хитрецами, изображавшими горячее желание помочь следствию, приходилось действовать более изобретательно. Напрягать, что называется, серое вещество.
Невозмутимый тип, сидевший перед ним, в привычные схемы не вписывался. Либо он был чертовски хорошим артистом, либо, как заявил, случайным попутчиком преступника. Разложив бумаги, Геннадий Семенович принялся вычерчивать остро заточенным карандашом замысловатые схемы. Иногда он поднимал голову, чтобы задать очередной, повторяющийся вопрос:
— Значит, вы утверждаете, что незнакомы с гражданином Трифоновым?
— Познакомился, когда сел к нему в машину.
— В угнанную машину, — уточнил следователь.
— На джипе клейма не стояло, угнан он или не угнан.
— А почему вы попытались скрыться?
Этот момент был наиболее уязвимым звеном в цепи роковых событий того злосчастного вечера. Жиган, несмотря на все умственные потуги, не мог придумать более-менее убедительной причины. Оставалось лишь напирать на испуг и неадекватную реакцию.